Читать онлайн «Введение в теоретическую лингвистику». Страница 92

7.4.3. ВЗАИМОЗАВИСИМОСТЬ ПАДЕЖА И РОДА В ИНДОЕВРОПЕЙСКИХ ЯЗЫКАХ

Традиционный метод грамматического описания, который не позволяет приступить к формулированию правил синтаксиса до тех пор, пока не будут расклассифицированы и представлены в парадигмах разнообразные флективные формы, может натолкнуть на мысль, что каждый падеж обладает типичной синтаксической функцией и что все падежи существительного занимают как бы одинаковое место в грамматической структуре языка. Падежные системы, которые мы находим в индоевропейских и любых других языках, гораздо менее симметричны, чем это может показаться при знакомстве с их традиционным представлением. Мы уже видели, что в латинском языке падежные разграничения, проводимые в одном склонении, не проводятся в другом и что традиционная система из шести падежей основывается на довольно непоследовательном применении принципа, который можно охарактеризовать как постулирование для всех «склонений» любых падежных разграничений, обнаруживаемых хотя бы в одном склонении. Но этот принцип, по крайней мере в одном отношении, приводит к искажению очень важного свойства категории падежа не только в латинском, но и в индоевропейских языках вообще. Ни в одном из индоевропейских языков у существительных среднего рода не проводится разграничения форм номинатива и аккузатива; типичным примером здесь может служить склонение слова BELLUM. Оно характерно также и в том отношении, что за вычетом форм номинатива/аккузатива множественного числа (мы здесь можем пока оставить в стороне вокатив) оно склоняется, как существительное мужского рода LUPUS. Это говорит о том, что в индоевропейских языках категория падежа взаимосвязана с категорией рода. Ввиду того что «естественную» основу рода составляют одушевленность и пол, род связан с двумя разграничениями: одушевленный vs. неодушевленный и женский vs. не-женский. Различие между мужским и средним родом в номинативе может рассматриваться как следствие того факта, что разграничение между субъектом и объектом для одушевленных существительных представляется более важным, чем для неодушевленных. Так как многие неодушевленные существительные относятся либо к мужскому, либо к женскому роду, для них это разграничение оказывается более или менее избыточным. Но важно, что лишь весьма немногие одушевленные существительные относятся к среднему роду. Даже в языках, где нет падежного словоизменения, наблюдается сильная связь между одушевленностью и ролью субъекта; следовательно, сам этот принцип имеет очень широкое применение, и мы еще вернемся к нему ниже (ср. § 8.2.5). Действие того же принципа еще более ярко проявляется в русском (и в других славянских) языке, где существительные мужского и среднего рода соотносятся в основном так же, как в латинском языке, но где у существительных мужского рода разграничение между одушевленностью и неодушевленностью как бы «проводится еще раз», на базе «естественного» критерия одушевленности. Разграничение между падежом субъекта и падежом объекта выражается для одушевленных существительных мужского рода особым способом, который часто довольно неточно называют использованием «генитива» вместо «аккузатива» (последний в принятых описаниях русского языка описывается как совпадающий у существительных мужского и среднего рода с номинативом). Это разграничение в мужском роде между одушевленными и неодушевленными существительными служит оформлению объекта переходного глагола, так, чтобы он имел флективное отличие от субъекта в том особенно важном множестве предложений, в которых как субъект, так и объект являются одушевленными: ср. Иван видел Бориса, Бориса видел Иван (где окончание -а оформляет слово Бориса в роли объекта). В противоположность этому, в предложениях Борис видел стол, Стол видел Борис неодушевленное существительное стол не оформляется с помощью окончания как объект глагола видел. Довольно редко встречается ситуация, когда два неодушевленных существительных могут с равным успехом выступать в роли субъекта или объекта одного и того же переходного глагола; а когда это происходит, разграничение между ними может быть осуществлено несколькими способами. Один из них — относительный порядок двух существительных, который русский язык вынужден использовать, чтобы разграничивать синтаксические функции субъекта и объекта (тот же принцип действует и в некоторых других языках, включая латинский и греческий). Следовательно, при любом общем рассмотрении категории падежа мы должны учитывать взаимоотношения между падежом и порядком слов, а также между падежом и предложными сочетаниями.

Еще одна категория, которая в ряде языков взаимосвязана с падежом, это дейктическая категория определенности (выражаемая в английском языке с помощью артикля the). Турецкий «аккузатив» противопоставлен «номинативу» с помощью окончания только в том случае, когда существительное обладает признаком определенности (имена собственные, как и личные местоимения, по своей природе всегда обладают признаком определенности), ср. ev aldïm 'Я купил дом (неопред.)' : evi aldïm 'Я купил дом (опред.)'. В финском языке мы сталкиваемся с обратной ситуацией: если существительное обладает признаком определенности, то оно может стоять в «номинативе» (в единственном числе); если же оно обладает признаком неопределенности, то оно будет стоять в «партитиве» (или «генитиве»). Мы отмечаем это обстоятельство не только с целью еще раз указать на то, что традиционно выделяемые падежные окончания существительного вовсе не обязательно имеют только одну синтаксическую функцию (не обязательно даже говорить о главной синтаксической функции); мы хотим также подчеркнуть, что определенность, как и одушевленность, находится в отношении взаимозависимости с синтаксическим противопоставлением субъекта и объекта даже в языках, не имеющих падежных разграничений, как, например, английский.

При описании падежных систем различных языков часто проводится разграничение между «грамматическими» и «локальными» функциями падежей; это разграничение иногда формулируется в терминах противопоставления более «абстрактных» («грамматических») и более «конкретных» («локальных») функций конкретных падежей. Из «грамматических» функций, которые признаются в описаниях многих языков, для нас особенно важными являются следующие:

(i) субъектная («номинатив»)

(ii) объектная («аккузатив»)

(iii) косвенного объекта («датив»)

(iv) приименная «притяжательная» («генитив»)

(v) инструментальная

(vi) агентивная

(vii) комитативная.

В настоящем разделе мы не будем подвергать сомнению общую правомерность выделения большинства из этих «грамматических» функций, хотя ниже у нас будет случай подвергнуть их более пристальному рассмотрению. Важно сознавать, что перечисленные функции вовсе не обязательно реализуются в противопоставлениях падежей во всех языках. Указания в скобках после первых четырех терминов нашего списка содержат традиционные названия четырех падежей, обладающих этими функциями в индоевропейских языках — латинском, греческом, санскрите, немецком, русском и т. п. Инструментальная, агентивная и комитативная функции не получили падежных ярлыков потому, что в разных индоевропейских языках они реализуются по-разному. Применение перечисленных выше семи функций иллюстрируют следующие предложения:

(1) Bill died 'Билл умер'.

(2) John killed Bill 'Джон убил Билла'.

(За) John gave the book to Tom 'Джон дал книгу Тому'.

(3b) John gave Tom the book 'Джон дал Тому книгу'.

(4) It is Harry's pencil 'Это карандаш Гарри'.

(5) John killed Bill with a knife 'Джон убил Билла ножом'.

(6) Bill was killed by John with a knife. 'Билл был убит Джоном ножом (с помощью ножа)'.

(7) John went to town with Mary 'Джон уехал в город с Мэри'.

В (1) Bill — субъект; в (2) и (5) Bill — (прямой) объект; в (2), (3), (5) и (7) John — субъект; как в (За), так и в (3b) Tom является косвенным объектом (NB: в варианте (За) предлог to обычен с существительными, но вовсе не обязателен с местоимениями; существует много факторов, связанных с определением относительного порядка одушевленных и неодушевленных существительных и одушевленных и неодушевленных местоимений, имеются и определенные диалектные различия); в (4) Harry выполняет функцию приименной «притяжательности» по отношению к pencil; в (5) и (6) a knife выполняет инструментальную функцию; в (6) John играет агентив-ную роль; в (7) Магу выполняет комитативную функцию («в обществе кого-либо»). Между некоторыми парами предложений имеют место определенные трансформационные отношения: объект активного предложения (5) «становится» субъектом соответствующего пассивного предложения (6), а субъект предложения (5) «становится» агентом в предложении (6); субъект непереходного предложения (1) «становится» объектом переходного предложения (2), при условии, что глаголы die 'умирать' и kill 'убивать' находятся в «каузативном» отношении. Предложение (4) трансформационно связано также с The pencil is Harry's 'Карандаш принадлежит Гарри'[55] и Harry has a pencil 'У Гарри есть карандаш' [56] (заметим, что различие двух последних предложений связано с определенностью и неопределенностью, а также с рядом других факторов). К этим нескольким трансформационным соотношениям мы вернемся позже, при рассмотрении понятий субъекта и объекта, актива и пассива, непереходности, переходности и каузативности. Однако на термине «приименной» следует остановиться в данном параграфе.