Читать онлайн «Дикий мир нашего тела. Хищники, паразиты и симбионты, которые сделали нас такими, какие мы есть». Страница 56

Тем временем мы тратим миллионы долларов на то, чтобы сохранить немного былого меха на голове, и еще миллионы на то, чтобы избавиться от него в нижней части туловища. Мы – голые, но весьма требовательные обезьяны, и голые мы, скорее всего, благодаря патогенным микроорганизмам и болезням, ими вызываемым. Если бы до наших дней сохранились другие, волосатые человекообразные, то они, вероятно, смотрели бы на нас так же, как мы смотрим на голых слепышей или стервятников, – с некоторым отвращением. Нас пометили наши болезни. Давным-давно они сформировали нашу иммунную систему, а потом, сравнительно недавно, сделали нас голыми. И это всего лишь самые очевидные пути, какими развивались наши реакции на угрожавшие нам бедствия.

На протяжении почти всей истории человечества мы хоть и не полностью, но все же были более оседлым видом, чем остальные приматы. На заре сельского хозяйства, с приручением коров и окультуриванием злаков, дела наши пошли хуже. Рацион стал более бедным, появились и начали накапливаться новые болезни. К моменту окультуривания первых злаков – около 8000 лет назад – человек стал болеть малярией (возбудитель – Plasmodium falciparum)[123]. Появившись, эта болезнь стала быстро распространяться. Комары, размножавшиеся в прудах и других водоемах близ сельхозугодий, покидали свои временные гавани и переносили паразитов (возбудителей малярии) от одного крестьянина к другому при любых погодных условиях. Попав в организм человека, малярийный паразит – плазмодий – начинает размножаться в красных кровяных клетках (эритроцитах) своего нового хозяина. Многие из впервые заболевших малярией людей (возможно, большинство) умерли. Некоторые индивиды выжили, так как обладали генами, повышавшими сопротивляемость к малярии. Один из таких генных наборов обсуждается во всех вводных курсах биологии – он повышает сопротивляемость к малярии, но одновременно вызывает серповидно-клеточную анемию. Ребенок, получивший этот ген только от одного из родителей, становится более устойчивым к малярии и имеет больше шансов успеть родить и воспитать собственное потомство. Если же гены наследуются от обоих родителей, то у ребенка развивается смертельная форма серповидно-клеточной анемии. Малярия настолько широко распространена во многих районах мира (особенно в Африке и Азии), что гены устойчивости к ней до сих пор являются предпочтительными, несмотря на последствия. Удивительно, но этот ген не является единственным и даже самым распространенным из генов, защищающих нас от смертоносного воздействия малярии.

Самый распространенный ген, повышающий нашу сопротивляемость, не имеет никакого отношения к серповидно-клеточной анемии. Это ген глюкозо-6-фосфатдегидрогеназы, который стимулирует производство клеток крови, лишающих малярийного паразита кислорода. Эти выносливые гены, убийцы возбудителей малярии, являются доказательством мощи эволюции и приспособляемости человека. Сара Тишкофф – генетик из университета Мэриленда, открывшая факт неоднократного независимого возникновения у человека генов, ответственных за расщепление молочного сахара, – недавно занялась изучением распространенности генов Г-6-ФД. Носителями тех или иных вариантов этого гена являются более 400 миллионов человек в Африке, на Среднем Востоке и в Средиземноморье. Этот ген передается ребенку как от матери, так и от отца. Но, как и гены, вызывающие серповидно-клеточную анемию, гены глюкозо-6-фосфатдегидрогеназы достаются нам небесплатно. У носителей губительных для возбудителей малярии генов развивается анемия после употребления в пищу бобовых. В тех районах, где распространена малярия, выживание за счет невозможности есть бобовые не является большой трагедией. Малярия продолжает убивать ежегодно по несколько миллионов человек и поэтому гены, повышающие сопротивляемость к ней, являются полезными, хотя и мешают есть фасоль и бобы. Тем не менее в наше время малярия – заболевание тропическое, а значит, когда индивиды с убивающими возбудителей малярии генами расселяются по миру, их гены, оказавшись за пределами ареала распространения малярии, теряют свое адаптивное значение. Следовательно, миллионы людей лишены возможности есть бобовые несмотря на то, что вероятность заболевания малярией у них стремится к нулю. Эти индивиды (возможно, вы тоже являетесь одним из них) продолжают носить гены, которые в современной ситуации уже не являются полезными. Мало того, в тех областях, где живут люди с «лишним» геном устойчивости к малярии, блюда из бобовых как раз являются наиболее популярными. Религиозные люди иногда задаются вопросом: есть ли у богов чувство юмора? Фавизм (непереносимость бобов) говорит о том, что у естественного отбора оно есть, хотя и довольно своеобразное. Будь то глисты, сельскохозяйственные культуры или болезни – чем больше мы вглядываемся в себя, тем больше убеждаемся в том, что наше прошлое часто входит в противоречие с нашим настоящим[124].

Отсутствие у нас волосяного покрова, серповидно-клеточная анемия и фавизм могут быть результатом воздействия на нас определенных заболеваний. Но что происходит, когда мы навсегда избавляемся от самых опасных болезней, каков эффект этого избавления? Мы изгнали глистов из нашего кишечника и хищников с наших полей, но что происходит, когда мы искореняем инфекционные болезни – либо с помощью санитарно-гигиенических мероприятий, либо просто покидая опасные местности? Что происходит дальше? Напрашивается простой ответ: мы становимся здоровее и живем дольше, а в остальном все остается по-прежнему. К сожалению, в своих действиях природа редко отличается такой простотой.

Когда Рэнди Торнхилл смотрит из окна своего дома в Альбукерке (штат Нью-Мексико), обозревая окрестности с высоты окружающих городок гор, он чувствует себя так, словно столкнулся с чем-то, на что большинство из нас не обращает внимания. Обычно мы склонны думать, что контролируем все наши поступки и действия. С точки зрения Торнхилла, это не вполне очевидно. Нашу жизнь можно уподобить лодке, которая не слишком хорошо слушается руля. Она порой совершает неожиданные повороты и движения, то падая в бездну, то взлетая на гребни наших темных древних влечений.

Научный подход Торнхилла заключается в следующем: он исследует организм в общем контексте, а результат применяет к другим организмам. Торнхилл много лет изучает скорпионницу (получившую свое название из-за огромных размеров гениталий самца, напоминающих по форме жало скорпиона) и других насекомых, например водомерку. С самого начала своих исследований Торнхилл распознал в примитивных решениях насекомых потребности и решения, характерные и для человека. Торнхилл считает, что и наша ужасающая вульгарность, и наши величайшие духовные взлеты коренятся в эволюции. Разум, считает Торнхилл, это единственное, что удерживает нас на поверхности, не дает утонуть в море инстинктов, но мы не достигли совершенства в пользовании разумом и проникаем с его помощью лишь в самые поверхностные слои безмерно глубокого подсознательного мора.

В 1983 году Торнхилл стал известен благодаря ставшей классической книге по энтомологии «Эволюция органов размножения у насекомых», написанной им в соавторстве с Джоном Элкоком. Книга представляет собой оригинальный трактат о половой жизни наших меньших братьев, в котором описаны и сведены воедино все способы соития насекомых, будь то в песке, в воздухе, на древесной коряге или даже под водой[125]. В 2000 году Торнхилл испортил свою репутацию, опубликовав книгу, в которой, воспользовавшись моделью, разработанной им и Элкоком для понимания изнасилований у насекомых (а это явление распространено у таких видов, как постельные клопы, – у нас под одеялом подчас творятся ужасные вещи), попытался объяснить природу изнасилований у людей[126]. Книга была встречена не без интереса, но с негодованием. Это негодование могло бы заставить Торнхилла навсегда отказаться от попыток проникновения в темные кладовые человеческих душ и побуждений, но не таков был этот ковбой от науки. Вместо того чтобы покаяться в грехах, он собрал группу биологов, изучавших людей и человеческое поведение с эволюционной точки зрения, то есть биологов, которые мыслят в диапазоне от насекомых до человека. Это семейство породило немало сумасбродных идей и ученых, глядящих на мир широко открытыми глазами. Среди последних нельзя не назвать Кори Финчера. Финчер не собирался становиться самым радикальным членом группы Торнхилла, это случилось как-то само по себе.

Кори Финчер стал аспирантом в университете Нью-Мексико в 1999 году. Он планировал заниматься брачными ухаживаниями у гремучих змей. Половая жизнь этих змей очень сложна и увлекательна, и Финчер решил досконально разобраться в ее деталях. Но все пошло не так, как он планировал, – отчасти из-за трудностей, присущих работе с гремучими змеями, а отчасти из-за того, что Финчер заинтересовался другой темой. В науке легко отвлечься от заданного маршрута – ведь вокруг столько неизведанных дорог. Финчера отвлекла болезнь. Везде, куда бы он ни бросил взгляд, он замечал какую-нибудь болезнь. Молодому ученому стало интересно, как биологические виды спасаются от болезней. Чем больше он читал о болезнях, тем больше удивлялся, как животные вообще умудряются сохранять здоровье. Однако для диссертации надо было найти более подходящую тему, и Финчер сосредоточился на водомерках, пойдя по стопам Торнхилла, который тоже работал с ними за несколько лет до этого. Финчер с успехом справился с задачей и получил степень магистра. Тем не менее он продолжал читать о болезнях. Углубившись в проблему, он понял, что у большинства животных – будь то гремучие змеи, водомерки или обезьяны – есть иммунная система, так же как и у людей. Но у животных есть и то, что позже было названо поведенческой иммунной системой, то есть набором реакций, которые делают менее вероятным сам факт заболевания[127]. Финчер заинтересовался вопросом, существует ли у людей подобное поведение – либо подсознательное, либо настолько глубоко погребенное в культурных нормах, что люди, придерживаясь его, сами не сознают, что делают что-то полезное. Вскоре Финчер принялся за докторскую диссертацию. На этот раз он был гораздо смелее. Оставив змей и водомерок, он хотел понять великую историю болезни как таковой, ее связь с историей, культурой и поведением человека. Торнхилл смотрел на эротические игры насекомых и видел за ними половые отношения людей. Финчер смотрел на водомерок, бегающих по поверхности пруда, и видел за ними долгую историю людей, историю их бегства от болезнетворных организмов.