Читать онлайн «Психология шизофрении». Страница 53

Возникает впечатление, как если бы речь, будучи наивысшей формой двигательной активности, в своем развитии на этой активности и сконцентрировалась, экономя усилия организма посредством упрощения бесчисленных форм интеракции простых символов, благодаря которым человек живет и действует в окружающем его мире. То же, что является только внутренним проявлением активности человека, лишь поверхностно затрагивается словесной абстракцией и схематизацией, как бы исходя из правильного основания, что эта часть активности — наиболее личная, неповторимая и неисчерпаемая и тем самым недоступная выражению в форме словесного символа.

Это отнюдь не значит, что слова не выражают эмоциональное состояние. Напротив, неоднократно случается, что не очень ясно, о чем человек говорит или пишет, но чувствуется его эмоциональный настрой. Пользуясь средствами художественной выразительности, можно вызвать у читателя или зрителя эмоционально-чувственное состояние, соответствующее намерениям автора. В этом случае, однако, мы имеем дело не с описанием эмоционального переживания, но с его искусственным возбуждением с помощью эмоциональных средств художественной экспрессии. Если стимулом, вызывающим эмоциональный резонанс, является слово, то оно действует не в качестве символа, упрощающего и редуцирующего много аналогичных ситуаций до одного знака, но в качестве сигнала, вызывающего данное эмоциональное состояние. Значительно более эффективными, если речь идет о коммуникации эмоциональных состояний, являются невербальные стимулы: слуховые, зрительные, осязательные, обонятельные и т. д.

Немногочисленные слова в описаниях эмоциональных состояний, таких как радость, печаль, страх, боль, восхищение, ужас, ярость, любовь, ненависть и т. д., звучат абстрактно, если отсутствует описание конкретной ситуации, которая позволяет нам, хотя бы в минимальной степени, пережить соответствующее чувство, и оказываются недостаточными, если мы хотим выразить собственное чувство или чувство того человека, состояние которого мы хотели бы пережить. Проблематичность однозначности словесных символов особенно остро выступает в случае терминологии, относящейся к эмоционально-чувственной сфере. Слово «любовь» означает для каждого индивида нечто иное в значительно большей степени, нежели слово «стол».

Здесь мимоходом была затронута проблема описания эмоциональных состояний, которые в психиатрии играют основную роль. При этом психиатр оказывается в трудной ситуации; если ему даже удается вчувствоваться в состояние больного, то у него не хватает терминов для описания его переживаний; значительно легче определить их тематику и структуру. Сказанное можно пояснить на примере. Легче описать, кто кого любит или ненавидит и почему, чему радуется и почему печален, нежели ясно представить само чувство, в то время как именно с этого следовало бы начать, ибо чувство является первичным. Лишь затем вокруг него выстраиваются тематика и структура. Чувство любви создает объект, подобно чувствам страха и ненависти. В радости или печали всегда можно найти поводы, которые объясняют эти чувства и т. д.

Зависимость тематики и структуры переживаний от эмоционально-чувственной жизни особенно ярко проявляется у пациентов, когда чувства нередко обусловливают далекую от реальности картину действительности и ложные причинно-следственные связи.

У каждого человека постоянно наблюдаются колебания эмоционально-чувственных установок к окружающим его лицам и вещам. Подобно тому как в зависимости от погоды, времени года и дня изменяется пейзаж, так и пейзаж нашего мира изменяется в зависимости от эмоционального колорита. В общем, о его изменчивости забывают, и, переживая какое-нибудь эмоциональное состояние, имеют иллюзорное впечатление его устойчивости, полагая, что никогда не кончатся холод и пасмурная погода, либо тепло и радость.

Вопреки многократно повторяющемуся опыту нельзя научиться не доверять аффективным состояниям, в соответствии с которыми моделируется наш мир, который становится безнадежным в минуты печали и лучезарным в минуты радости.

Колорит внутреннего мира меняется с определенными амплитудой и частотой. Слишком большая амплитуда, выходящая за пределы нормы, в психиатрии определяется термином «циклофрения». Подобно тому как состояние сознания осциллирует от сна до максимального напряжения внимания, ритмы чувств и эмоций колеблются от темных красок, когда человек печален, ничто его не радует, он думает о смерти, до ярких красок, когда он чувствует радость жизни и полон любви к себе и окружающему миру.

Неизвестно в какой степени оба ритма — бодрствования и настроения — взаимозависимы. Согласно современным нейрофизиологическим взглядам, ритм бодрствования связан с активностью ретикулярной формации. Медиаторы ЦНС (адреналин, норадреналин, серотонин), так же как электростимуляция, активируют ретикулярную формацию, одновременно изменяя эмоционально-чувственный колорит; обычно они усиливают предрасположенность к страху.

Реакциям возбуждения интереса или ориентации сопутствует чувство страха, которое связано с возможной дезинтеграцией из-за необходимости разрушения прежней структуры интеракции с окружением и создания на ее месте новой. Антидепрессанты и психостимуляторы обычно повышают уровень бодрствования. В печали человек часто чувствует себя утомленным и сонливым, а в радостном состоянии у него не возникает потребности в отдыхе и сне. Патологические же состояния радости или печали, маниакальные или депрессивные состояния, как правило, сопровождаются бессонницей. Сильным чувствам, любви, ненависти, страха, обычно также сопутствует бессонница.

Эксперименты на животных, а также клинические данные, в особенности полученные нейрохирургами, по всей видимости, свидетельствуют о том, что анатомические структуры, связанные с основными эмоциональными реакциями, расположены главным образом в филогенетически более древних частях мозга, особенно в гипоталамусе, представляющем главную станцию переключения нервных импульсов на эндокринную систему.

Таким образом, все системы, регулирующие уровень сознания и эмоционально-чувственную жизнь, между собой связаны. Филогенетически более древние части мозга обнаруживают более выраженную тенденцию к ритмической активности по сравнению с филогенетически более молодыми. Представляется возможным, таким образом, что ритм бодрствования и эмоционально-чувственных состояний обусловливается своеобразным ритмом соответствующих анатомических структур.

Ритм активности и отдыха наблюдается даже у одноклеточных животных, и его можно считать основным биологическим ритмом. Патологическое возрастание амплитуды этого ритма можно считать новым симптомом циклофрении. В этом случае, однако, следовало бы поставить знак равенства между ритмом активности (бодрствования) и ритмом настроения. Будет ли правильным подобное рассуждение, могут показать дальнейшие биологические и психологические исследования. Стоило бы вспомнить, что как современная биохимия, так и психофармакология склоняются скорее к прежней концепции единого психоза, два полюса которого — возбуждение и торможение — коррелировали бы с соответствующими биохимическими изменениями и с соответствующим психофармакологическим воздействием. Столь радикальное упрощение психиатрической классификации вызывает, разумеется, сопротивление клиницистов и психопатологов. С другой стороны, однако, они вынуждены признать, что традиционная классификация непригодна для осуществления лечения. В целях проведения эффективной терапии необходимо определение комплекса симптомов, а не распознавание проблематичной нозологической единицы. Из разнообразных симптомов, образующих синдром, особое внимание обращается на эмоциональное состояние больного и сопутствующие ему проявления заторможенности либо возбуждения активности.

Многие данные, однако, свидетельствуют против объединения обоих ритмов — бодрствования и настроения. Колебания эмоциональных состояний не зависят от колебаний уровня сознания. В сновидениях, дневных грезах, в промежуточных состояниях между сном и бодрствованием, когда мысли легко перескакивают с одного на другое, переживаются колебания эмоций и чувств столь же сильные и даже, возможно, более сильные, чем при состояниях максимально напряженного внимания. Более того, концентрация внимания часто способствует уменьшению эмоционального напряжения.

Разумеется, можно возразить, что напряжение внимания не является результатом психической активности и что в сновидениях она может быть значительно выше, нежели в состоянии бодрствования. Этот аргумент справедлив постольку, поскольку интенсивность переживания может быть действительно большей в сновидении, нежели в состоянии самого ясного сознания, проявлением которого считается состояние максимальной концентрации внимания. В таком случае следовало бы отказаться от различения сна и бодрствования и от всех градаций психической активности, присущих тому и другому состоянию, и считать их разными уровнями одного из основных биологических ритмов — ритма сна и бодрствования. Он находит свое выражение также и в характере энцефалограммы; увеличение частоты волн и уменьшение их амплитуды соответствуют повышению уровня сознания.