Читать онлайн «Волошинов, Бахтин и лингвистика». Страница 35

Итак, мы видим в МФЯ довольно разработанную знаковую концепцию, дающую право говорить, что ее создатель (для В. В. Иванова это только Бахтин) был «одним из первых исследователей знаковых систем».[289]

Нельзя забывать, что в конце 20-х гг. ХХ в. семиотика—наука о знаковых системах – не только в СССР, но и во всем мире находилась лишь в стадии становления. Хотя термин «знак» восходит к глубокой древности, но формирование теории знака обычно связывают с именами двух ученых: американца Ч. Пирса и швейцарца Ф. де Сос-сюра. Пирс, работавший еще в конце XIX в., имел исторический приоритет, но его труды даже ко времени написания МФЯ в Европе совсем не были известны (в МФЯ нет следов знакомства с ними). А Соссюр был известен очень хорошо. В МФЯ, как уже упоминалось, этот ученый—главный объект критики. Но при этом как бы имеется дополнительное распределение: в первой части книги много говорится о знаке, но Соссюр не упомянут ни разу, а во второй части Соссюр упомянут неоднократно, но лишь эпизодически встречается сам термин «знак». Отмечу и то, что среди критикуемых компонентов концепции швейцарского ученого нет его концепции знака. Кстати, полемика с Соссюром и знаковая концепция появились лишь на позднем этапе работы над книгой, позже «Отчета» и, может быть, одновременно друг с другом.

Нельзя в то же время считать, что именно Соссюр был единственным или даже основным источником семиотических идей МФЯ. Нельзя упускать из виду такого более близкого авторам МФЯ ученого, как Э. Кассирер. Его уже упоминавшаяся книга[290] трижды названа в МФЯ. Несомненно, была учтена и его концепция знака, а некоторые формулировки явно идут оттуда. Рассуждения о специализации «знакового материала» «по отдельным областям идеологического творчества» и способности слова «нести любую идеологическую функцию» явно сопоставимы с идеями Э. Кассирера о «символических формах», где наряду с религией, мифологией, культурой, наукой и др. выделяется в качестве главной «символической формы» язык. О концепции Кассирера см. специальную монографию,[291] а о влиянии этого ученого на Волошинова и Бахтина см. статью.[292] В последней статье показаны сходства и различия между знаковыми концепциями Кассирера и Бахтина. Общее – в подчеркивании того, что языковой знак не есть простое отражение реальности; она, используя выражение МФЯ, преломляется в знаке. Однако концепция знака у Кассирера не социальна, в ней речь идет о связи между внешним миром, языком и сознанием, тогда как в МФЯ знак формируется в социальном взаимодействии.[293]

Вернемся к сопоставлению концепции знака у Соссюра и в МФЯ. Безусловно, концепция Соссюра (даже при том, что она дошла до нас не в авторизованном варианте) изложена гораздо четче и определенней. При достаточной понятности ряда основополагающих положений в МФЯ ощущается неопределенность ряда пунктов концепции и постоянная нечеткость терминологии. Например, очевидно, что знак понимается как знак чего-то, лежащего вне него, во внешнем мире (были лингвисты, как Л. Ельмслев, которые рассматривали знак только «в себе и для себя»). Но разделяется ли в МФЯ основополагающая для Соссюра концепция двусторонности знака? Отметим, что у Кассирера такой концепции не было, и он рассматривал знак как целое.[294]

С одной стороны, значение определяется в МФЯ как функция знака, как отношение знака к «замещаемой им действительности». Тем самым значение не существует вне знака, но не является и частью знака. Но что тогда входит в собственно знак? Только одна «форма»? Но в МФЯ всe время подчеркивается идеологический характер знака, а в одном месте прямо сказано, что в знак помимо формы входит и тема, неразрывно с формой связанная. Получается, что значение находится вне знака, а тема входит в знак. Правда, значительно ниже (в последней главе второй части МФЯ) значение и тема разграничиваются, но не как разные сущности, а как разные ступени абстракции. Далее в первой части говорится, что в знаке «преломлено бытие», «скрещиваются разнонаправленные акценты» и т. д., то есть всe это относится не к функции знака, а к самому знаку. Кстати, нейтральность языкового знака к идеологической функции и отражение в дам разных идеологических акцентов—также далеко не одно и то же.

Представляется, что мы имеем дело с авторскими колебаниями между двумя наиболее исторически значимыми концепциями знака. Традиционные представления о знаке, восходящие к античности, исходили из наличия двух сущностей: предмета (в широком смысле, включая действие, признак и т. д.) и языковой единицы (прежде всего слова). Между ними имеется отношение (функция) именования, которое и может быть названо значением единицы. При таком понимании языковой знак односторонен, в дам присутствует лишь то, что в МФЯ названо его формой. Эта концепция была подвергнута критике Ф. де Соссюром,[295] который предложил иное понимание знака. Согласно его концепции знак—двусторонняя сущ-ность, состоящая из означающего, или акустического образа, и означаемого, или понятия.[296] При таком понимании то, что традиционно называется значением (в частности, значение слова), находится внутри знака, составляя его неотьемлемую часть. Означаемое знака, естественно, связано с внеязыковым феноменом, который обозначен в знаке, но для лингвистики (по крайней мере, для того, что названо внутренней лингвистикой) эта связь несущественна. Последняя идея отвергается в МФЯ (см. ниже).

В то же время концепция двусторонности знака может быть увидена, например, в рассуждениях о неразрывности формы и темы знака, которые похожи на соответственно означающее и означаемое у Соссюра. Идеи о преломлении идеологий внутри знака также легко сочетаются с ней. Но иначе выглядят формулировки о значении как функции знака и об идеологической нейтральности знака: они естественно сочетаются с пониманием знака как односторонней единицы (при понимании идеологии, принятом в МФЯ, «идеологически ней-тральным» может быть лишь означающее, «техника»).

Однако пусть непоследовательное, но определенное сходство с семиотической (семиологической) концепцией Соссюра имеется. И не случайно В. В. Иванов, пытаясь отнести МФЯ к структурализму, опирался, прежде всего, на концепции знака в этой книге; он сопоставляет их не только с Соссюром, но и с Ч. Моррисом, выдвинувшим свои семиотические идеи в 30-е гг..[297]

А дальше еще одна загадка. Если в первой части книги слово «знак» и производные от него встречаются неоднократно почти на каждой странице, то на вторую часть приходится лишь около десятка употреблений этих слов; в третьей части они не встречаются вовсе. Из этого десятка около половины составляет то место, где различаются знак и сигнал; оно будет прокомментировано ниже, но сразу отмечу, что этот кусок занимает обособленное положение в структуре второй части. На остальном же пространстве второй части о знаках вообще почти не говорится, хотя соответствующая проблематика рассматривается. Имеющиеся же употребления слова «знак» выглядят случайными и не терминологическими. То «идеологическим знаком» назван язык в целом (257), то, как и в первой части, знаком названо слово (302); тема, как я уже отмечал, названа «системой знаков» (318). Создается впечатление, что употребление термина «знак» (отсутствующего в «Слове в жизни и слове в поэзии») было последовательно осуществлено лишь в первой части книги. Уже не раз отмечалось (А. А. Леонтьев, Н.Л. Васильев и др.), что третья часть МФЯ заметно отличается от остального текста. Но есть и различия между первой и второй частями. Наиболее существенные из них связаны не только с вопросом о знаке, но и с вопросом о марксизме, о чем специально будет говориться в следующей главе. Пока я не могу предложить какую-либо гипотезу, обьясняющую причины таких различий; можно лишь констатировать факт.

Важен для лингвистики и общий методологический подход к изучению языка, предлагаемый в первой части МФЯ.

С самого начала этой книги, уже во введении отвергаются два широко распространенных в науке (включая, разумеется, и лингвистику) подхода: позитивизм, связанный с «преклонением перед „фактом“, понятым не диалектически, а как что-то незыблемое и устойчивое» (218), и индивидуальный психологизм. В критике последнего МФЯ продолжает «Фрейдизм». Во второй части книги эта критика перерастает в критику соответственно «абстрактного объективизма» и «индивидуалистического субьективизма», хотя «абстрактный объективизм» не обязательно «преклоняется» перед фактом.

Безусловно, в МФЯ идут поиски «третьего пути», свободного от недостатков обеих концепций. Однако если мы сравним то основное, что сказано в первой части этой книги о языке, с идеями Соссюра, то напрашивается парадоксальный вывод: эти идеи (разумеется, с точностью до совершенно иной терминологии) не так уж различны.