Читать онлайн «Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации». Страница 46

IX

Первая глава была написана еще в Одессе, но ее публикации предшествовала подготовка, которую Пушкин осуществлял уже в Михайловском; в частности, готовилась иллюстрация и были написаны Предисловие и – специально для этой публикации – стихотворение, которое пушкинисты потом назовут «Разговором книгопродавца с поэтом». Начнем с иллюстрации.

В 1830 году на Кавказе Пушкин подарит М.И.Пущину, брату своего лицейского друга, экземпляр вышедшего за год до этого «Невского альманаха на 1829 год» с публикацией отрывков из «ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА» , проиллюстрированных шестью гравюрами по рисункам А.В.Нотбека. К двум из этих иллюстраций Пушкин при дарении альманаха надписывает эпиграммы. Первая из них соответствует рисунку, изображающему Пушкина и Онегина на набережной, с подписью: «Лишь лодка, веслами махая, Плыла по дремлющей реке» ; вторая эпиграмма – рисунку, изображающему Татьяну за письмом к Онегину, с подписью: «Татьяна то вздохнет, то охнет, Письмо дрожит в ее руке» .

Вокруг этих двух эпиграмм возникла аура молчаливого неодобрения пушкинистов – не говоря уж об альманашных иллюстрациях, про которые В.Набоков (раздумывавший над тем, стоит ли вообще приводить «похабные» тексты этих эпиграмм) заметил, что рисунки вышли из-под пера какого-то сумасшедшего. Неодобрение связано главным образом с тем, что в эпиграммах имеет место «ненормативная лексика», что сделало их при жизни Пушкина непечатными; в наши же дни их обычно публикуют в каждом собрании сочинений, но пропуская «неудобные» слова или заменяя их.

Формально эти эпиграммы – реакция Пушкина на «безобразные иллюстрации» в альманахе; именно так они и трактовались до последнего времени. Однако же тот факт, что Пушкин собственноручно записал эти «похабные стишки» через год после того, как вышел альманах, исключает возможность увидеть в этой дарственной надписи некий эмоциональный взрыв пушкинского негодования; по какой-то причине он решил «стишки» сохранить. Чтобы понять эту причину, следует прежде всего ответить на вопрос: видел ли Пушкин подготовленные к публикации в альманахе иллюстрации? И как с ними соотносятся его эпиграммы? Начнем с первой, менее «похабной»:

История этой эпиграммы общеизвестна. В начале ноября 1824 года Пушкин пишет брату из Михайловского в Петербург:

«Брат, вот тебе картинка для “Онегина” – найди искусный и быстрый карандаш.

Если и будет другая, так чтоб все в том же местоположении . Та же сцена, слышишь ли? Это мне нужно непременно…» .

В письмо вложен рисунок; под рисунком – подпись:

« 1 – хорош – 2 должен быть опершися на гранит , 3 лодка, 4 крепость, Петропавловская».

На пушкинской «картинке» две фигуры. Цифра 1 стоит рядом с изображением Пушкина (слева); 2 – это Онегин. Пушкин узнаваем (он пониже ростом), Онегин – в общем, тоже: достаточно взглянуть на дошедший до нас портрет Катенина, чтобы убедиться, что Пушкин был поистине гениальным рисовальщиком – такими скупыми средствами передает он портретное сходство. Но дело здесь даже не в Катенине; предположим, Онегин списан с неизвестного человека или просто воображен. Для нас важно, что положение фигур, описанное эпиграммой, отличается от положения фигур на пушкинском рисунке . Ведь чтобы опереться этой – «похабной» – частью тела о гранит, Пушкин должен быть развернут к нам лицом. Но это еще не все: Онегин на пушкинском рисунке тоже стоит не совсем так, как это описано в эпиграмме – если, конечно, последние 4 строки эпиграммы относятся и к Онегину.

Совершенно очевидно, что эпиграмма – обоюдоострая, и любой из них, в 1825 году находящихся в ссылке, может сказать другому про «твердыню власти»: «Не плюй в колодец, милый мой» ! Значит, эти строки действительно относятся и к Онегину, и он тоже должен «к крепости встать гордо задом» ; стало быть, чтобы его положение соответствовало описанному в эпиграмме, его фигуру следует тоже развернуть и поставить спиной к крепости – на пушкинском рисунке он стоит к ней боком, хотя по рисунку ног заметно, как Пушкин пытался его «доразвернуть».

Если Лев Сергеевич договорился с художником, и тот выполнил заказ в соответствии с пожеланиями Пушкина, то в гравюре по рисунку Нотбека должно быть выдержано расположение фигур относительно парапета набережной, в отношении друг друга и Петропавловской крепости – в соответствии с эпиграммой . Выполнил ли художник указания Пушкина?

Да, безусловно, все сделано в точности так, как заказывал Пушкин: есть и лодка, и Петропавловская крепость – хотя и в несколько ином композиционном решении (что непринципиально), и Пушкин стоит, «опершись» , и оба, он и Онегин, «к крепости встали гордо задом» ; при этом Онегин обращен лицом к Пушкину, как и на пушкинском рисунке. Так что же было сначала – «картинка» или эпиграмма?

Выходит так, что сначала Пушкиным была задумана эпиграмма и одновременно набросан рисунок и написано письмо брату с просьбой «найти искусный и быстрый карандаш» (чтобы успеть подготовить рисунок к изданию Первой главы «ОНЕГИНА» ). Затем была написана эпиграмма , в которой положение фигур получилось несколько отличным от заданного пушкинским рисунком; тогда Льву Сергеевичу была передана (переслана?) поправка на положение фигур , чтобы художник в точности исполнил пушкинский замысел, развернув их в соответствии с эпиграммой. Другого варианта просто не существует – в противном случае придется приписать Нотбеку исключительные телепатические способности.

Был ли рисунок выполнен Нотбеком тогда же или сделан позже, по указаниям самого Пушкина, в 1827 году уже появившегося в Петербурге? Из наших рассуждений пока можно сделать только вывод, что эта эпиграмма была написана не позже конца 1824 года – затем мы вступаем в область предположений. Тем не менее, попытаемся реконструировать эту историю с иллюстрациями к роману.

Прежде всего следует ответить на вопрос: зачем Пушкину понадобилась эта мистификация? Судя по всему, при первом издании Первой главы романа первоначально речи об иллюстрациях не было: в такой короткий срок (письмо к брату в Петербург попало в середине ноября, а Первая глава из печати вышла 15 февраля 1825 года) в лучшем случае можно было бы сделать только один рисунок и подготовить по нему гравюру для печати (для «Невского альманаха», в котором были опубликованы шесть иллюстраций к роману, по рисункам А.В.Нотбека гравюры одновременно готовили 5 граверов – С.Ф.Галактионов, Е.И.Гейтман, А.А.Збруев, М.М.Иванов и И.В.Ческий). Предположим, эта единственная гравюра успела попасть в издание; что это давало Пушкину при наличии уже готовой эпиграммы?

Поскольку эпиграмма была непубликуема (для этого ее второй строки было достаточно), она бы пошла по рукам, сопровождая чтение и обсуждение Первой главы с опубликованным в ней рисунком в литературных и прилежащих кругах – а именно это и было в данном случае целью Пушкина. И портретное сходство, и намеки в самом тексте эпиграммы работали на идентификацию прообраза главного героя романа, и казнь Катенина становилась публичной. По каким-то причинам, из-за внешних обстоятельств (художник – или гравер – не успел вовремя выполнить свою работу или художник не смог передать портретного сходства Онегина с прототипом, поскольку Катенин был в ссылке) этот замысел не осуществился, и Пушкин был вынужден эпиграмму придержать до публикации иллюстрации, гравюра для которой могла быть выполнена в любое время до конца 1828 года.

Рассмотрим теперь вторую эпиграмму (я только заменил ее первое слово «пупок», придуманное Б.В.Томашевским для замены пушкинского матерного, на вполне приличное), у иллюстрации к которой (а не наоборот, как мы теперь понимаем) чернового пушкинского рисунка вроде бы не было (во всяком случае, он нам неизвестен):

Формально пушкинское восьмистишие – это действительно эпиграмма на «Невский Альманах»; но мы-то уже знаем, что мистификатор сначала пишет эпиграмму, затем в соответствии с этой эпиграммой ничего не подозревающий художник по указаниям поэта выполняет рисунок, по нему изготавливается гравюра, и, наконец, после выхода альманаха эпиграмма пускается по рукам!