Читать онлайн «Колумбы российских древностей». Страница 31

Оценка Кирилла Туровского как крупного древнерусского писателя и мыслителя вызвала полемику Калайдовича с М. Т. Каченовским, его постоянным и авторитетным оппонентом и бывшим учителем по Московскому университету. Этот яркий и оригинальный в историографии первых десятилетий XIX в. ученый попытался перенести достижения западноевропейской исторической критики (сначала A. Л. Шлецера и затем Б. Г. Нибура) на древнерусские источники. Исходя из признания существования «баснословного периода» в истории каждого народа, когда отсутствовала письменная фиксация происходивших событий, Каченовский вслед за Нибуром утверждал, что об этих событиях исследователи получают представление лишь из устных преданий, зафиксированных в позднейших памятниках письменности. Естественно поэтому, на его взгляд, такие источники не заслуживают доверия, повествуя о более раннем времени. К их числу он относил Русскую Правду, летописи.

В период деятельности кружка эти взгляды только оформлялись и в рецензии на изданные Калайдовичем памятники XII в. они впервые были изложены Каченовским в еще далеком от завершения виде. Члены кружка, и прежде всего сам Румянцев, относились с большим уважением к Каченовскому, хотя уже после его дискуссии с Калайдовичем о творчестве Кирилла Туровского стало особенно ясно, насколько далеко расходились их взгляды на древний период русской, а позднее и вообще славянской истории. Вся деятельность кружка опровергала скептические построения Каченовского. И в то же время для некоторых его членов, а Калайдовича в особенности, они явились одним из стимулов научных разысканий.

Парадоксальные для современников суждения Каченовского содержали и рациональные моменты. Они разрушали традиционные представления, заставляли взглянуть на любой памятник древности строгим взглядом критика, а не потребителя любых (достоверных и недостоверных) известий; справедливо требовали сравнения этих известий со временем, к которому они относились. Верные в сущности теоретические посылки Каченовский в большинстве случаев слишком прямолинейно переносил на древнерусские источники. Именно так произошло и в его споре с Калайдовичем о творчестве Кирилла Туровского, а спустя несколько лет — о литературном наследии Иоанна экзарха Болгарского.

В Кирилле Туровском Каченовский увидел лишь переводчика и даже простого переписчика сочинений древних византийских мастеров красноречия, ссылаясь на то, что, по его мнению, в XII в. на Руси не существовало того уровня духовного развития, который обычно предопределяет появление подобных писателей[155]. Аргументация Калайдовича в ответе на рецензию Каченовского, основанная на конкретных исторических фактах истории Руси XII в. и знании разнообразного рукописного материала, прозвучала солиднее и убедительнее и его защита Кирилла Туровского сыграла свою роль в позднейшем признании этого древнерусского писателя[156].

Для сотрудников Румянцева дискуссия с Каченовским имела принципиальное значение. Указывая на самостоятельность и высокие художественные достоинства творчества Кирилла Туровского, Калайдович отстаивал одного из замечательных современников летописца Нестора и автора «Слова о полку Игореве». В последнем случае как бы подтверждалась и подлинность поэмы. На это же была направлена и новая, третья по счету после изданий Мусина-Пушкина и Шишкова, публикация «Слова о полку Игореве». Она была осуществлена по поручению Румянцева Я. О. Пожарским[157]. При ее подготовке Пожарский ставил перед собой задачу сравнения языка поэмы с языком изданной В. В. Ганкой Краледворской рукописи. «Древние» чешские песни, входившие в нее, чрезвычайно заинтересовали сотрудников Румянцева сходством своего языка с языком «Слова о полку Игореве». Только много позже выяснилось, что эти песни представляют собой искусный подлог начала XIX в.

В публикации нового переложения «Слова о полку Игореве» Пожарский развил выводы, высказанные ранее Калайдовичем о наличии в языке поэмы западнорусских, польских, чешских и сербских элементов. Пожарский предложил новые толкования 56 слов и выражений поэмы, которые в ряде случаев оказались удачнее, нежели в двух предшествующих переложениях Мусина-Пушкина и Шишкова. О переложении Шишкова, отождествлявшего язык «Слова» с языком церковных книг, Пожарский высказал критические замечания.

Современники с интересом следили за реакцией Шишкова на это издание. «Я гадаю, — писал Болховитинов Анастасевичу, — что генерал словесности высечет линьками сего мичмана, часто повирающего по руководству богемских книг, сообщенных ему от канцлера»[158]. Несмотря на столь строгий суд маститого ученого, книга Пожарского сыграла положительную роль в борьбе с архаистами, показав важность сопоставления языка поэмы со славянскими языками.

Члены Румянцевского кружка хорошо понимали значение открытия Изборника Святослава 1073 г. — своеобразной «первой русской энциклопедии», включавшей статьи по математике, астрономии, грамматике, истории, богословию и отразившей развитие славянской и древнерусской письменности. «Порадовать любителей древности» изданием этого памятника должен был по замыслу Румянцева Калайдович.

В августе 1818 г. Изборник 1073 г. после хлопот Румянцева был передан в Московский архив Коллегии иностранных дел, где художник Ратшин приступил к его копированию. Работа Ратшина продолжалась в течение года. Одновременно Калайдович собирал материал для комментирования памятника. Ему удалось установить, что еще в XVII в. Изборник 1073 г. использовали старообрядцы, авторы знаменитых «Поморских ответов» на подложное «Деяние соборное на еретика Мартина арменина на мниха». В декабре 1819 г. с московским типографщиком Селивановским была достигнута договоренность об издании книги в его типографии. Однако дальнейшая работа по не совсем ясным причинам прекратилась. В 1824 г. Румянцев связывал ее продолжение с Востоковым, но и тому не удалось подготовить публикацию. Впервые Изборник 1073 г. был издан фотолитографическим способом лишь в 1880 г.

О том, как мыслилась публикация одной из самых древних славянских рукописей, можно получить представление по копии, изготовленной Ратшиным. При издании этого памятника члены кружка исходили из филологических и палеографических интересов. В точном соответствии с оригиналом должен был воспроизводиться не только текст, но и начертания букв, надстрочные и другие знаки, имевшиеся в рукописи, выносные буквы, их цвет (исключая номера глав, которые в подлиннике написаны золотом, а в копии воспроизведены тушью). С максимальной точностью воспроизведены и рисунки памятника. Угасший текст обозначался отточиями. Фактически намечалось факсимильное, или, как называли археографы начала XIX в., «дипломатическое», издание памятника, единственным отходом от принципов которого явилось лишь разделение текста Изборника 1073 г. на слова[159].

Частичным воплощением такого метода издания стала работа, осуществленная Кеппеном. Еще во время путешествия по европейским странам в 1821–1824 гг. он задумал издание славянских памятников, обнаруженных им в тамошних архивах. Первую часть публикации должны были составить славянские источники хранилищ Германии, вторую — Польши, Венгрии, Славонии, третью — Италии, Голландии, Англии, Дании и Швеции.

Вышла только первая часть этого издания[160]. Она содержала отрывки из Остромирова Евангелия и знаменитые отрывки так называемой Фрейзингенской рукописи — древнейшие дошедшие до нас памятники славянской письменности, написанные латинскими буквами. Последние до этого безуспешно пытался опубликовать В. Копитар. При издании 12 отрывков Остромирова Евангелия для передачи их лингвистических и палеографических особенностей членами кружка впервые вместо включения в церковно-славянский и гражданский шрифты вышедших из употребления букв использовался новый прием: тексты набирались специально изготовленным шрифтом, буквы которого по формам были близки к буквам подлинника. В результате набора, а не гравировки текста (как делалось часто в это время в России) удалось приблизиться к факсимильной передаче текста древнего памятника. Это предоставило в распоряжение исследователей важный лингвистический и палеографический материал.

Фрейзингенские отрывки даны в книге в русской и старославянской транскрипции. В истории славянской филологии выдающееся значение имели и объяснения Фрейзингенских отрывков, вошедших в публикацию Кеппена. Их по просьбе Румянцева дал Востоков. Ученый рассмотрел грамматический строй памятников, палеографические и орфографические особенности, определил время написания (X в.) и близость их языка к чешскому. Тем самым Востоков существенно поколебал те представления о происхождении славянского языка, которые выделяли в нем германские элементы.