Читать онлайн «Том 1». Страница 5

Созвучны «Запискам пешехода» некоторые очерки и рассказы советских лет, связанные тематически с писательскими странствиями. Таков рассказ 1947 года «Богоискатель», содержащий интересные свидетельства и документы о приезде в Россию Р.-М. Рильке, встрече с ним Василия Янчевецкого, высокой оценке поэтом «Записок пешехода» (подтверждаемой, сверх всего, фактом его собственного перевода на немецкий рассказа «Ходоки»). В текст рассказа уместно включены письма автора к Рильке и самого Рильке А. Н. Бенуа, где также говорится о «Записках пешехода».

В середине 30-х годов написан рассказ «Встреча с JI. Н. Толстым», настолько естественно звучащий в общем ключе «хождения по Руси», что при чтении его и малейших сомнений не возникает в том, что он написан под сильнейшим воздействием личных впечатлений. А между тем с Л. Н. Толстым встречался не автор рассказа, а его брат Д. Г. Янчевецкий, сам же писатель побывал в Ясной Поляне значительно позднее.

Дебютантский опыт «Записок пешехода» не прошел бесследно для Василия Яна, заметно отозвался в творчестве как журналистском, так и писательском. С ними преемственно связаны его не только дореволюционные корреспонденции, но и собственно проза, в том числе историческая, на ближайших подступах к которой создавались статьи, очерки, рассказы, печатавшиеся в советское время и, подобно «Запискам пешехода», также написанные под сильнейшим эмоциональным воздействием путевых впечатлений, непосредственно почерпнутых в новых странствиях по России и миру.

Так, первым, еще до революции, пребываниям в Средней Азии писатель обязан не одними служебными отчетами типа «Путевых заметок во время поездки начальника Закаспийской области 9—19 марта 1902 года» или деловыми, под стать докладным запискам, остропроблемными статьями и очерками «О мерах сближения населения Туркестанского края с русскими», «О ташкентских русско-туземных школах», «О вражде туркменских племен из-за нехватки земли и воды» (все это печаталось в местных газетах), но и рассказами, которые также писались под свежими впечатлениями от увиденного или по неостывшим воспоминаниям о пережитом, что не исключало в большинстве случаев повторного возвращения к ним спустя годы и даже десятилетия. Таковы, например, рассказы «Колокол пустыни» (1906) и «Тач-Гюль (В горах Персии)» (1909). Сюжет первого задан поездкой в Хивинское ханство через пески Каракумов, в основу второго легли впечатления от персидского путешествия. «Из записок русского путешественника» — такой подзаголовок дан рассказу «Афганские привидения» (1906) о «довольно загадочном» происшествии, приключившемся в совместной с американцем Хэнтингтоном поездке «вдоль афганской границы». Ташкентскими воспоминаниями вызван рассказ «Видения дурмана (Душа)» (1909), а действительным случаем, имевшим место в плавании из Порт-Саида в Одессу, — новелла «Рогатая змейка» (1907).

Фактологически достоверна его новеллистическая проза 20-х годов. В рассказе «Партизанская выдержка, или Валенки летом» (1922), написанном в Минусинске со слов сибирского партизана Петра Калистратова, восстановлен действительный эпизод гражданской войны. Подлинные имена охотников и рыбаков сохранены за героями рассказа «Загадка озера Кара-Нор» (1929), вобравшего воспоминания автора о Саянах и Туве. Свежие самаркандские впечатления наслоились на давние хивинские воспоминания в рассказе «В песках Каракума» (1928), воссоздающем боевые эпизоды борьбы с басмачеством. Наконец, к не тускневшим в писательской памяти впечатлениям от Персии, сурового пейзажа пустыни Дешти-Лут и встречи с кочевьем Машуджи восходят позднейшие, не публиковавшиеся при жизни Василия Яна новеллы «Демон Горы» (1944) и «Ватан» («Родина») (1948).

Как видим, проза, что писалась Василием Янчевецким в дореволюционные годы и первое советское десятилетие и сразу печаталась в периодике того времени, подобно ранним «Запискам пешехода», тоже может быть отнесена к писательским дебютам. Не отпочковавшись от журналистики в силу тяготения к документализму, перечисленные рассказы в большинстве своем принадлежали литературе. Создавая их, Василий Ян пробовал себя в разном материале, все больше и чаще склоняясь от современного к историческому, пока не сделал окончательного выбора в пользу последнего. Такой решающий выбор вызревал исподволь, постепенно, и предопределяли его все те же странствия по стране и миру, обогащавшие писателя знанием, обострявшие в нем чувство истории. Подчеркнем: чувство, — ибо отечественную и мировую историю недостаточно просто знать, ее надо уметь чувствовать, переживать нравственно и эстетически.

Глубинные истоки эмоционального переживания, обостренного чувства истории в духовном мире Василия Яна приоткрывает признание, которым он завершил путевые заметки «Голубые дали Азии» (1947–1948): «Увиденные на рубеже двадцатого столетия картины полуфеодальной жизни народов Средней Азии много лет спустя дали пищу моему воображению, чтобы воскресить из небытия сцены жизни древнего Хорезма в повести «Чингиз-хан». Внешность эмира бухарского помогла созданию облика Хорезм-шаха Мухаммеда, посещение Хивинского ханства, островов прокаженных, путешествие через Каракумы и Персию помогли изобразить эпизоды жизни и гибели Хорезма… Эти поездки дали мне краски, впечатления и понимание души восточного человека».

Обратим внимание на годы, которыми датирован приведенный текст: генезис своего творчества Василий Ян объяснял ретроспективно, на склоне жизни. Впрочем, если не знать, что в отличие от «хождения по Руси» путевые заметки о среднеазиатских странствиях создавались не сразу, а во второй половине 40-х годов и не писались, а наговаривались М. В. Янчевецкому, который с трудом склонил не почитавшего мемуаристов отца к работе над воспоминаниями, причем при условии, что запишет их по его рассказу, который затем будет выправлен, отредактирован писателем, — если не знать ничего этого, то «Голубые дали Азии» легко и просто воспринять как прямое продолжение «Записок пешехода». Тем более что на заре своей журналистской и литературной деятельности Василий Янчевецкий предполагал написать как бы продолжающие их «Записки всадника» и долго вынашивал такой замысел в советское время, намереваясь сложить по опробованному в молодости образцу книгу, которая объединила бы все среднеазиатские статьи, очерки, рассказы. Поэтому между реально существующими «Записками пешехода» и «Голубыми далями Азии», как фрагментом ненаписанных «Записок всадника», прослеживается не только внешняя, формальная, но и внутренняя, содержательная связь.

Она в последовательном демократизме авторского восприятия инонационального мира, которое Василий Ян реставрировал так мастерски, что. читая «Голубые дали Азии», забываешь о дистанции в несколько десятилетий. О пережитом почти полвека назад писатель повествует живо и непосредственно, словно видит давнее по-прежнему ясными, заинтересованными. жадными до впечатлений глазами просвстителя-гуманиста, в полной мере разделяющего взгляды и убеждения тех русских людей, которые, непосредственно общаясь «с туркменами, коренным населением Закаспия, явились носителями более передовой по сравнению с тем, что здесь было, русской культуры. Они искренне полюбили Туркмению и Среднюю Азию, жили общими интересами, породнились с населявшими се народами и проделали незаметную, но великую работу по сближению с русским и другими народами России всех национальностей ее бывших «среднеазиатских владений».