Читать онлайн «Введение в теоретическую лингвистику». Страница 95

7.4.7. ПРЕДЛОГИ

Хотя категория падежа по традиции связывается со словоизменением, ясно, что как «грамматические», так и «локальные» функции, рассмотренные в предшествующих параграфах, логически не зависят от способа их реализации в конкретных языках. Более того, в одном и том же языке эти «грамматические» и «локальные» функции могут выражаться частично посредством падежных окончаний, а частично — другими средствами, чаще всего предлогами или послелогами или порядком слов. Это значит, что нельзя рассматривать категорию падежа исключительно с морфологической точки зрения.

Различие между предлогами и послелогами тривиально, и многие лингвисты считают это терминологическое разграничение излишним педантизмом. В традиционной теории «частей речи», как она была развита применительно к описанию классических языков Европы, термин «предлог» использовался для обозначения того класса неизменяемых слов, или частиц, которые выполняли «грамматическую» или «локальную» функцию и обычно стояли (как в латыни и греческом) непосредственно перед модифицируемым существительным или группой существительного. Во многих других языках (турецком, японском, хинди и т. д.) частицы, выполняющие функции, аналогичные «грамматическим» или «локальным» функциям латинских, греческих или английских предлогов, употребляются после модифицируемого существительного (ср. в турецком: Ahmet için 'для Ахмета'; в японском: Tokyo е 'в Токио'; в хинди: Ram ko 'к Раме' и т. д.), и по этой причине они обычно называются послелогами. Для общей грамматической теории не так важно, встречается ли какая-то частица перед или после существительного; поэтому мы будем ради удобства употреблять привычный термин «предлог» для обозначения обоих классов частиц.

Не так важен и вопрос о том, нужно ли расширять употребление термина «падеж» за пределы его традиционных границ и включать в него наряду со словоизменением и предлоги. Различие между словоизменением и использованием предлогов касается «поверхностной» структуры языков. С точки зрения общей лингвистической теории важно то обстоятельство, что «грамматические» и «локальные» функции, традиционно приписываемые категории падежа, в языках с широким использованием в этих функциях предлогов разграничиваются столь же нестрого, как и в языках с развитым падежным словоизменением. Именно это «взаимопроникновение» синтаксических и «ориентационных» структур в языке мы и старались подчеркнуть выше.

Однако тот факт, что во многих или даже в большинстве случаев употребления падежных окончаний и предлогов нельзя разделить «грамматические» и «локальные» функции, не означает, что в традиционном противопоставлении «грамматических» и «локальных» (или «абстрактных» и «конкретных») функций нет никакого рационального зерна. Прежде всего следует заметить, что вместо одного «абстрактного» падежного окончания или предлога обычно нельзя подставить другой элемент без соответствующей перестройки всего предложения. В латыни, например, мы не можем подставить «номинатив» вместо «аккузатива» или «генитива»; точно так же в английском предложении мы не можем подставить he 'он' вместо him 'его, ему' или his 'его', и эта ситуация типична для «абстрактных» (или «грамматических») элементов. Напротив, часто оказывается возможным, например в финском языке, заменить «внешний» падеж на соответствующий «внутренний», подобно тому как в английском языке можно заменить at 'у' на in 'в' или to 'к/в' на into 'в (вовнутрь)' (I'll meet you at/in the church 'Встретимся у/в церкви'; Let's go to/into the church 'Пойдем/войдем в церковь'). Следовательно, противопоставление «внешнего» и «внутреннего» является более «конкретным»; оно не зависит от других синтаксических переменных в предложении и может само по себе передавать различие в значении. Примером «локального» разграничения, которое является промежуточным между чисто «абстрактными» и чисто «конкретными» функциями, можно считать противопоставление «локативности» и «направительности»: оно менее «абстрактно», чем разграничение между «субъектной» и «объектной» функциями, но и менее «конкретно», чем противопоставление «внешнее» — «внутреннее». Предлог at нельзя заменить на to в предложении типа Не went to church[58] 'Он пошел в церковь', не заменив также «локативный» глагол (например, was 'был') на «направительный» went 'пошел'; с этой точки зрения рассматриваемое различие можно квалифицировать как «абстрактное». В то же время разумно предположить, что выбор went и to или was и at предопределяется предшествующим выбором не «локативного», а «направительного» предиката на более «высоком» (или «глубоком») уровне. Именно так мы анализируем эти случаи ниже (ср. §8.4.7). В случае правильности такого анализа мы должны считать, что разграничение между «локативным» и «направительным» — это семантически релевантное, или «конкретное», разграничение в «глубинной» структуре, но что выбор не at, a to или не in, a into детерминируется на грамматическом уровне; и сам по себе этот выбор не может выражать различия в значении.

Хотя различие между словоизменением и использованием предлогов было выше отнесено к несущественным различиям в «поверхностной» структуре языков, тем не менее мы можем, вероятно, сделать эмпирический вывод (на базе предложенного выше критерия), что если язык располагает и словоизменением и предлогами, то первое будет обычно выполнять более «абстрактную», а последнее — более «конкретную» функцию. Это наблюдение справедливо для индоевропейских языков; оно применимо, по-видимому, и ко многим другим языкам с падежным словоизменением. Более того, возможно также, что, хотя порядок слов широко используется в предложении как средство различения «субъекта» и «объекта» или «модифицируемого» элемента и «модификатора», он редко, а может быть и никогда, не выполняет более «конкретную» функцию, типичную для предлогов. Таким образом, порядок слов является, видимо, более типичным «грамматическим» средством, чем словоизменение, а словоизменение — более типичным «грамматическим» средством, чем употребление предлогов.

Английский термин tense 'время' происходит (через старофранцузский) от латинского перевода греческого слова со значением 'время' (греч. khrónos, лат. tempus). Категория времени имеет дело с временными отношениями в той мере, в какой они выражаются посредством регулярных грамматических противопоставлений. При анализе греческого и латинского языков авторы традиционных грамматик выделяли три члена таких противопоставлений: «прошедшее», «настоящее» и «будущее». Часто считают, что данное трехчленное временное противопоставление является универсальным свойством языка. Это не так. В действительности сама категория времени присутствует не во всех языках; и, как мы увидим, противопоставление «прошедшего», «настоящего» и «будущего» даже в греческом и латинском языках не сводится каким-либо простым образом к одной лишь категории времени. Существенная черта категории времени заключается в том, что она соотносит время действия, события или состояния, обозначенного в предложении, со временем высказывания (причем время высказывания приравнивается к понятию «сейчас»). Время является, следовательно, дейктической категорией, которая (подобно всем синтаксическим признакам, частично или полностью зависимым от дейксиса; ср. § 7.2.1) выступает одновременно как свойство и предложения, и высказывания (ср. § 5.2.4). Многие трактовки категории времени претерпели на себе губительное влияние того допущения, что в языке обязательно должно отражаться «естественное» подразделение времени на «прошедшее», «настоящее» и «будущее». Даже Есперсен стал жертвой этого допущения, когда он рассматривал категорию времени в своей «Философии грамматики». Опираясь на схему, подобную той, которая изображена на рис. 16, он прежде всего фиксирует «настоящее» время как одновременное с теоретической нулевой точкой («сейчас» — время высказывания), «прошедшее» — как время «до настоящего момента» и «будущее» — как время «после настоящего момента». «Первичные» понятия «прошедшего» и «будущего» Есперсен членит далее путем «вторичного» применения понятий «до» и «после»: «до прошедшего», «после прошедшего»,«добудущего»и«после будущего». (Будучи «теоретической нулевой точкой», «настоящее» не подвергается членению.) В результате получается семичленная «понятийная» временная система, частично или полностью реализуемая в различных языках.

Рис. 16. Время и категория времени.

Но грамматическое время допускает много вариантов категоризации. Мы можем считать само собой разумеющимся (как это часто предлагают), что направленность времени дана в «природе» (как это отражено на рис. 16 с помощью направленной стрелки), но это свойство может быть, а может и не быть релевантным для анализа категории времени в конкретных языках. Возможны различные категоризации. «Теоретическая нулевая точка» («сейчас» как момент высказывания) могла бы объединяться либо с «прошедшим», либо с «будущим» и давать, с одной стороны, дихотомию между «будущим» и «не-будущим» и, с другой стороны, дихотомию между «прошедшим» и «не-прошедшим». Еще одна дихотомия (основанная на разграничении понятий «сейчас» и «не-сейчас» независимо от направленности времени) могла бы давать противопоставления «настоящего» vs. «не-настоящего». Другие возможные категоризации могли бы строиться на основе понятия «близости» (со ссылкой или без ссылки на направленность), например: дихотомия «ближайшего» vs. «не-ближайшего» (по отношению ко времени высказывания), трихотомия «сейчас» vs. «ближайший» vs. «отдаленный». И эти разграничения могли бы комбинироваться разными способами, а не только так, как предлагает Есперсен в своей схеме.