Читать онлайн «История русской риторики. Хрестоматия». Страница 36

«Слово о витийстве», произнесенное в Императорской Академии наук в 1745 г. (год получения звания профессора), показывает, какой была прозаическая программа Тредиаковского. Красноречие, витийство, элоквенция – «царствующая» наука, ибо все другие науки и художества «токмо чрез элоквенцию говорят». Традиционны для русской филологической традиции мысли Тредиаковского о «премудрости» истинного красноречия, значении витийства для счастия гражданских обществ; понятая как широкое использование языка «вся вообще филология… есть токмо что элоквенция». Программными оказались мысли о сравнении языков и необходимости переводов на русский язык (оставшаяся вне публикации часть 2-я), о мере в украшении слов (часть 3-я). Не исключено, что «Слово о витийстве» написано как полемический ответ М. В. Ломоносову, чье первое руководство к этому времени обсуждалось в Академии (1743). Любопытно, что Тредиаковский как бы выполнил рекомендацию Миллера, данную Ломоносову: написать руководство «на латинском языке, приложив русский перевод».

При ученой увлеченности Тредиаковского его отчасти напыщенный и тяжелый слог довольно скоро, видимо, сделал его сочинение устаревшим и маловлиятельным. Нескончаемый и не всегда ясный в согласованиях период делал изложение неудобочитаемым, хотя не может не удивлять и современного читателя богатством синонимических рядов, необыкновенной образной украшенностью определений, но такой стиль, прямо напоминавший барочные описания риторики XVII в., был уже бесконечно устаревшим.

«Слово о витийстве» (см. полное название ниже) написано по-латыни с параллельным переводом на русский язык. Печатается по отдельному изданию 1745 г., с. 19–21, 35–43, 83–87.

ORATIO

DE DIVITE, VARIA, SOLERTE, AC DISSIMILI

ELOQUENTIA

HABITA AD

CL. NOB. DOCT. PROFESSORES

IN

IMPERIAL ACADEMIA SCIENTIARUM PETROPOLITANA

A

BASILIO TREDIAKOWSKI, PROFESSORE PUBL. ORD.

ELOQUENTIAE RUSSIACAE ET ROMANAE

A. D. MDCC XXXXV

PRIDIE IDVS AVGVSTI

PETROPOLI

TYPIS IMPERIALIS ACADEMIAE SCIENTIARUM

СЛОВО

О БОГАТОМ, РАЗЛИЧНОМ, ИСКУСНОМ И НЕСХОТСВЕННОМ

ВИТИЙСТВЕ

ГОВОРЕНО

ПОЧТ. БЛАГОРОД. УЧЕННЕЙ. ПРОФЕССОРАМ

В

ИМПЕРАТОРСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК CАНКТПЕТЕРБУРГСКОЙ

ЧРЕЗ

ВАСИЛЬЯ ТРЕДИАКОВСКОГО

ПРОФЕССОРА ПУБЛИЧНАГО ОРДИНАРНАГО

ЭЛОКВЕНЦИИ РОССИЙСКИЯ И ЛАТИНСКИЯ

Л. Г.

1745

АВГУСТА 12 ДНЯ

ПЕРЕВЕДЕНО ЧРЕЗ НЕГО Ж С ЛАТИНСКАГО ЕГО Ж

СОЧИНЕНИЯ. В САНКТПЕТЕРБУРГЕ

ПРИ ИМПЕРАТОРСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК

[Viri! Clarissimi! Nobilissimi! Professores! Doctissimi! Celeberrimi! Optime de universa re literaria meriti! Favtores et collegae! Officio, studio, atque observantia mea semper et maxime colendi!]

Господа! почтеннейшие! благороднейшие! профессоры! ученнейшие! славнейшие! совершенным в науках искусством цветущие! благодетели и сочлены! услугами, ревностию и отменою всегда мне и по премногу достойнопочитаемые!

Что тогда вообще несравненному герою и предержавному монарху Петру, на земле первому и великому, на небе уже успокоенному и ублаженному токмо, наивожделеннеше было, то ныне в России, при благополучнейшей державе дщери Петровой, августейшей Елисаветы, первой, благочистивой, благополучной, отчасти самым делом началося. То есть когда оный прещедрый основатель сея своея Академии, академическое здание как приуготовлять, так всеми потребностями снабдевать, когда особливые уставы, по которым бы поступали академики, преднаписав положить; когда разумнейших, искуснейших, ученнейших и способнейших людей ко изобретению и к привидению в совершенство изящных наук и высоких знаний, также и к научению оным совершенно императорским иждивением по всей Европе изыскивать изволил, то другого большого плода, толь от похвального и толь от полезного учреждения приобрести он не желал, как токмо чтоб потом, в некоторое время их всеподданнейшей и домашней своей юности, многих способных к отправлению профессорской иметь и чрез то б способнее и действительнее как о бессмертной славе своего народа, так особливо о знатном прибытке от них между тем учащихся, а больше об истинной пользе своего государства промысл учинить, и от того крайнее увеселение самому себе получить, ему бы пощастилось.

Но, ах горе! не пощастилось, едва без слез выговорить можно, божественнейшему не пощастилось Мужу, как токмо сим теплым желанием чрез всю жизнь, сердце свое то есть неоцененное сокровище, всегда не довольно прославляемыя добродетели тайно увеселять. Ибо, кому все бессмертным быть желали[11], того, ах! и ныне еще весьма печально вспомянуть, того нечаянной и весьма мучительной смерти темный похитил день, и, по божиему пределу, в гроб заключил трупоносный (Вирг. Энеид., кн. 6).<…>

ЧАСТЬ I

Наибогатейшая есть Элоквенция в рассуждении вещей, наиразличнейшая в рассуждении языков, наихитрейшая в рассуждении слов, наинесходственнейшая наконец в рассуждении особ, толь в необъятном сем пространстве материи никому поистинне, хотя б мне подобному, никогда недостатка в слове не будет; и посему не толь Витию искать должно, где ему взять что говорить, и чем утвердить предлагаемое, коль хранить надобно мерность в приведении вещей, которые добровольно сами себя приносят. Сия есть причина, что и я нарочно опустить рассудил, и толь наипаче, что оно у всех есть бесспорное, то есть что красноречие всегда долженствует быть искусное, приличное, мерное, красное, порядочное, связное, обильное, расцвеченное, сильное, оно ж иногда высокое и великолепное, иногда умеренное и цветное, иногда простое и дружеское, иногда витиеватое и тонкое; которое, сверх того, все, ежели не будет все, ежели не будет истинное, то есть ежели не будет обучено от премудрости, которая есть твердое божественных, естественных и человеческих вещей познание; или лучше, ежели премудрость красноречия не рождает, не содержит и не управляет, то необходимо должно, чтоб оно было ложное, притворное, пустое и ученого безумия, равно как и безумного учения источник и корень.

И понеже сие так, то повторю, что наибогатейшая есть элоквенция, которая, основавшись на премудрости, вещи мыслит, к вещам прилежит, вещи изобретает, вещи располагает, вещи, наконец, выговаривает. И поистине кто понять или, по крайней мере, исчислить когда может все вещи до одной, о которых бы элоквенция словом или писанием рассуждать не могла? Сколько их ни есть на небе, на воздухе, на земле, между водами и в водах то есть, или звезда, светила, огни; или планеты, кометы, ветры, дожди, громы, радуги; или каменья, жемчуги, травы, древа, плоды, птицы, скоты, человеки; или моря, источники, реки, рыбы, киты и прочие бесчисленные в сем общем, прекрасном и удивительном мире вещей находящиеся – сие все обще и каждая особливо элоквенции в рассуждение приходят. Всякое притом так называемое единственное и общественное, всякое отлученное и слученное, всякое слово и дело, всякое хотение и действие, все добродетели и пороки, все,<… >но на что много исчислять, почитай, с докукою? все, вкратце, что чувствами понимается и от чувств убегает и еще сам Бог преблагим превеликий сверх всех вещей в свете, обильнейшая и благочестнейшая есть материя элоквенции.

Что ж касается до знаний и изящнейших наук, что священная и святая феология, оная божественных вещей благочестивая испытательница, пленяя разум в послушании веры, учит и верит?

Что правосудия правота и власть законов повелевают делать или не делать человеческому роду? Что спасительная медицина приносит помощи к прогнанию толь многих болезней, нападающих на целое здравие или сего ж к возвращению, ежели оно повредилось или совсем погубилось? Что математика или исчисляет, или сличает, или размеряет? Что физика<…>? Что механика<…>? Что астрономия<…>? Что география<…>? Что гидрография? Что оптика? Что статика? Что прочие все знания, науки, художества или узаконяют, или в дело производят, или еще обещают, которое бы и делалось чрез элоквенцию или для важности величественнее, или для выхваления знаменитее, или для присоветования сильнее, или для предложения яснее, или для украшения цветнее, или, наконец, для увеселения сладостнее и приятнее?

В толиком множестве наук и знаний, хотя неточно в исчислениях всех, сколько ни есть различных видом, сколько бесчисленных числом вещей не содержится, однако они все токмо через элоквенцию говорят. Но хотя ж все оные вещи не могут без элоквенции иметь голоса, однако понеже все сии знания и науки особливыми состоят классами, то как со стороны некоторым образом занимают помощь у элоквенции; но, впрочем, так они ту у нее занимают, что не могут не занимать.

Чего ради посмотрим теперь на оные учения, которые элоквенция рождает, питает, украшает, производит и которым она и предводительница и сама с ними совокупно идет, то есть которые все не что иное, как сама Царица Элоквенция, на разных и разным образом престолах сидящая и лучами величества своего повсюду сияющая. Из сих наипервейшая есть история, оное зеркало правды, память общая… Ни одно поистине учение, которое бы большею ума силою, которое бы напряженнейшим духа устремлением производилось, как высокой оной поэзии размышления. Но что, впрочем, есть сия живопись словесная, как токмо сама элоквенция, в другую одежду наряженная, на другом месте посаженная, другою честию возвеличенная, другим способом обогащенная? Итак, полуденного солнца яснее, что вся вообще филология, различные имена или от способа производящего в дело, или от вещей в действо производимых, или от некоторого рода в изъяснении словом имеющая, самою вещию есть токмо что элоквенция.