Читать онлайн «Проблемы комизма и смеха». Страница 11

Комизм в приведенных случаях основан на несходстве норм двух исторически сложившихся социальных укладов жизни народа.

Но комизм может иметь причиной различия не только социальные, но бытовые формы жизни, например, у двух разных народов в одно и то же время. Если каждый народ имеет свои внешние и внутренние нормы бытия, выработанные ходом развития его культуры, то смешным будет представляться все то, что этим нормам не соответствует. Здесь кроется причина того, почему так часто смешными представляются иностранцы. Смешны они бывают только тогда, когда они выделяются, отличаются своими странностями от тех, к кому они приехали. Чем резче отличия, тем вероятнее возможность комизма. Неискушенным, наивным людям будут казаться смешными необычайные повадки или жесты иностранцев, странные для нашего уха звуки их речи, когда они говорят на своем родном языке, или невозможное произношение, когда они начинают коверкать русский язык.

В «Ревизоре» Гибнер смешон не только своим убожеством, но потому, что он немец среди русских. С этим же связано и его косноязычие. Немцы высмеяны в «Невском проспекте» в лице Шиллера. «Шиллер был совершенный немец в полном смысле этого слова» — и далее следует описание Шиллера, который ни в чем не похож на русских.

В фольклоре можно встретить анекдоты, примененные к нерусским соседям. Эти анекдоты, впрочем, носят добродушный характер и отнюдь не свидетельствуют о недоброжелательстве. То же можно сказать о многочисленных прибаутках, дразнилках и присловьях по поводу жителей соседних деревень и городов. Вот некоторые примеры: «Ладожане щуку с яиц согнали»; «Старорусцы лошадь съели да в Новгород писали, чтоб еще прислали»; «Тверитяне — репушники»; «Кашинцы — водохлебы». Интереснейший набор таких изречений с ценными историческими комментариями можно найти в трудах Даля.

Однако смешными могут оказаться люди не только другого коллектива, большого или малого, но и своего, если они чем-нибудь резко отличаются от всех. Каждый народ и каждая эпоха имеют свои обычаи и свои нормы внешнего быта.

Но эти нормы могут меняться, и меняются они иногда довольно быстро. Такие изменения воспринимаются первоначально как нарушения общепринятого и вызывают смех. В этом кроется, например, причина, почему смех вызывают кричащие или вообще необычайные моды. Историю мод очень легко представить сатирически. В пределах одного поколения могут меняться, например, фасоны дамских шляп. Шляпы когда-то носили огромные. Их украшали страусовыми перьями, на них прикрепляли чучела колибри или попугаев или других красивых птиц. На шляпы насаживались искусственные цветы, фрукты и ягоды — стеклянные вишни или гроздья винограда. Такие моды проникали в деревню, и об этом была сложена частушка:

Петербургская дивчина, Что-те писана картина, Шляпа — что-те огород, Первой барыней идет.

Равным образом комична не только сверхмодная, но вообще всякая необычная одежда, выделяющая человека из его среды. По той же причине, по которой смешны новые моды, смешны, наоборот, старомодные платья, в которые рядятся иногда старухи, одевающиеся по обычаям своего времени. С добродушным юмором это пристрастие к старине описывает Пушкин в «Арапе Петра Великого» в сцене ассамблеи: «Барыни пожилые старались хитро сочетать новый образ одежды с гонимою стариною: чепцы сбивались на соболью шапочку царицы Натальи Кирилловны, а роброны и мантильи как-то напоминали сарафан и душегрейку». Зато новые моды петровских времен Пушкин описывает с явным сочувствием. Одежда того времени изобличала политическую ориентацию: тяготение либр к боярской старине, либо к нововведениям Петра.

Комическое пристрастие как к новым модам, так и тяготение к старине изображено Гоголем в описании некоторых дамских нарядов на губернском балу в «Мертвых душах». Описав новейшие моды, Гоголь восклицает: «Нет, это не губерния, это столица. Это сам Париж», Но тут же замечает: «Только Местами вдруг высовывался какой-нибудь невиданный землею чепец или даже какое-то, чуть не павлинье, перо, в противность всем модам, по собственному вкусу». Еще более резко сатира на наряды высшего сословия дана в «Невском проспекте»: «А какие встретите вы дамские рукава на Невском проспекте! Ах, какая прелесть! Они несколько похожи на два воздухоплавательные шара, так что дама вдруг бы поднялась на воздух, если бы не поддерживал ее мужчина». Примеров, когда человек (а вместе с тем и сословие, к которому он принадлежит) характеризуется через одежду, у Гоголя очень много. Здесь можно напомнить хотя бы о фраке брусничного цвета или «цвету наваринского дыму с пламенем», который шьет себе Чичиков.

По той же причине, по которой смешными представляются моды или старомодная одежда, смешной представляется одежда иностранцев. Так, в Англии до сих пор биржевые маклеры носят котелки. Но если бы такие англичане с котелками на голове появились в наше, время на Невском проспекте, они возбудили бы смех. Этот случац особенно ясно показывает, что особенная одежда вызывает смех не тем, что она необычна, а тем, что эта необычность раскрывает какое-то несоответствие неосознанным представлениям об уязвимости того, что этой одеждой выражается. Если этого нет, то странная, необычная, чуждая нам одежда смеха не вызовет. Так, на наших улицах можно видеть гостей из Индии и других стран в великолепных красочных национальных одеждах. Таковы, например, длинные шелковые платья индийских женщин — они возбуждают всеобщее восхищение, ими любуются.

Приведенные случаи объясняют нам, почему и в каких случаях как комическое воспринимается несходство. В последних приведенных примерах речь шла о несходстве, вызванном поведением самого человека. Но, по существу, эти случаи не отличаются1* от случаев несходства, вызванных не людьми, а природой. Общая закономерности биологического характера была определена выше. Индивидуальные биологические отличия смешны тогда, когда они воспринимаются как уродства, нарушающие гармонию в природе. Выше уже говорилось о толстяках:. В этом случае физический недостаток был комичен потому, что за этим физическим недостатком угадывался недостаток иного порядка. Однако физические недостатки бывают и иного рода. Детям и вообще наивным людям кажутся смешными всякого рода физические недостатки, такие, как большие волосатые родинки, косоглазие или выпученные глаза, отвисшие губы, большой зоб, кривой рот, красные или синие носы и т. д. Почему смешны лысые, или коротконогие, или, наоборот, долговязые? Никакого внутреннего личного изъяна эти недостатки не обнаруживают. Они представляют собой природное уродство и нарушают наши представления о гармонии и пропорциональности, которые целесообразны с точки зрения общих законов природы. В этом смысле правы те теоретики, которые, начиная с Аристотеля, утверждали тождество комического и безобразного. Они не объясняли только, почему такое безобразие комично.

Это же объясняет, почему смешны искажения человеческих лиц в кривых зеркалах. Преувеличенные, выдающиеся вперед носы, толстые до невозможности щеки, огромные оттопыренные уши, совершенно несвойственное человеку выражение лица, особенно когда он смеется, так что рот растягивается до ушей, — все это представляет собой некоторое уродство и вызывает смех, как и другие виды уродства и непропорциональности.

До сих пор мы рассматривали такие случаи, когда комизм возникал при сопоставлении некоторых внутренних, духовных или душевных качеств человека с внешними формами проявления их, причем сопоставление это было таково, что вскрывало отрицательные качества изображаемого или наблюдаемого человека. Сопоставлению подвергались некоторые внутренние и внешние данные, свойственные одному и тому же человеку. Но возможно сопоставление и иного порядка: предмет для сопоставления берется из окружающего мира. Чаше всего в юмористической и сатирической литературе, а 'также в изобразительном искусстве человек сопоставляется либо с животными, либо с предметами, и такое сопоставление вызывает смех. Легко заметить, что сближение человека с животным или сопоставление с ним вызывает смех далеко не всегда, а только при известных условиях. Есть животные, наружность которых, внешний вид напоминают нам о некоторых отрицательных качествах людей. Поэтому изображение человека в виде свиньи, обезьяны, вороны, медведя указывает на соответствующие отрицательные качества человека. Уподобление животным, которым не приписываются отрицательные качества (орел, сокол, лебедь, соловей) смеха не вызывает. Отсюда вывод, что для юмористических и сатирических сопоставлений пригодны только такие животные, которым приписываются некоторые отрицательные качества, напоминающие такие же качества людей. Назвать человека каким-нибудь животным — самая распространенная форма комических ругательств как в жизни, так и в литературных произведениях. Свинья, осел, верблюд, сорока, змея и т. д. — обычные ругательства, вызывающие у зрителей смех. Здесь возможны самые разнообразные и неожиданные ассоциации. «Усердный врач подобен Пеликану», «Любой факт подобен трясогузке» — таковы некоторые из афоризмов Козьмы Пруткова. «Для детей только и держу этого тритона», — говорит у Чехова помещик о гувернантке-англичанке («Дочь Альбиона»), «Настоящих женщин нынче нет, а все какие-то, прости господи, трясогузки да кильки», — говорится в рассказе Чехова «В пансионе». Сопоставление с животным комично только тогда, когда оно должно вскрыть какие-то недостатки. Там, где этого нет, такое сопоставление не только не обидно, но может далее служить выражением похвалы или ласки. В народной поэзии ясный сокол — символ доброго молодца, кукушка — тоскующей девушки. Молодая женщина, несчастная в своем замужестве, хочет обернуться пташкой и в таком обличье лететь домой и т. д. В быту такие обращения, как «кошечка», «канарейка», «зайчик» и другие, служат выражением ласкового отношения.