Читать онлайн «Австрийский моряк». Страница 31

Автор Джон Биггинс

Я стоял и держал под козырек достаточно долго, чтобы заметить как лицо дородного офицера заливает краска грозящего апоплексией ужаса, а затем сам с проворством серны сиганул на пирс и, сопровождаемый старшим офицером, устремился к зарослям в компанию своих матросов. Музыканты, вот славные ребята, продолжали исполнять императорский гимн как ни в чем не бывало.

Разумеется, мне как капитану полагалось первому застегнуть брюки и с непринужденным видом вынырнуть из кустов, чтобы подвергнуться вулканическому гневу командира почетного караула, полковника крепостной артиллерии. Поэтому я подошел к офицеру и отдал честь. Да, на мне красовался парадный мундир, но помимо него присутствовали суточная щетина, густой слой привычной для подводной лодки сажи, прибавьте сюда подбитый глаз и прицепленный липким пластырем к лицу кусок пропитанной кровью марли. Зеваки и солдаты почетного караула замерли, явно предвкушая неизбежную стычку между сухопутными и морскими силами армии его императорского величества. Я заметил, что человек с камерой благоразумно прекратил снимать и вынырнул из-под ткани, чтобы полюбоваться представлением. Тишина установилась такая, какая некогда повисала, должно быть, над амфитеатром Полы, когда льва знакомили с преступником.

Думается, лев оглядывал некоторое время угощение с головы до ног, точно как герр оберст и его престарелый товарищ оглядывали меня. Затем тишину нарушила команда «rührt euch!»[16], от которой, наверное, стекла в домах повылетали на противоположном конце гавани, а за ней последовал громкий стук — это восемьдесят прикладов опустились на мостовую. Оберст продолжал держать саблю наголо, и на какой-то миг мне показалось, что он собирается проткнуть меня насквозь. Но он опустил клинок, очевидно, не без внутренней борьбы, и я с рукой, по-прежнему вскинутой к козырьку, отрапортовал:

— Герр оберст, честь имею доложить о прибытии субмарины его величества U-8 после успешного патрулирования. К вашим услугам, капитан корабля, линиеншиффслейтенант Отто Прохазка.

Полковник, шея которого выпирала из воротника, ожег меня яростным взглядом. Тем временем дряхлый генерал бормотал что-то себе под нос. Я сумел разобрать только такие утешительный реплики как «военный трибунал», «мятеж» и «расстрельная команда».

Тишину нарушил оберст, который вложил саблю в ножны и подошел ко мне. Его мясистое багровое лицо нависло над моим, потому как полковник был на целую голову выше. Глаза у него налились кровью и округлились как у быка, с которым случился сердечный приступ.

— Герр линиеншиффслейтенант…

— Герр оберст?

— Герр линиеншиффслейтенант! — повторил он тоном человека, изо всех сил старающегося удержать себя в узде. — Хочу довести до вашего сведения, что за тридцать четыре года службы в императорской и королевской армии я ни разу — слышите меня, ни разу! — не встречал такого хамского, презренного, в высшей степени неверноподданнического поведения по отношению к монарху и знамени фатерланда!

Он придвинулся ко мне еще ближе, и мне пришлось немного попятиться.

— Я не закончил, герр линиеншиффслейтенант. Осмелюсь сказать, что будь вы офицером императорской и королевской армии, а не подлого сифилитического сброда, который величает себя флотом, то уже сию секунду маршировали бы в наручниках под охраной караула, ожидать военного трибунала и расстрела за мятеж. А стадо свиней, которое называется вашим экипажем, получило бы по пятнадцать лет исправительных работ в самой сырой и туберкулезной крепостной тюрьме во всей Австрии.

Полковник помолчал немного.

— Вы поняли, что я сейчас сказал, герр линиеншиффслейтенант?

— Честь имею доложить: герр оберст любезно сообщил мне, что будь я офицером императорской и королевской армии, то в данный момент направлялся бы в наручниках навстречу военному трибуналу и расстрелу, тогда как мой экипаж, который герр оберст милостиво охарактеризовал как стадо свиней, отбывал пятнадцатилетний срок в самой сырой и туберкулезной крепостной тюрьме Австрии.

— Also gut![17] — Он коротко кивнул. — Кстати, Перхазка, или как вас там. Боюсь, устав запрещает мне обойтись с вами и вашей шайкой недоумков иначе, кроме как используя официальные инстанции, что в нашем случае подразумевает командующего военно-морскими силами округа в Шебенико. Но можете быть уверены, командующий получит мой рапорт об этом позорном инциденте еще до захода солнца, пусть даже мне придется лично плыть туда, держа бумагу в зубах. Однако пока, судя по всему, я лишен удовольствия наблюдать, как с вас сдирают погоны и расстреливают за измену.

Тут полковник повернулся к старику, щелкнул каблуками и отдал честь.

— Герр генерал, соизволите ли что-то добавить к сказанному мной?

Позднее я узнал, что сей достопочтенный господин был никто иной как барон Светозар фон Мартини, самый старый из здравствующих австрийских генералов, служивший субалтерном у Радецкого при Новаре в 1849 г. Теперь он жил в отставке на Лесине, и как раз инспектировал местный гарнизон, когда пришла весть о нашем прибытии. Его мнение по моему вопросу приняло характер весьма обобщенный.

— Ужасно, — прокаркал ветеран. — Мятежные собаки эти итальянские моряки, все до единого, венецианское отребье. Радецкому стоило перевешать их в сорок девятом, это избавило бы нас от кучи неприятностей. Я бы передал их Гайнау [18]. Вот это был парень что надо, старина Гайнау. Он только три слова знал по-итальянски: «повесить», «расстрелять» и «сброд». Да и чехи ничуть не лучше, если хотите знать мое мнение.

Генерал забормотал что-то нечленораздельное, и полковник повернулся ко мне.

— Ладно, герр линиеншиффслейтенант, на этом пока все. Будьте любезны выгнать вашу шайку грязных портовых крыс из кустов, в которых она прячется, и ждите тут, пока флот не пришлет за вами плавучую тюрьму. Если вам тем временем что-то понадобится, то можете прогуляться в крепость, где есть станция военно-морского беспроволочного телеграфа. Кажется, у них там есть водоразборная колонка, но не уверен. Всего наилучшего. — Он слегка поклонился, щелкнул каблуками, и приложил два пальца к козырьку кивера, с издевкой отсалютовав мне. — Servitore.[19]

С этими словами оберст повернулся и отдал караулу и оркестру приказ строится в походную колонну и возвращаться в казармы. Вскоре грохот кованых сапог по вымощенным улицам стих, и мы остались на причале одни, если не считать пестрой толпы праздных гуляк, детей, одетых в черное рыбачек и бродячих собак. Мои матросы с пристыженным видом потянулись из кустов giardino publicco, и с горем пополам стали швартовать U-8 к тумбам пароходной пристани.