Читать онлайн «Русский литературный дневник XIX века. История и теория жанра». Страница 54

Башкирцева не просто не использует стихи или художественную прозу, как ее предшественницы в данном жанре, – она не в состоянии поэтически мыслить. Ее многословие и повышенная эмоциональность часто выливаются в риторику, изложение душевных переживаний обнажает эгоистическую сущность ее натуры, а любовные истории, при всей их невинности, походят на банальные приключения избалованной и пресыщенной удовольствиями богатой барышни. В сюжетах ее дневника нет и намека на мир утонченных чувств и изящных поэтических образов-сравнений дневников Керн и Олениной. Не усиливает эстетический эффект летописи и ранний мучительный конец ее автора. Он воспринимается не как драматическая развязка, вытекающая из развития действия, а как неприятный, но закономерный факт.

В истории дневникового жанра имел место и обратный процесс: сюжетное действие дневника, воспроизводящее житейскую историю, приобретало литературно-драматический характер. Процесс олитературивания обыденных событий совершался под пером автора невольно, без всяких намерений с его стороны. Наиболее типичным является в этом отношении сюжет позднего дневника Н.Г. Чернышевского, озаглавленного автором «Дневник моих отношений с той, которая теперь составляет мое счастье».

Дневник велся Чернышевским параллельно его раннему, юношескому журналу. Он был посвящен взаимоотношениям с О.С. Васильевой в тот период, когда она была невестой будущего писателя. Целью ведения дневника было осмысление характера отношений, собственных человеческих качеств и проникновение в душевный мир возлюбленной. Чернышевский выступает в дневнике как рационалист и аналитик. Вместе с тем организация материала приобретает законченную форму сюжетного действия.

Начинается дневник, как настоящий роман, с экспозиции – сцены на вечере по случаю именин. Описание событий чередуется с информацией субъективного плана: «Прерываю на время рассказ, чтобы описать свои вчерашние ощущения после решения»[328]. Завязкой сюжета служит сцена подготовки к решительному разговору с Ольгой Сократовной. Эпизод объяснения не укладывается в одну запись, и Чернышевский разносит материал по разным дням с пометками: «Продолжаю в 11 часов вечера», «Продолжаю 21 февраля в 7 часов утра перед отправлением к Стефани» и т.д.

Описание разговоров строится как драматическая сцена с ремарками типа «К нам снова подошли», «Она смеялась»[329] и т.п.. Нередко «авторский» текст заключается в скобки. В этих эпизодах Чернышевский анализирует реплики своей невесты. Но рамки дневника и законы жанра не позволяют развернуть сюжет эпически широко. И автор вынужден укрощать свой писательский пыл: «Все наши свидания останутся недописанными, и у меня, наконец, никогда не будет оставаться времени на мои занятия <...> Поэтому я с этого дня стану писать только существенное»[330].

Помимо стенографически подробного описания сцен, Чернышевский детально анализирует прагматический аспект своих взаимоотношений с возлюбленной: «2. Почему я должен иметь невесту?» Такой метод впоследствии будет использован в романе «Что делать?».

Однако рационалистическая установка не мешает введению в рассказ лирических элементов то в виде стихотворных цитат из Шиллера, созвучных настроению автора, то сомнений в искренности намерений невесты («<Ольга Сократовна> не чувствует ко мне никакой особой привязанности», «<Она> слишком мало любит меня»). Эти «лирические отступления» оживляют действие, вносят в сюжет художественно-эпическое начало.

Завершается повествование, как в классических семейных романах, сценой обручения, знаменующей развязку действия. А заключительная фраза дневника словно заимствована из повести 1840-х годов: «Я все более и более привязываюсь к ней, и моя любовь становится чище и целомудреннее»[331].

Тенденция к сюжетной организации дневника свидетельствовала не только о новых явлениях в истории жанра. Принадлежность сюжета к области эстетического означала качественные изменения в структуре дневника. Дневник с завершенным сюжетным действием мог восприниматься как произведение искусства. Но, поскольку дневники подобного рода не были изначально ориентированы на публикацию, их от сферы художественно-эстетического отделяла всего одна грань.

Потенциальные возможности дневникового жанра в этой области осознавались писателями XIX в., многие из которых вели дневники. Уже в первой половине столетия жанровая структура дневника широко используется в «большой» литературе. Так была преодолена та единственная грань, которая отделяла литературный дневник от художественной прозы.

Широкое распространение дневника во всех слоях общества, его движение по ступеням жанровой иерархии, наконец, популярность дневникового жанра в писательской среде приводят к тому, что дневник встраивается в художественную прозу.

Это явление имело место еще в эпоху Просвещения. Гетевский «Вертер», написанный в форме дневника, стал одним из центральных произведений эпохи. Активно использовали дневник в своем художественном творчестве и романтики. В эпоху русского классического реализма дневник становится одним из продуктивнейших приемов художественного письма. На протяжении шестидесяти лет (1840 – 1900-е гг.) писатели используют дневниковую форму в различных прозаических жанрах – от повести и романа до циклов очерков, воспоминаний и сатирической хроники.

Главной задачей авторов художественных дневников является изображение внутреннего мира героя, глубин его души, а также форм бессознательного: снов, воспоминаний, фантазий. Средствами дневника писатели воссоздают патологические душевные феномены, обусловленные социальными факторами или жизненными конфликтами персонажей («Последний Колонна» В.К. Кюхельбекера, «Записки сумасшедшего» Н.В. Гоголя). Дневник раскрывает процесс становления личности героя или воспроизводит какие-то судьбоносные события его жизни.

Нередко писатели, использовавшие форму дневника в художественных произведениях, опирались на личный дневниковедческий опыт (И.С. Тургенев, В.К. Кюхельбекер, А.А. Григорьев, Н.Г. Чернышевский). Взаимодействие дневниковой и художественной прозы взаимообогащало оба жанра.

Однако литературно-художественному сознанию XIX в., так же как и критической и научной мысли, было свойственно недопонимание дневника как самостоятельного жанра, смешение его с другими разновидностями нехудожественной прозы. Принцип дневниковости нередко понимался либо чрезмерно широко, либо крайне узко. Все это не могло не отразиться в художественном дневнике.

Используя жанровое название, писатели опускали существеннейшие, жанрообразующие элементы классической дневниковой прозы. Дневник в их жанровых имитациях представлял собой хроникальное повествование, близкое традиционному эпосу и лишь отдельными элементами напоминающее собственно дневник. Главным показателем дневниковости в таких произведениях был рассказ о ежедневных событиях в жизни героев или целого сословия или класса общества («Дневник провинциала в Петербурге» М.Е. Салтыкова-Щедрина, «Из деревенского дневника» Г.И. Успенского). Те же тенденции свойственны и лиро-эпическим произведениям («Дневник девушки» Е. Ростопчиной, «Вверх по Волге. Дневник без начала и конца» А. Григорьева).

Все случаи использования жанрового названия в заглавии художественного произведения с одновременным купированием структурообразующих элементов дневниковой формы могут быть истолкованы как литературный прием, не претендующий на следование «букве», закономерностям классического дневника. Но сам факт применения данного приема как средства художественной выразительности свидетельствует об укорененности в литературно-эстетическом сознании XIX в. представления о дневнике как оригинальном способе образного мышления.

Процесс проникновения дневника в художественную прозу имел ряд закономерностей. Как было показано выше (см. главу первую), некоторые элементы дневниковой прозы не осознавались авторами, а спонтанно воспроизводились в силу причин, не имевших прямого отношения к литературному ряду (функциональность). Те же самые явления имеют место и в дневнике художественном. Писатели с зеркальной точностью отражают функциональные особенности дневника, свойственные разным психологическим возрастам. Причем данная закономерность проявляется как у авторов, ведших когда-либо собственный дневник, так и у тех, кто не имел подобного опыта. Все это лишний раз подтверждает тот факт, что функция дневника находится на грани литературы и внелитературной сферы, а также то, что писатели интуитивно постигали сущностные элементы дневника и воссоздавали их в своих жанровых имитациях.