Читать онлайн «Психолингвистика. Теория речевой деятельности». Страница 71

Некоторые формальные категории языка не соотносятся с категориями мышления. Например, грамматический род, вид глагола. На самом деле вроде бы нет никаких объективных оснований для отнесения слова «стол» к мужскому роду, слова «лампа» – к женскому, а слова «ведро» – к среднему. Но язык (выступая в качестве инструмента РД) «присвоил» им определенней род, так как языку это «нужно» для его функционирования.

Перейдем далее к рассмотрению психологических доказательств, «опровергающих» представление о неразрывной связи мышления и языка (193, 248, 324).

Осуществлять мышление (шире – психическую деятельность) с помощью знаков не значит осуществлять ее знаками. Мышление (как и вся психическая деятельность) имеет не знаковый, а образный характер. Образы имеют модальность. Язык же «амодален», исключая, разумеется, этапы рецепции при восприятии речи и выполнение движений при ее порождении: артикуляторных (в устной речи), мимико-жестикуляторных (в кинетической речи) или мануальных (в письме).

Не следует смешивать два плана: (1) участие языка в онтогенезе психики, в том числе и мышления, где это участие несомненно и очень велико и (2) участие языка в сформированном процессе мышления, где язык выступает одним из многих средств обозначения (иногда – и построения) этого процесса.

Ранее неоднократно отмечалось, что кроме так называемого языкового (речевого) мышления человек прибегает и к другим его формам: образному, образно-действенному, понятийному (без употребления языка); в мышлении могут использоваться символические действия; в мышлении человек обращается не только к идиоэтническому (обыденному) языку, но и к языку науки (формулам, схемам и т. д.), языку искусства и др.

Знаки в силу своей природы не могут передавать всей совокупности психических явлений и, разумеется, совокупности форм и содержания мышления. Знаки языка лишь в определенном контексте неязыковой и языковой деятельности отсылают нас к определенному фрагменту действительности (материальной или идеальной), или же мы используем знаки для означения чего-либо.

Многие проявления автоматизмов (моторных и интеллектуальных), а также явления инсайта, интуиции, имеющие отношение к процессу мышления, обычно выступают в неязыковой форме.

О том, что мышление нередко совершается без участия языка, говорят самонаблюдения выдающихся ученых. Например, А. Энштейн отмечал, что процесс его теоретического мышления протекает без участия языка; по завершении же процесса мышления ученому было трудно найти языковую форму для выражения этого процесса и его результатов.

Посредством языка мы не только передаем мысли, но и скрываем их (конечно, при учете индивидуального и общественного опыта). Вспомним, здесь т. н. «святую ложь».

Задача мышления – устанавливать в проблемной ситуации новые отношения между фактами (явлениями) действительности. Задача языка – способствовать осуществлению процесса мышления и выражению его результатов.

Еще А. Потебня говорил, что само слово не создает понятия. Понятие есть результат многообразной деятельности человека, его жизненного опыта.[190]

Невербальный характер понятия подтверждают, в частности, случаи билингвизма. Владеть разными языками – не значит владеть разными системами понятий или какими-то особыми видами мышления. Надо полагать, что у билингва, к примеру, существует одно понятие «красота», несмотря на разные языковые формы его выражения: «красота» (русский язык), «beauty» (англ.) и (надо же!) «uroda» (польский) и т. д. При этом, разумеется, нужно учитывать, что особенности исторического опыта, культуры того или иного социума определяют особенности понятий, а также процесса и содержания мышления. «Билингв», естественно, это может знать, но может и не знать. В противовес теории лингвистической относительности правомерно утверждать: не язык диктует нам содержание понятий и процесса мышления; их содержание определяется сложной совокупностью вне-языковых факторов. Язык же мы используем как одно из многих средств мышления. Если вновь обратиться к известному примеру большого числа названий оттенков и «состояний» снега у жителей Крайнего Севера, которых (названий) нет в практике, скажем, петербуржцев, то это различие связано не с языком, а с социальными потребностями: например, эскимосу жизненно необходимо различать (и называть) оттенки снега, большинству петербуржцев это не нужно. Однако в случае необходимости они окажутся способны различать оттенки снега и найдут в русском языке средства для их обозначения (многие, впрочем, уже реально или потенциально в нем содержатся: снег – белый, серебристый, молочный, цинковый, стальной, цвета сливок, цвета слоновой кости, цвета седины, ослепляюще-белый, бело-голубой, грязно-белый и т. д., равно как: рыхлый, плотный, глубокий, искрящийся и т. д.).

Сама мысль часто начинает формироваться, не имеющая достаточно прочных «опор». Уже в силу этого она не может быть всецело языковой. Хотя язык, если это необходимо, используется в процессе мышления и помогает его осуществлению.

Следует помнить, что в речи, если она обращена к адресату, мы передаем не слова в их последовательности и сочетания, а мысли, а именно – посредством речи возбуждаем у адресата мысли или побуждаем его к формированию передаваемых мыслей.

Не следует забивать, что посредством языка нередко передается не вся мысль, а только часть ее, или же мы передаем какую-то одну мысль (или несколько) из большой совокупности мыслей, возникших у нас в данной проблемной ситуации. Понятно, что в первую очередь это определяется целью деятельности, но не только ею. Неоднородный характер феноменов «мышление» и «язык» также определяет эту «редукцию». Например, в высказываниях «Ты домой? (идешь) – Домой» (иду)», находящиеся в скобках слова существуют в сознании говорящего как понятия, но отсутствуют как языковые данности. Равно в тексте: «Пошел Петр на прогулку. Взял (Петр) с собой (на прогулку) Ивана, который... (т. е. Иван)» находящиеся в скобках слова «редуцированы».[191]

О расхождении неязыковой семантической программы и программы языковой свидетельствуют затруднения в поиске слов и синтаксических конструкций; в таких случаях возникают остановки в речи, хезитации, эмболофразии, протягивания; используются «вставочные» конструкции (типа «Ну, как бы сказать») и т. п.

Отличие неязыковой семантической программы от языковой подтверждается и множеством других фактов. Из них назовем еще лишь один – подтекст. Например, когда учитель обращается к разговаривающим ученикам: «Вы, вероятно, забыли, что завтра контрольная работа?», то он напоминает им не о предстоящей контрольной, а призывает их к тишине.

Человек способен в доли секунды решать сложные интеллектуальные задачи. Для их вербализации, как правило, требуется значительно больше времени.

Вместе с тем понятия в речи, как пишет У. Чейф, должны подвергаться процессу «линеаризации». Нередко расположение семантических единиц («понятий») и расположение слов в предложении не совпадает. Например, в «традиционной» ситуации нам следовало бы сказать: «Иван нес мяч, упавший в яму», но мы можем сказать и так: «Упавший в яму мяч нес Иван».

Другим, также никак не обоснованным, «посылом» является неправомерно завышенная оценка возможностей неречевого (т. е. не опирающегося на использование знаков языка) мышления, которое, по всей видимости, проистекает из односторонней трактовки самой природы мыслительных процессов у человека. Формирование мыслительных действий и операций в психическом онтогенезе происходит не только под воздействием «внешних факторов» (в частности, сигнальных раздражителей) и предметно-практической деятельности, но и под непосредственным влиянием формирующейся речи, под воздействием практики живого речевого общения, речевой деятельности во всех ее видах и формах (включая формирующуюся внутреннюю речь). В процессе «содружественного», взаимовлияющего развития мышления и речи (РД) происходит постоянно расширяющееся вовлечение в мыслительные процессы знаков языка, превращение последних (прежде всего благодаря их уникальным свойствам) в действенный и универсальный «инструментарий», орудие мышления человека. Именно в этом, по нашему мнению, и состоит принципиальное отличие мыслительной деятельности человека от аналогичных «аналитических» процессов у животных. Трактовка же знаков языка как средства (в первую очередь) выражения и передачи «продуктов» мышления (мыслей) выглядит не просто однобокой, но и во многом «умаляющей» достоинства интеллектуальной деятельности человека.

Онтогенетические доказательства, «опровергающие» представление о неразрывной связи мышления и языка (193, 202, 275).