Читать онлайн «Заметки о прозе Пушкина». Страница 13

«Освобождение Европы придет из России, так как только там предрассудок аристократии не существует вовсе. В других местах верят в аристократию, одни, чтобы презирать ее, другие, чтобы ненавидеть, третьи, чтобы извлекать из нее выгоду, тщеславие и т. п. В России ничего подобного. В нее не верят, вот и всё». (В подлиннике заметка написана по-французски, см. Полное собр. соч. Пушкина, т. VI, стр. 219).

Эта запись возможна стала только после пути, проделанного через «Дубровского» к Пугачеву.

В анализе прозы Пушкина Белинский во многом был впереди не только современных ему критиков, но и наших исследователей пушкинской прозы, которые потратили на нее так много времени и старания.

Белинский первый дал интереснейшее сопоставление «Дубровского» и «Капитанской дочки»:

«Дубровский» – pendant к «Капитанской дочке». В обеих преобладает пафос помещичьего принципа,[2] и молодой Дубровский представлен Ахиллом между людьми этого рода, – роль, которая решительно не удалась Гриневу, герою «Капитанской дочки». Но Дубровский, несмотря на все мастерство, которое обнаружил автор в его изображении, все-таки остался лицом мелодраматическим и не возбуждающим к себе участия».

Дальше Белинский анализирует характер героини:

«…Но всего лучше – характер героини, по преимуществу русской женщины. Уединенная жизнь и французские романы сильно развили в ней не чувство, не страсти, а фантазию, – и она считала себя действительно героинею, готовою на все жертвы для того, кого полюбит. Покуда ей приходилось только играть в роман, она делала возможные безумства; но дошло до дела – и она принялась за мораль и добродетель. Быть похищенною любовником-разбойником у алтаря, куда насильно притащили ее, чтоб обвенчать с развратным старичишкой, – казалось для нее очень «романическим», следовательно, чрезвычайно заманчивым. Но Дубровский опоздал, – и она втайне этому обрадовалась, и разыграла роль верной жены, следовательно – опять героини…» (Белинский, т. XII, стр. 217).

В этих словах Белинский подходит к реальному анализу повести.

Белинский говорил о том, что полного анализа пушкинской прозы ее современники не дали: «…Пушкин (в последний период своей жизни) перестал быть выразителем нравственной настроенности современного ему общества и… отселе он явился уже воспитателем будущих поколений. Но поколения возникают и образуются не днями, а годами, и потому Пушкину не суждено было дождаться воспитанных его духом поколений – своих истинных судей» (там же, стр. 28).

Сам Белинский разделил ошибку современников.

Нам, знающим «Бедных людей» Достоевского, легче оценить «Станционного смотрителя», мы, зная «Историю одного города» Салтыкова-Щедрина, вернее оценим «Летопись села Горюхина».

Поэтому и сейчас имеет смысл заново пересмотреть вопрос о «Повестях Белкина» и проанализировать «Дубровского» и «Капитанскую дочку» в их связи.

Нам интересно понять, почему реальный Гринев даже Белинскому казался слабее романтического Дубровского.

«Повести Белкина» были напечатаны Пушкиным без своей фамилии.

Они начинаются предисловием, дающим биографию вымышленного лица – Ивана Петровича Белкина.

Белкин описан как смиренный человек, мало образованный, получивший образование у деревенского дьячка.

Одновременно с повестями Белкина Пушкин пишет «Историю села Горюхина», в которой он снова возвращается к образу Белкина.

Автор «Села Горюхина» сам уроженец этого села, как и Иван Петрович Белкин. Белкин «Повестей» родился в селе Горюхине в 1798 г., автор «Истории села Горюхина» родился там же в 1801 г. Других противоречий в биографии нет.

В тексте предисловия к «Истории» есть даже ссылка на «Повести».

«…Принялся я за повести, но, не умея с непривычки расположить вымышленное происшествие, я избрал замечательные анекдоты, некогда мною слышанные от разных особ, и старался украсить истину живостию рассказа, а иногда и цветами собственного воображения» (Пушкин, т. IV, стр. 138).

«Повести Белкина» примыкают к таким произведениям, как «Вечера на хуторе близ Диканьки», изданные пасечником Рудым Паньком, и к «Досугам инвалида» Ушакова.

Эти книги не имели фамилии автора на титульном листе и начинались курсивом напечатанным предисловием, представляющим собой новеллу о рассказчике.

Может быть, книги эти по своей литературной форме восходят к так называемым «пустынникам», – нравоописательным очеркам начала XIX века, которые давались как результат литературных записей смиренного, с литературой не связанного человека, выведенного в начале книги.

В ранней своей статье, написанной еще в 1819–1820 гг., Пушкин сам говорил о «пустынниках».

Он отрицал необходимость выведения условного персонажа для циклизации очерков.

«Должно ли сперва поговорить о себе, если захочешь поговорить о других? Нужна ли старая маска Лужницкого пустынника для безымянного критика Истории Карамзина? Должно ли укрываться в чухонскую деревню, дабы сравнивать немку Ленору с шотландкой Людмилой и чувашкой Ольгою? Ужели, наконец, необходимо для любителя французских актеров и ненавистника русского театра прикинуться кривым и безруким инвалидом, как будто потерянный глаз и оторванная рука дают полное право и криво судить и не уметь писать по-русски? Думаю, что нет, и потому не прилагаю здесь ни своего послужного списка, ни свидетельства о рождении, ни росписи своим знакомым и друзьям, ни собственной апологии» (Пушкин, т. VI, стр. 7).

Против такой циклизации высказывался тогда и не только Пушкин.

Почти то же писал Николай Полевой.

«Пустынники» были уже архаическим жанром для нравоописательных очерков, но умирал и сам нравоописательный очерк.

Система циклизаций возродилась при создании новой, реалистической новеллы.

Пасечник Рудый Панько своим другом имеет Инвалида.[3] Оказалось, что для того, чтобы создать новую прозу, нужно «прикинуться безруким или кривым».

В «Повестях Белкина» самого Белкина не видно.

«Повести» построены сюжетно-сложно, с эффектными развязками, с определенным ироническим отношением к героям.

В «Барышне-крестьянке» мы встречаем ссылки на Жан-Поля Рихтера, латинские цитаты, английские выражения, французские разговоры.

Попытки связать тон повести с образом издателя – нет.

Правда, в «Выстреле» есть второй рассказчик, который частично совпадает с Белкиным, но и он сложнее Белкина.

В «Истории села Горюхина» значение сказа активней и глубже.

При помощи введения наивного историка, с узким кругом знаний, со старомодной образованностью, дается пародия на обычную историю России.

Иногда пародируются и более новые явления историографии. Например, по поводу беременности пастушки историограф Белкин записывает:

«Глас народный обвинил болотного беса, – но сия сказка недостойна внимания историка, и после Нибура непростительно было бы тому верить» («История села Горюхина», Пушкин, т. IV, стр. 142).

Белкин вкладывает в «Историю села Горюхина» бессознательную иронию.

Ирония получается благодаря перенесению на историю села тона рассказа о большом государстве.

Уменьшая масштаб истории, Пушкин сделал совершенно естественным показ крестьян.

Реалистический показ мужика разрушил условность обычного показа государства.

В то же время ирония Пушкина направлена не на самих героев истории, а на положение, в которое они попадают.

Мне кажется, что опытом «Истории села Горюхина» Пушкин, создавая «Капитанскую дочку», воспользовался не меньше, чем историей Пугачева.

Связывает Гринева с Белкиным и то, что Гринев занимается литературой.

Стихи Гринева:

чрезвычайно подробно анализированы пушкинистами.

Не перечисляя новейших работ, можно указать на статью Чернышева, на статью проф. Петровского, заметку П. К. Симони и статью Н. Лернера… Во всех этих статьях и заметках доказывается одно: что в основу стихотворения, вероятно, положена песнь, напечатанная в песеннике Чулкова, но не в первом, а во втором издании 1776 г.

Важнее указаний о том, где это стихотворение найдено (а найти его нетрудно, потому что к песенникам приложены хорошие оглавления), тот факт, что благодаря этой песенке Гринев дан литератором.

«Я уж сказывал, что я занимался литературою. Опыты мои, для тогдашнего времени, были изрядны, и Александр Петрович Сумароков, несколько лет после, очень их похвалял» (Пушкин, т. IV, стр. 338).

Здесь Гринев оказывается не только неудачливым писателем, но и писателем уже устаревшего типа. Швабрин упрекает его именем Тредьяковского.

Образы Гринева и Белкина очень родственны, и это можно доказать даже текстуальными совпадениями, может быть, данными Пушкиным не бессознательно.