Читать онлайн «Феноменологическая психиатрия и экзистенциальный анализ. История, мыслители, проблемы». Страница 55

Проникновение сходно с понятием «интуиция» у А. Бергсона. Впоследствии в одной из своих статей Минковски напишет: «Когда я сижу напротив своего больного, в какой-то момент, иногда в результате единственной фразы, у меня вдруг самым живым образом возникает интуитивное понимание общей взаимосвязи, а также того, что я имею дело с базисным нарушением, на котором основываются все остальные расстройства, которые проявляются вовне и, следовательно, могут стать объектом описания. Мы говорим здесь о „феноменологической интуиции“»[526]. Проникновение позволяет почувствовать утрату эмоционального контакта с больным, что, как считает Минковски, является одной из основных черт шизофрении у Блейлера.

Такая точка зрения могла сформироваться у Минковски только под влиянием идей Гуссерля, в чем он сам и признается[527]. «Едва ли необходимо говорить, что у этих соображений есть много общего с феноменологическим методом Гуссерля»[528], – пишет он. Тем не менее, ссылки на Гуссерля в его работах немногочисленны. В 1948 г., говоря о феноменологии и ее влиянии, он отмечает: «Речь идет не столько о том, чтобы рабски следовать за методом, сколько о том, чтобы им вдохновляться…»[529]. Известно также, что он лишь один-единственный раз видел Гуссерля во время его лекции в Сорбонне в 1929 г. Определяя сущность феноменологии, Минковски пишет, что она «поставила своей целью изучение и описание феноменов, из которых состоит жизнь человека, не подчиняя и не ограничивая свое исследование какими-либо допущениями независимо от их источника и истинности»[530]. Минковски воспринимает Гуссерля и как идейного вдохновителя Макса Шелера, который был для него основной фигурой немецкой феноменологии. Дж. Кокелманс и Т. Кисил отмечают, что Минковски разделяет с другими феноменологами представления о том, что: 1) научное познание не является ведущим способом познания вещей и мира; 2) необходимо противостоять претензии наук на синтетическую и всеохватывающую картину мира; 3) невозможно редуцировать цель философии до некой систематизации наук; 4) философия имеет нечто общее с поэзией, хотя и отличается от нее[531].

Несмотря на свои симпатии к феноменологии и использование феноменологического метода, Минковски полностью осознает его пределы и ограничения. На его взгляд, феноменология по определению никогда не заменит исследования причин и генезиса явления, потому в этом вопросе нужно воспользоваться достижениями не феноменологической, но клинической психопатологии[532]. Как видно, понимание феноменологии у Минковски достаточно своеобразно. Наиболее емко оно выражается в следующем его утверждении: «Феноменологический метод… будучи методом исследования, выходит за свои пределы. Он отражается в нашей общей жизненной позиции. Быть феноменологом – не означает заниматься феноменологией, как это происходит в астрономии, геологии и т. д.»[533].

Минковски отличает свое понимание феноменологии от такового у Ясперса. В частности, он отмечает, что феноменология последнего в том виде, в каком она развита в его «Общей психопатологии», еще не является феноменологией в полном смысле этого слова, поскольку субъективные симптомы, полученные благодаря пациенту, еще не являются феноменологическими данными. На его взгляд, это лишь использование субъективной симптоматики для более точной постановки диагноза в клинике. В случае же феноменологического исследования нам также необходим и сущностный анализ[534].

От Бинсвангера его, по мнению самого психиатра, отличает акцент на времени в противоположность Бинсвангерову вниманию к событиям жизни, т. е. к пространству[535]. Между ними есть и другие различия. Минковски обращается к философии как к вспомогательному инструменту, не подчеркивая специфичности и исключительности феноменологии. Бинсвангер же посвящает феноменологии целые работы. Особенно заметными идейные различия Минковски и Бинсвангера становятся после 1930 г., когда последний обращается к Хайдеггеру, а первый обходит его стороной. Минковски и сам называет поворот к Хайдеггеру одним из главных отличий в их позициях. Он пишет: «Идеи Хайдеггера, к чему скрывать это, меня совершенно не заинтересовали. Я остался верен моим ранним увлечениям – феноменологическому методу, или, по крайней мере, тому, что я под ним понимал…»[536].

Главным французским феноменологом исследователь считал Бергсона[537]. Он был лично знаком с Бергсоном и достаточно продолжительное время общался с ним во Франции. Это ни в коем случае не означает, что все работы Бергсона он относит к феноменологическим, тем не менее Бергсон для него неразрывно связан с Шелером и Гуссерлем. Книги Бергсона («Опыт о непосредственных данных сознания») и Шелера («Сущность и формы симпатии»), прочитанные практически одновременно, явились для него первым философским открытием и оказали большое влияние на становление его феноменологической психиатрии. Именно эти работы, по его собственному признанию, привили ему «вкус к феноменологической психологии в ее предельной конкретности»[538].

Минковски перенимает от Шелера метод интуитивного проникновения, от Бергсона – терминологическую сетку и направленность исследовательского поиска, и развивает динамическую феноменологию интуитивного усмотрения. «В своих исследованиях, – пишет о нем Т. Пасси, – Минковски использует феноменологический метод Шелера (так называемое „идеизированное познание сущностей“ (ideierende Wesenserkenntnis)), чтобы отыскать сущностные феномены человеческого существования и представить их в являемой самими феноменами самоданности: непредвзятый взгляд на первоначальную и непосредственно данную реальность ведет к сущностному усмотрению (Wesensschau)»[539].

Протестуя против механистического мышления, Бергсон предлагал заменить интеллект интуицией, мертвое пространство – «живой протяженностью», и охватить непосредственную область живого. Феноменологически-структурный анализ Минковски представил специфическую реализацию идей Бергсона в психиатрии. Можно отметить следующие моменты, которые он развивает: 1) обращение к непосредственным данным сознания; 2) первенство интуиции над разумным осмыслением; 3) первенство времени над пространством; 4) идея жизненного порыва; 5) противопоставление инстинкта и интеллекта и др.

Специфичность толкования этих идей заключается в том, что как и психиатры гуссерлианского толка, использовавшие основные установки феноменологии и не следовавшие предписаниям феноменологии трансцендентальной, Минковски заимствует идеи Бергсона о жизненном порыве, противопоставлении интеллекта и интуиции, но остается равнодушен к развитой им биологической метафизике. «Не этот ли один из самых великих современных философов, – пишет он, – еще раз напомнил нам, что половина нашей жизни, причем значительная, не может быть полностью охвачена рассудочным мышлением? Важнее всего то, что непосредственные данные сознания принадлежат к этой группе явлений. Они иррациональны. Но это не причина, чтобы исключать их из нашей жизни. Вообще, не может быть никаких причин для того, чтобы пожертвовать ими в пользу духа точности. Напротив, необходимо схватить их живьем. Психология, до сих пор являющаяся пустыней, опаляемой жаркими лучами точных наук, только в этом случае сможет стать зеленеющей и плодородной прерией и наконец начнет жить»[540].

Когда-то Лакан назвал Минковски тем человеком, который ввел понятие «структура» во французскую психиатрию. Теперь мы попробуем разобраться, какие основания были у Лакана для такой высокой оценки.

Стремясь обосновать свой подход к исследованию психических расстройств, Минковски указывает на первостепенное отличие психиатрии от всех других отраслей медицинской науки. «В психиатрии за симптомом, и даже больше, за синдромом, нам предстает совершенно целостная живая личность»[541], – пишет он. Поэтому необходимо проникнуть за симптомы, схватить целостный способ существования больного. И здесь на помощь исследователю приходят интеллектуальная симпатия, проникновение, диагностика с помощью чувств, которые создают особую перспективу исследования и обусловливают его локализацию в настоящем. В рамках интуитивного знания, объединяющего все эти подходы, симптомы и синдромы, заболевания больше не рассматриваются на основании их эмпирической явленности и не ограничиваются изолированными нозологическими единицами, они предстают как организованное и живое единство.

В каждом психическом расстройстве Минковски выделяет два аспекта: идео-аффективный и структурный. Первый позволяет понять больного, установив с ним речевой, мыслительный и эмоциональный контакт, второй – выявить структуру расстройства и то, что обусловливает возникновение специфического мира душевнобольного человека[542]. На его взгляд, нормальные и болезненные формы сознания настолько отличны, что искать феномены первого во втором неправомерно. В болезненном сознании возникают сходные с точки зрения его структуры феномены, которые Минковски называет гармоничными. Именно они и приходят на смену нормальным. «Таким образом, – указывает он, – здесь все, кажется, сводится к тому же „знаменателю“, к плану, к специфической структуре (structure particulière), где различные черты являются лишь отрывочными манифестациями, лишь выражением»[543]. Психическая болезнь поэтому имеет свой собственный план, который и выражается с помощью различных симптомов болезни. В этом случае план болезни будет разворачиваться на структурном уровне, ее видимые признаки или симптомы – на идео-эмоциональном, а между этими двумя уровнями будет стоять процесс выражения. Целостность психического при этом полностью невыразима, и идео-эмоциональные проявления являются лишь конкретизацией, внешним проявлением структуры жизни.