Читать онлайн «Территория книгоедства». Страница 41

У Свистонова из вагиновского романа «Труды и дни Свистонова» стоят на полках в квартире «рукописные дневники неизвестных чиновников, переписка какого-то мужа с женой, по-видимому, железнодорожного служащего, тоненькие брошюрки, изданные графоманами. <…> Санкт-Петербургский календарь на лето от Рождества Христова 1754. С записями: „6. Пускал кровь из ноги; 19. Шол снег; 28. Куплено соломы“». И другие книжные раритеты.

У меня есть знакомый, Михаил Пантелеевич Л., собравший все издания «Справочника электротехника», выходившие при советской власти. Этих справочников в его прихожей скопилась целая Джомолунгма. В связи с этим я вспоминаю одну историю, случившуюся с Михаилом Пантелеевичем, вернее с его котом, и имеющую самое непосредственное отношение к электротехнике. Дело в том, что Михаил Пантелеевич Л. держал в своей квартире кота. Звали кота Лумумба, и был он не просто кот, а предводитель всего кошачьего царства, ибо, во-первых, был неохватно большой и, во-вторых, неимоверно тяжелый, как каменная половецкая баба. Место, где кот проводил свой досуг в перерывах между приемами пищи, находилось как раз в прихожей, на вершине книжной горы, воздвигнутой из «Справочника электротехника». А теперь представьте такую сцену. В квартире перегорают пробки. Михаил Пантелеевич Л., в электротехнике не смыслящий ни черта, естественно вызывает монтера. Тот приходит, идет в прихожую. Хозяин что-то ему пробует объяснить, и тут Лумумба, разбуженный незнакомым голосом, прыгает спросонья на голову бедняге монтеру. Это он в темноте промахнулся. В результате пришлось вызывать «скорую», электрика увозят с инфарктом, после больницы он подает на Лумумбу в суд, суд приговаривает кота чуть ли не к высшей мере, которую впоследствии заменяют денежным штрафом в размере 50 рублей. А в 70-е годы 50 рублей были большие деньги.

Отступление: Михаил Пантелеевич Л. теперь, между прочим, очень уважаемый человек, известный специалист по русской литературе, в свое время он подготовил для ленинградского отделения издательства «Наука» два тома сочинений Петра Чаадаева. А еще он был хороший рассказчик (сейчас не знаю, давно его не встречал). Помню его рассказ о том, как в археографической экспедиции по Северной Двине в одной деревенской избе играл он с хозяином в прятки. Прятки были не просто прятки. Прятали маленькую водки. Один уходил за дверь, другой прятал. На счет «десять» водящий входил и искал спрятанную бутылку. Если находил – бутылка доставалась ему. Не находил – гостю. Михаил Пантелеевич Л. в тот раз выиграл. Хозяин обыскал каждую щель, но маленькую нигде не нашел. Михаил Пантелеевич Л. спрятал ее в радиолу. Отвинтил заднюю стенку и спрятал. Такой он был находчивый человек.

Сам я в своей жизни чего только не коллекционировал.

Одно время собирал даже папиросные и сигаретные коробки. Получилось это так. В Эрмитаже, где я работал, отдел нумизматики проводил инвентаризацию. И однажды в контейнер для мусора навалили целую гору старых папиросных и сигаретных коробок. В отделе в них хранили монеты, на каждой коробке чернилами был выведен инвентарный номер. Коробок я тогда набрал целый мешок – каких только названий там не было. «Дукат», «Лотос», «Герцеговина Флор», это то, что я сейчас помню; коробки 20-х, 30-х, 40-х годов; коробки с пролетариями с отбойными молотками в руках и с дамочками, танцующими чарльстон; с цветами, с птицами, с китаянками и арапами на картинках. Теперь у меня ничего этого не осталось, потеряли при переезде.

В основном же моя коллекция – книжная. Это книжки 30-50-х годов про шпионов. В моей коллекции их несколько сотен. Есть редкие областные издания – Благовещенск, Смоленск, Симферополь, Молотов… Только изданий «Военной тайны» Л. Шейнина у меня 8 штук. Вообще же книг, в названии которых присутствует слово «тайна», в моей коллекции насчитывается где-то с полторы сотни. «Тайна золотой пуговицы», «Тайна голубого стакана», «Тайна старой риги» и т. д. Не говорю уже про общеизвестные вроде «Тайны двух океанов».

Некоторые коллекционируют опечатки. Я тоже. Это увлекательное занятие. Но про опечатки я однажды уже писал (см. «Ляпляндия»), поэтому про них хватит. И про собрание памятников я тоже писал. А, вот! Могу рассказать о моей коллекции автографов разных интересных людей. Таких, например, как писатель Дворников, оставивший на титульном листе своей книги гениальную по простоте запись: «Моя». Только рассказ получится слишком долгим, так что как-нибудь в другой раз.

Поэзию Николая Колоколова я открыл случайно. Однажды в какой-то нетрезвый вечер в ЦСЛК (Центр современной литературы и книги, наб. Макарова, 10) я наткнулся на гору книг, сложенных в аккуратные пачки в тупике перед туалетом. Позже выяснилось, что эти книги – памятник несостоявшейся акции помощи Публичной библиотеке Багдада, пострадавшей после американской бомбардировки 2003 года. То есть был кинут клич всем писателям Петербурга, чтобы они внесли свою посильную лепту в благородное дело помощи иракским читателям, покопались в домашних библиотеках и поделились с пострадавшим Ираком какими-нибудь залежалыми книгами.

Лепту они внесли – кто принес двадцать пятый том переписки Горького из полного собрания его сочинений, кто какой-то «Гулшан-и-Афган», причем не книгу, а сразу пачку экземпляров в пятнадцать – двадцать, кто книжку своих собственных сочинений с автографом типа: «Иракскому народу от Дмитрия Каралиса лично». Только что-то с пересылкой книг не заладилось, вот они, бедные, и лежали в тупике перед туалетом.

Там-то, в этой горе, я и разглядел зелененький томик из новой «Библиотеки поэта» – «Дм. Семеновский и поэты его круга» (Л.: Советский писатель, 1989). А когда я его открыл, сразу же наткнулся на такое стихотворение:

Я был буквально очарован этой снейдеровской эрмитажной картиной торжества огородной плоти. Написал эти стихи поэт Николай Колоколов, о котором я до этого вообще ничего не знал. Из справочки, предваряющей подборку стихов, я узнал, что Колоколов был другом Есенина, снимал с ним комнату в Москве в 1914 году, в 1919 году издает книгу стихотворений, составляет книгу поэм, на которую Блок во внутренней издательской рецензии отозвался следующими словами: «Бред – совсем не жаркий и не восторженный», – пишет прозу, живет в Иваново-Вознесенске, в 1929 году по предложению Горького устраивается на работу в журнал «Наши достижения» и переезжает в Москву, ругается с Горьким, осуждая последнего за равнодушие и приукрашивание советской действительности («Он к литературе равнодушен – не тем занят. Он нам не опора – скорей наоборот». Из письма к Дм. Семеновскому), умирает зимой 1933 года, вроде бы избежав репрессий.

Стихотворение, отрывок которого я привел, входит во второй – лучший – сборник поэта «Земля и тело», выпущенный в 1923 году. Чтобы вы, читатели, убедились, что остальные произведения этого сборника не уступают цитированному, даю еще один образец поэзии Николая Колоколова:

Вот такие удивительные открытия совершаешь иногда невзначай по дороге к туалету в ЦСЛК.

Самое великое, самое поразительное, самое ужасное и самое смешное изобретение всех времен и народов – думаете какое?

Колесо? Да, поразительное. Да, великое. Но что же в нем ужасного и смешного?

Чайник? Тоже не вызывает смеха. Разве что немножечко ужаса, если капнешь кипятком на ногу.

Мясорубка, утюг, ракета? Нет, нет, нет и еще раз нет!

Что, сдаетесь, дорогие читатели? Ладно, больше не буду мучать.

Ну так вот, самое поразительное, самое великое и ужасное – ужаснее не бывает, – самое смешное и странное из всех изобретений на свете – конечно же, коммунальная квартира.

Честь такого изобретения принадлежит нам, петербуржцам, имя изобретателя неизвестно, но плодами этого великого опыта до сих пор пользуются миллионы людей в России. В одном только Петербурге на сегодняшний день насчитывается 200 000 коммунальных квартир.