Читать онлайн «Тайна лабиринта». Страница 12

В первые десятилетия XX века ученые с неослабевающим интересом следили за редкими публикациями Эванса о линейном письме Б. Как и Эванс, они могли лишь гадать, каким мог быть язык табличек. Только одно казалось очевидным: это не был греческий. Сейчас мы ассоциируем Крит с греками, однако дворец Миноса стоял и был славен задолго до того, как на остров пришли носители греческого.

Была и еще одна причина, почему таблички не могли быть греческими, и это предположение высказал сам Эванс (указ, спущенный с археологического Олимпа): язык Кносса не был греческим, потому что жители Кносса сильно отличались от жителей материка, где позднее обосновались первые греки. Мало того: критяне бронзового века, настаивал Эванс, во всех мыслимых отношениях превосходили своих современников на материке.

В ранних работах о критской письменности Эванс вполне резонно предположил, что цивилизация Кносса представляла собой форпост материковой микенской. Но, открывая в Кноссе все новые сокровища и видя на отреставрированных фресках прекрасные растения, игривых животных, красивых мужчин и женщин в великолепных одеждах, Эванс решил, что цивилизация Кносса старше микенской и более развитая, чем материковая. Вскоре (растущая одержимость заметна в его работах) Эванс влюбился в “своих” критян, искусство и архитектура которых казались ему гораздо утонченнее всего найденного Шлиманом в Микенах.

“По мере продолжения раскопок… «микенская» культура материка перестала казаться адекватным стандартом для описания достижений критской цивилизации”, – писал Джон Майрз, бывший помощник Эванса. Вскоре Эванс убедился, что культура Кносса являлась совершенно самостоятельной. Он назвал ее минойской – по имени правителей острова. Несколько найденных на материке образцов линейного письма Б, по мнению Эванса, указывали, насколько распространено было минойское влияние. Он утверждал, что Крит не был колонией материка – скорее наоборот. По словам Томаса Палэмы, взгляд Эванса на соотношение минойской и микенской культуры пропитался “величием Британской империи”.

В археологии слово Эванса было законом. Если минойская культура отличалась от микенской, следовательно, и язык минойцев был другим. Даже если носители греческого языка пришли в Микены раньше, чем предполагалось, постепенная эллинизация никак не коснулась Крита с его самостоятельной культурой и языком. Было ясно (по крайней мере Эвансу), что язык линейного письма Б являлся исконным минойским языком. Поскольку позиция Эванса была в науке доминирующей, ее вскоре приняли почти все. Нескольких ученых, пытавшихся спорить, подвергли остракизму.

Однако это не помешало и ученым, и публике с энтузиазмом рассуждать о том, что, возможно, минойского языка не существовало вовсе. Версии разделились на нелепые (что минойцы говорили на баскском языке) и правдоподобные (что те говорили на этрусском языке).

Все это на десятилетия задержало дешифровку линейного письма Б. Но было и кое-что еще: Артуру Эвансу линейное письмо Б попросту оказалось не по зубам.

Многим своим неприятностям Эванс обязан случаю. У дешифровщиков египетских иероглифов имелась билингва – Розеттский камень, а в случае линейного письма Б ничего подобного не обнаружилось ни при жизни Эванса, ни после его смерти. Кроме того, хотя Эванс корпел над табличками много лет, он не владел научным анализом, а это единственный способ для дешифровщика справиться с кодом, если неизвестен и язык письменности, и сама письменность. “Казалось, у Эванса не было плана решения задачи, – отмечал позднее Джон Чедуик. – Его предположения во многих случаях оказывались здравыми, однако это были разрозненные наблюдения, он так и не заложил в основу своих поисков никакого метода”. Эванса пленяла идея иконичности, весьма соблазнительная, когда имеешь дело со знаками линейного письма Б. Эванс, как и любой археолог того времени, изучил метод дешифровки египетских иероглифов, но метод Шампольона оказался здесь непригодным. Для Эванса камнем преткновения стала концепция детерминативов, знаков внутри картуша, которые сигнализировали о том, что слово относится к определенной категории, например “мужчина”, “женщина”, “царь”.

Так как в линейном письме Б много самостоятельных знаков, Эванс заключил, что они должны быть детерминативами (хотя бы некоторые из них). Он выбрал один особо привлекательный знак: . Эвансу он напоминал трон, если смотреть сбоку, с торчащим скипетром: “Трон с высокой спинкой, , как тот, что найден в тронном зале”. Поскольку этот знак появлялся во многих словах, Эванс пришел к выводу, что его использовали, по крайней мере в определенный период, как “идеограмму с характеристикой детерминатива”. Там, где этот знак появлялся рядом с символом, обозначающим вещь, например колесницу, “он, безусловно, указывал на владельца, принадлежащего к царской семье”, – уверял Эванс. А когда этот знак стоял рядом с именем собственным, он “указывал на царское происхождение”. (Как выяснилось через полвека, знак  обозначал просто звук “о”.)

В руках Эванса многие другие знаки линейного письма Б приобрели иконическое измерение. Знак , замеченный сначала на стене в Кноссе, а затем и на многих табличках, по мнению Эванса, мог быть “дериватом, обозначающим фасад здания или крыльцо”. Он выдвинул аналогичные предположения касательно десятков знаков.

С 1900 года и до своей смерти в 1941 году Эванс неоднократно пытался взять штурмом целый конгломерат символов, как если бы мог силой воли заставить таблички заговорить. Упрямство, увы, заставило его игнорировать важную подсказку на этой поврежденной табличке:

Если бы Эванс, прибегнув к дедуктивному методу, дошел до логического конца, он почти сразу справился бы с линейным письмом Б.

Джон Майрз отмечал в некрологе Эванса, что “первооткрыватель [критской] письменности не реализовал свое страстное желание дешифровать ее”. Но к моменту смерти Эванса это желание появилось у других.

Алиса Кобер. 1946 г.

Вечером 15 июня перед аудиторией стояла строгая женщина. Колледж им. Хантера в Манхэттене был ее альма-матер, и сейчас, после двух десятилетий блестящей карьеры, ее пригласили выступить перед лучшими учащимися – кандидатами на вступление в общество Фи-бета-каппа.

От природы она была замкнутой, и выступать на публике было для нее невыносимо. Всякий раз она клялась, что этот раз – последний. Ее речь, как и все, что она писала, была плодом часов педантичного планирования, выстраивания, проверки. Как правило, всякая ее работа проходила добрый десяток черновиков. Вот и сейчас перед женщиной лежал машинописный текст с аккуратной правкой от руки.

Она была невзрачной, даже дурнушкой. Невысокая и пухленькая, она носила старомодную прическу и платье. За очками блестели темные, под тяжелыми веками, глаза. Тонкий рот производил впечатление чопорности. Как часто бывало с женщинами-учеными того времени, казалось, ее возраст преждевременно и безвозвратно перевалил за 40 лет.

Но как только она начинала говорить, слова гипнотизировали аудиторию:

На всех видах материала, известных человеку (на бумаге, пергаменте, папирусе, пальмовых листьях, на дереве, глине, камне и всевозможных металлах), существуют надписи, которые невозможно прочесть. Иногда это оттого, что система письма неизвестна, а иногда оттого, что, хотя мы знаем, как звучат знаки, неизвестен язык.

Эти молчащие документы принадлежат разным эпохам, от неолита до наших дней. Некоторые из них, вероятно, изготавливаются прямо сейчас. А те, которые были написаны в древности, особенно важны, поскольку могут пролить свет на прошлое…

Алиса Кобер, доцент-классик Бруклинского колледжа, днем вела до пяти предметов: вводный курс латыни, античную литературу в переводе и т.д. А вечерами работала для себя. Уже 15 лет она разбиралась, скрупулезно и методично, в письменности минойского Крита и – хотя тогда мало кто об этом знал – в свои 39 лет являлась крупнейшим в мире экспертом по линейному письму Б.

Сегодня Алису Кобер почти забыли, хотя в дешифровке линейного письма она подошла к цели ближе, чем кто бы то ни было прежде. То, что она почти разгадала загадку, свидетельствует об остроте и строгости ее ума, железной решимости и безупречности ее метода. На то, что именно Кобер дешифрует письменность, “проницательный и информированный игрок сделал бы ставку”, заметил специалист по эгейским письменностям Томас Палэма.

Удивительно, но все, что сделала Кобер, она сделала, не имея возможности увидеть оригиналы табличек. Еще удивительнее то, что когда Кобер выступала в Колледже им. Хантера, для изучения были доступны лишь 200 табличек, – и все же она уже написала свои новаторские работы о линейном письме Б.