Читать онлайн «История проституции». Страница 29

С течением времени сюда присоединяется новый момент, имевший большое значение для дальнейшего распространения гомосексуализма и гомосексуальной проституции. Так как прирожденных гомосексуалистов в большинстве случаев в достаточном количестве не было, то их воспитывали искусственно, как это показывает пример так называемых «муиерадос» и аракуанских волшебников. Или же число их увеличивалось во время религиозных оргий, благодаря физическому заражению и подражанию: убедительные тому доказательства дают празднества Кибелы исирийской богини. Распространенный повсеместно обычай надевать при этом женское платье соответствует глубокой внутренней потребности многих мужских гомосексуалистов и всех мужских трансвеститов. Сообщение, что у южно– и центральноамериканских племен жрецы должны были носить женское платье, покрывается – с точки зрения народной психологии – указанием Геродота (II, 36), что жрецы богов в античной Европе (но не в Египте) должны были носить длинные волосы. По причине, приведенной выше (согласно Бастиану), жрец был религиозным представителем андрогинического принципа. Отсюда ношение им женского платья и длинных волос у весьма многих народов земного шара.

Эта первобытная религиозная гомосексуальная проституция, – распространение которой можно проследить, например, в старом свете с востока на запад,[324] – сделалась, наряду с биологическим фактором, главнейшей исходной точкой для распространения светского гомосексуализма как индивидуального явления и как народного обычая. На такую прямую связь указывают, например, странствования жрецов Кибелы и их ревностная пропаганда; затем религиозное происхождение греческой любви к мальчикам подтверждается и тем чрезвычайно интересным фактом, что педерастический акт посвящения в мистерии большей частью совершался в священном мест е. Bethe замечает по этому поводу в своем фундаментальном сочинении о «дорийской любви к мальчикам»:[325]

«Обручение, или, вернее, плотское соединение в самом священном мест е, под защитой какого-нибудь божества, или героя, твердо установлено для острова Тера и города Фивы. На Тере недвусмысленным языком говорят в высокой степени архаические надписи на скале, относящиеся, вероятно, к седьмому столетию. Они составляют драгоценнейшее открытие Гиллера и выдолблены громадными буквами в горе богов непосредственно за городом на расстоянии лишь 50–70 метров от храма Аполлона Карнеиоского и святилищ Зевса, Хирона, Афины, Геи, Артемиды, совсем близко от старинной круглой постройки и естественной пещеры, которые впоследствии соединены были постройкой для гимнастики и которые в то старинное время, очевидно, тоже служили местами дли дорийской гимнастики и для пляски мальчиков. Там написано: на священном месте под влиянием призыва Аполлона Дельфийского Кримон соединился с сыном Батикла. Он гордо оповестил об этом мир и поставил тому вечный памятник. И многие Терейцы вместес ним и посленего на этом самом священном местевступали в сношения со своими мальчиками.

Я не сомневаюсь, что это вполне достоверное, несомненное свидетельство должно также служить для нас объяснением существовавшего еще во времена Аристотеля, и отмеченного им (у Плутарха, Pelopidas, 18) обычая фивян. «На могиле героя Иолао, – писал он, – любовники и любимые ими юноши еще и теперь дают друг другу обет верности». Плутарх прибавляет к этому в объяснение, что Иолао был возлюбленным Геракла и потому принимал участие в его битвах в качестве его оруженосца. В то время в Фивах довольствовались, по-видимому, торжественной символической формой брака, соответствующей заключению брака перед божественными свидетелями. Но первоначально супружеский акт должен был совершиться вфивах, как и на островеТера, именно на священном местеперед прообразом героя.[326]

Отныне понятно, что имя священного отряда объясняется святостью союза педерастов.

По Bethe, дорийцы первые – постепенно ослабляя религиозный характер первоначально чисто изотерической гомосексуальной любви между мужчинами – сделали ее общественно-признанным учреждением и народным обычаем. Аналогично совершался этот процесс, вероятно, и в других местах.

Как мы уже упоминали выше, известную роль здесь, несомненно, сыграли также союзы полов и такие учреждения, как дома для мужчин; кроме того, распространению гомосексуальных половых отношений способствовало развитие гомосексуальной проституции. Исходной точкой для последней часто служил храм, как и для гетеросексуальной проституции. Нередко между обоими устанавливалась тесная связь. Так, по словам Аполлодора, храм Афродиты блудниц в Афинах и храм богини Ма в Зеле и Комане служили местом пребывания как женских, так и мужских гетер.[327] Это не мешает, однако, тому – как мы уже показали выше – что гетеросексуальная религиозная проституция по существу и корнями своими всецело различалась от гомосексуальной.

Как пережиток примитивной, необузданной половой жизни, вращающейся в более свободной сфере и не знающей никаких социальных ограничений; как одна из видных форм самоотречения, дающая возможность элементарного разряжения избытка сил, проституция находится в связи не только с религией, но и с элементами искусства. Слово «искусство» мы понимаем здесь в самом широком смысле: мы относим сюда не только танцы, музыку и поэзию, но и упоение, экстаз и другие формы самоотречения (например, в мазохизме), вызывающие со стороны индивидуума такие же нарушения поставленных ему границ, как это бывает при религиозном экстазе (Inbrunst). Это та «дионисовская восторженность, сопровождающаяся уничтожением обычных стеснений и границ бытия», о которой Ницше[328] говорит, как о необходимой предпосылке всякого искусства и культуры, которая проявляется в свободной половой жизни и в проституции, как последний остаток ее, как «порождение страстного томления о первобытном и естественном», как «выражение высших и сильнейших стремлений ее», «как чувственный образ полового всемогущества природы», которое грек олицетворял в фигуре сатира. Я уже говорил в другом месте,[329] что необходимость культурной жизни и стеснения условной нравственности оттеснили эти первобытные инстинкты, но они дремлют в каждом из нас; иногда они пробуждаются и, свободные от всяких оков, от всякого принуждения, противопоставляют будничной действительности – дионисьевскую, высшему половому сознанию – низшее. Там же я вкратце указывал, что проституция, как пережиток свободной половой любви, еще всецело находящейся под влиянием примитивных биологических инстинктов, в значительной степени обязана своим существованием и своим постоянством тому факту, что она удовлетворяет эти дионисьевские потребности, могущественные и в культурном человеке. Только таким путем можно объяснить удивительную привлекательность, которую она и теперь еще представляет даже для образованных мужчин с высоким умственным и эстетическим развитием. Как бы это странно ни звучало, но именно художественный момент (в широком смысле слова), заключающийся в проституции, и данная тем самым возможность временно перешагнуть через социальные и индивидуальные границы, поставленные половому инстинкту, и составляют основу ее привлекательности. На этом, главным образом, покоится упорное постоянство проституции, а потому на этот пункт должна быть направлена и борьба с ней, а вовсе не на ее внешние проявления и результаты. Но об этом ниже.

Сказанное нами заключает в себе объяснение и того своеобразного факта, что как у первобытных, так и у полу– и вполне культурных народов, женщины, занимающиеся искусством, как певицы, танцовщицы, актрисы, так часто бывают одновременно проститутками, что – выражаясь словами Шурца[330] – от класса проституток веет большей свободой духовной жизни, чем от прозябающих в тупой замкнутости замужних женщин.

«Гетеризм может, конечно, возникать и при всяких других обстоятельствах, так как он является ближайшим ответом на всякую попытку поставить границы чувственности. Но даже и у культурных народов он часто еще заключает в себе нечто, напоминающее ничем неограниченную необузданность, аналогично происшедшей от свободной любви проституции. В то время как современные европейские народы стремятся вообще воплотить и почитать все прекрасные качества женщины в законных супругах, веселая, умеющая вращаться в свете и обладающая художественным чутьем гетера представляет часто чуть ли не идеал по сравнению с замужней женщиной, загнанной в тесные рамки дома и отставшей в своем умственном развитии. Такие женщины, как Фрина или Аспазия, являются представительницами древней свободы любовной жизни, которая давала женщине равные права с добивающимся ее любви мужчиной. Куртизанки Италии во время ренессанса, японские гейши, китайские цветочницы и индейские баядерки – все отличаются одной общей, не лишенной благородства чертой: веянием свободного, просветленного искусством существования. Они достигли, правда, независимости от давящего господства мужчины и домашних обязанностей, принеся в жертву лучшее свое достояние, но зато некоторые дарования женщины, которые обыкновенно глохнут, у них достигают блестящего развития. Таким образом, проституция в лучших своих формах может даже послужить способом, при помощи которого спасенные и развитые благодаря ей черты женского существа могут оказывать известное влияние на развитие культуры».[331]