Читать онлайн «История проституции». Страница 58

Это сказывалось, по Тэну, в очень многих чертах греков. Так, например, карийцы, лидийцы и все вообще варвары, соседи греков, стыдились появляться голыми, греки же без стеснения сбрасывали свое платье, чтобы бороться и бегать. Даже молодые девушки в Спарте занимались гимнастикой и фехтованием почти голыми. Затем все большие празднества – олимпийские, пифийские и немейские игры – были «выставкой и триумфом голого тела», на глазах всех, при кликах одобрения всего народа.[705] Так как греки страстно поклонялись совершенству тела, то они не стыдились во время священных праздников обнажать его перед богами. Совершенство тела считалось чем-то божественным.

Этим объясняется, что греки воздвигали памятники красивым женщинам и мужчинам, как мы теперь воздвигаем их великим мыслителям и поэтам.[706] Громадное распространение любви к мальчикам, несомненно, находится в связи также и с этим глубоким действием нагой красоты тела, которая у юных мужчин выступала еще резче, чем у девушек. Сами половые признаки – что еще и теперь вызывает величайшее негодование со стороны приверженцев pruderie – тоже были предметом наивного эстетического наслаждения. Как говорит Фридрих Теодор Фишер,[707] греки не без основания правильно ухаживали за своей силой и так же мало стыдились этого, как мало стыда в сильных словах книги Иова о бегемоте: «сила его в чреслах его и крепость его в мышцах чрева его».

Поэтому физическое половое наслаждение во всех его проявлениях, даже так называемых извращенных, было для древних чем-то естественным, элементарным, что они не переоценивали, но и не ставили слишком низко, как мы это видим у современных европейских народов, где постоянное колебание между этими двумя крайностями именно вызывает гибельные дисгармонии половой жизни. Сильная, даже жгучая чувственность, частью зависевшая, быть может, от южно-европейского жаркого климата,[708] составляла наиболее резкую черту античной любви. «Сатириаз», т. е. повышенная половая чувствительность или гиперестезия, представляет специфически античную болезнь. Древние врачи описывают ненасытную потребность в половых наслаждениях, как частую в то время болезнь у мужчин и женщин,[709] между тем как теперь она наблюдается довольно редко.

Такое преобладание физической любви тем более должно было способствовать развитию свободных, неурегулированных отношений с проститутками, что брак, как мы уже упоминали, преследовал совершенно другие цели и что для удовлетворения «taetra libido» без всяких стеснений указывали на проституцию. К тому же романтический элемент индивидуальной любви мог найти себе исход исключительно в любви к гетерам, потому что из брака он был исключен. Финк[710] приводит тому три причины: унизительное, несвободное положение женщины, отсутствие непосредственного любовного ухаживания перед свадьбой и невозможность личного предпочтения, так как выбор супруга или супруги был делом родителей. Характерно, что индивидуальная любовь мужчины, в нашем смысле слова, у древних почти исключительно[711] сосредоточивалась на высшей категории проституток, на гетерах или на мальчиках и юношах.

Комик Амфис (Атеней XIII, стр. 459в) противополагает условности брака свободной индивидуальной любви к гетере.

(перев Фридриха Якобса).

(Разве образ мыслей гетеры не лучше, чем замужней женщины? Право, гораздо лучше! Одна, как бы она ни была лжива, защищает дома закон; а другая знает, что она должна купить милостивое расположение мужчины своим поведением или же должна будет уйти).

Романтическая любовь к гетерам играет большую роль в новейшей аттической комедии, а после и в комедиях Плавта и Теренция. Мы находим ее также в беседах гетер у Лукиана и в письмах Алкифрона. Связи Менандера с Глицерой (Alciphr. II, Epist. 3) и Аспазии с Периклом могут служить выдающимся примером таких знаменитых в истории любовных отношений, в которых мы находим все радости и страдания индивидуальной любви, и, прежде всего, – муки ревности (смотри, например, признание Ампелиса в 8 беседе гетер у Лукиана).

Индивидуальная любовь проявлялась, однако, в древности гораздо менее по отношению к гетерам, чем по отношению к лицам того же пола: мужчин – к мальчикам и юношам, женщин – к другим женщинам. В связи с этим развилась обширная гомосексуальная проституция, которую мы рассмотрим ниже. Здесь же мы укажем только на общие основные черты однополой любви, как на главный тип античной индивидуальной любви.

Ксенофонт в первой главе своего «Hiero» решительно утверждает, что любовь к мальчикам – самая прекрасная форма индивидуальной любви и как таковая заслуживает предпочтения перед любовью к женщинам. Как и в «Федре» Платона, у него «любовь», т. е. индивидуальная эротическая связь между двумя индивидуумами с целью духовного и физического общения, есть только любовь мужчины к мальчикам, «педерастия» – доказательство того, как выражается Брунс,[712] что только любовь к мальчикам занимала мысли мужчин, любовь же к женщинам не ставила им никаких проблем. Очевидным доказательством того факта, что мальчика и мужчину в Греции ставили гораздо выше женщины в эстетическом, духовном и эротическом отношении, служат так называемые вазы с «любовными надписями». Вильгельм Клейн[713] высказывается по этому поводу следующим образом:

«Меньшее число женских имен прямо поразительно – их всего 30 против 528 мужских имен на вазах – особенно, если мы примем во внимание, что они встречаются преимущественно на сосудах, необходимых для женского туалета, так что мы смело можем ими пренебречь».

На вазах, следовательно, выражалось почитание почти исключительно мужской красоты, по сравнению с которой женские прелести вызывали к себе гораздо меньше внимания, хотя необыкновенно красивым гетерам, как например, Фрине, воздавались чуть не божеские почести.

Любовь к красоте мужских форм вырабатывалась в гимназиях и в других общественных местах, где толпилась голая молодежь и где она занималась сообща телесными упражнениями или во время больших праздников и в театре, где точно так же представлялась возможность любоваться мужской красотой и силой. (На это решительно указывает Цицерон (Tusculanen IV, 33); это же послужило основанием и для закрытия гимназий и палестр Поликратом, относившимся враждебно к любви к мальчикам (Атеней, XIII, 78). Укажем также на полный энтузиазма гимн красоте мальчиков, который Ксенофонт (Symposion 4, 10 и сл.) влагает в уста Критобулу. По мнению Лукиана (Amor. 33 и сл.), одна только любовь к мальчикам проистекает из чувства красоты; у животных потому и нет такой любви, что у них нет чувства красоты.

Кроме такого чисто эстетического характера, в любви к мальчикам можно еще доказать значительную примесь чисто духовного элемента индивидуальной любви. Как убедительно выяснил недавно Бете,[714] это, прежде всего, заметно в дорийской любви к мальчикам, которая послужила исходной точкой для развития повсеместной вообще античной любви к мальчикам. Если гомосексуальная любовь существовала в Греции (как и везде) и раньше, то дорийцы – последнее иммигрировавшее в Грецию дикое горное племя – первые ввели любовь к мальчикам, как признанное публично, заслуживающее уважения учреждение, как народный обычай.

Гомер никогда не упоминает о каких бы то ни было педерастических отношениях. Но уже Солон (Fragm. 25) описывает педерастию, как безобидную радость юности, и в цветущую эпоху Эллады такие мужи, как Эсхил, Софокл, Сократ и Платон были педерастами.

Бете говорит о своеобразном характере этих отношений: «качества мужчины, его геройство, через посредство любви, так или иначе, передаются любимому мальчику. Поэтому общество считает желательным, а государство даже настаивает, чтобы выдающиеся мужчины любили мальчиков; поэтому мальчики предлагают себя героям; поэтому Эраст и Эромен разделяют друг с другом славу и позор, на Эраста возлагают ответственность за трусость его возлюбленного, и он является законным представителем любимого мальчика наряду с его кровными родственниками. По этой же причине мужчина, прежде всего, обращает внимание на способности мальчика, которого он избирает себе, и еще строже подвергается испытанию мужчины, чтобы решить, стоит ли оно того, чтобы перенести его на другого. Для мальчика считалось позором не найти себе возлюбленного, а с другой стороны, считалось за честь, – которую на Крите праздновали и публично, и в семье, – если мальчик приобретал любовь уважаемого возлюбленного и торжественно соединялся с ним. Отсюда почетный титул для мальчиков, причастных к любви мужчины, их почетное платье, публичное чествование при каждом удобном случае – не однократное, а постоянное, потому что мальчики эти благодаря любви приобретают чин, которому подобают отличия. Насколько глубоко укоренилась вера в облагорожение мальчиков благодаря любви мужчины, насколько она была распространена и всеобща, ясно показывает Платон. В «Symposion» он влагает в уста Аристофану следующие слова: «лишь те становились выдающимися мужами в государстве, которые мальчиками испытали любовь мужчины (Sympos. 191Е, 192А)». Нужно заметить, что речь идет здесь исключительно о чувственной любви к мальчикам.[715]