Читать онлайн «Современная зарубежная проза». Страница 72

Полная жизни и страсти поэма Овидия обретает в интерпретации Рансмайра «гротескно-карикатурные формы, свидетельствующие о неумолимой и катастрофической деградации мира, «золотой век» которого канул в невозвратное прошлое. «Происходит жалкая имитация прошлого, рождаются ублюдочные симулякры истории» [13].

Немаловажную роль в формировании ощущения бренности сущего в произведении играет концепция времени, так называемый Everytime: анахронизмы воплощают важнейшие аспекты постмодернистского сознания — «одновременность разновременного» [2]. Очень скоро становится ясно, что читатель имеет дело не с историческим романом, а с поддельной моделью реальности, устроенной по законам мифа: все, что когда-либо происходило, происходит всегда. И дело не в том, что автор пытается нас запутать, играя в свою сложную и замысловатую игру. Ретушируя исторические границы и лавируя между эпохами, он показывает, что Томы — реальность. Современность. Последний мир. Это не только «край света». Это «город морально и физически ущербных вырожденцев» [2, 77], несущий гибель.

Да, в финале «Последнего мира» вырастает Олимп, как воплощение фантазии и мифа, но в остальном «вечное возвращение» приводит к состоянию мира, весьма не похожему на новый «золотой век». Всякий раз на смену уничтоженному человечеству приходит новое, далекое от совершенства, но приспособленное к другому миру. Так, в истории о Девкалионе и Пирре «людей из камня предрекал ссыльный своему миру. Но этих-то людей, которые выползут из праха племени, погибшего от собственной волчьей ненасытности, скудоумия и жажды власти, поэт называл истинным человечеством, исчадием минеральной твердости, с базальтовым сердцем, серпентиновыми глазами, без чувств, без красноречия любви, но и без единой искры ненависти, сострадания и печали, столь же неподатливые, холодные и прочные, как скалы здешних берегов». На Эгине тело «нового человечества» состоит из спрессованных муравьиных масс, оно есть «народ непритязательный, сильный, становившийся армией тружеников там, где надо было копать рвы, тесать стены и наводить мосты; во времена сражений он становился воином, во времена разгромов — рабом, а во времена побед — господином, и, однако же, при всех метаморфозах оставался управляем, как никакое другое племя».

И, по замыслу Рансмайра, человечество только приближает свой конец. Герои растворяются в ландшафте (примером могут служить гобелены Арахны — на них нет места человеку). Мы уже наблюдаем: эмоциональное оскуднение, «остывание» современного человечества, зомбирование со стороны средств массовой информации, тотальное окаменение человеческого бытия, утрату религиозности — в соответствии с апокалиптическими видениями в «Последнем мире».

Тем самым заявлена центральная проблема произведения Рансмайра: «Необратимая энтропия смысла человеческого существования» [2, 80].

По мнению Н. В. Гладилина, «путешествие в Томы с самого начала являет себя как эсхатологическая инициация, о чем свидетельствует даже название корабля — «Тривия» (римский аналог греческой Гекаты). Эта богиня иногда может оберегать от несчастий, но в первую очередь она — источник постоянной угрозы, опасности» [2, 70]. То есть уже с самого начала, не считая названия романа, Рансмайр готовит опытного читателя к обряду «эсхатологической инициации».

Кроме того, полемически переиначиваются мировоззренческие основы овидиева «претекста»: домысливается до конца космогоническая концепция «четырех веков», предваряющая «Метаморфозы». Томы — «железный город», олицетворение «железного века» истории. И мы застаем этот век в его завершающейся стадии. Эпоха близится к завершению. Метафорически это выражено ржавением построек, лавинами и оползнями, погребающими под собой людей и плоды их труда, нашествием насекомых и природы. И у жителей города нет ни сил, ни желания как-либо противостоять «неумолимому натиску природы».

И вот в финале «Последнего мира» над гибнущим городом сама собой воздвигается новая гора — обиталище богов — Олимп, олицетворение мифологического мира, концепции «вечного возвращения» [2, 79]. Но это возрождение в новом виде, далекое от возвращения к «Золотому веку». Это перевоплощение, метаморфоза, которая оправдана взятой за основу поэмой «Метаморфозы».

Рансмайр намекает, что метаморфоза не завершилась, что «история железного города и века вливается в новый миф, и жизнь может начаться заново» [3], но никаких иллюзий о живости, яркости и эмоциональности нового мира строить не стоит.

Следующий роман Кристофа Рансмайра «Болезнь Китахары» (в английском переводе — «Собачий король») был написан в 1995 г. Его можно отнести к жанру альтернативной истории: после Второй мировой войны местечко Моор (в Германии) оказалось отрезанным от окружающего мира. Роман охватывает 25 лет жизни местных жителей, которая оказывается полна трагических событий, происшествий, знаков и чудес.

И в этом романе мы вновь наблюдаем мотив камня. Люди из камня, каких предрекал Овидий своему миру в «Последнем мире», холодные и прочные, бездушные, как каменоломня Моора, — вот они, жители городка, название которого можно перевести как «грязь», «болото»… Метафора камня чрезвычайно важна для поэтики романа. И снова Рансмайр возвращается к «иронической дезабсолютизации идеи превращения» [2, 79]. Только вот превращения в «Болезни Китахары» так и не случается, хотя читатель верит в него до последнего.

А. В. Плахина в своей исследовательской работе «Романы Кристофа Рансмайра и своеобразие Австрийской прозы 1980-х — 1990-х. К проблеме национальной идентичности» выдвигает мнение (в общем-то, поддержанное немногочисленными исследователями творчества писателя), что автор обыгрывает здесь так называемый «план Моргентау». Слухи о его существовании распространялись еще в годы войны, но на самом деле, как доказал гамбургский историк Бернд Грайнер, план был не более чем мифологизированным собранием страхов жителей стран гитлеровской коалиции. Согласно этому плану, экономику и социокультурное развитие развязавших войну стран в случае их поражения якобы ожидало насильственное возвращение в средневековую отсталость [7]. Именно такой сценарий разыгрывается в горном селении Моор. У романа есть и еще более глубоко лежащая основа, чем некий мифический план всенародного наказания (окончательной версии которого никто никогда так и не видел). Это не менее мифологизированный план всенародного духовного и материального возрождения страны после 1945 г. Героические этапы его реализации и его окончательная победа канонизированы официальной австрийской идеологией и признаны в качестве окончательного варианта послевоенной истории Австрии. По сути, это очередной метарассказ — застывший, построенный по законам мифа о героях, объясняющий и упорядочивающий действительность, но не имеющий с ней ничего общего [7].

Рансмайровский Моор увязает в непрерывном процессе тщательного вытеснения одного прошлого другим все глубже и глубже, не приходя ни к какому результату и не имея тем самым никаких перспектив на будущее. Город-грязь, город-болото сам увязает в прошлом, как в трясине. И не живет, а лишь доживает свой век.

Три основные точки во внутренней топографии романа: погруженный в прошлое Моор, связанный с современностью равнинный город Бранд и бразильская фазенда Пантану, где реализуется концовка. Примечательно, что эти места существуют в свойственном лишь им времени. Таким образом, перемещение героев романа символизирует взаимосвязь прошлого, настоящего и будущего.

Моор — это важная часть художественной системы Рансмайра. «В Мооре время стояло и текло вспять», — неоднократно повторяет писатель. Как и Томы в романе «Последний мир», Моор является своеобразной универсальной моделью современного мира, точкой концентрации современности и проблем.

Главные герои романа — Амбрас, Беринг и Лили — являются образами-символами прошлого, настоящего и будущего соответственно. Каждый герой в той или иной степени принадлежит к какому-то определенному времени. Поэтому следует отметить, что взаимоотношения героев друг с другом являются ключом как к пониманию взаимосвязи времен в интерпретации автора, так и смысловой нагрузки романа в целом.

Центральным персонажем романа является Беринг. Именно у него «болезнь Китахары», именно он поможет нам раскрыть смысл названия. В этом плане можно назвать перевод романа для англоязычных стран — «Собачий король» — неудачным, так как в этом случае акцент смещается на Амбраса, и роман приобретает иное «звучание».

Метаморфозы, происходящие с сознанием Беринга, во многом помогают автору выразить отношение к происходящему в современном мире. Болезнь Китахары является тем связующим звеном между судьбой главного героя и судьбой современного мира, которое помогает правильно интерпретировать позицию автора.