Читать онлайн «Басилевс». Страница 32

Митридат придержал жеребца на взгорье и оглянулся. Позади синело море, а над ним блистал глубокий и прозрачный осенний небосвод. Восходящее солнце уже высветило красную черепицу крыш Синопы, и город казался пестрым персидским ковром, брошенным небрежной дланью гиганта среди скал полуострова.

Царевич вдруг почувствовал, как чья-то сильная, невидимая рука сдавила сердце. Слезная поволока затуманила взор, размывая очертания царского дворца с башнями. Митридат судорожно вздохнул и, выпятив подбородок, крепко, до скрежета, стиснул зубы: он сюда еще вернется! Рано или поздно, но это будет.

– Вперед, Тирс, вперед! – он ударил нагайкой золотисто-рыжего жеребца, пуская его с места в карьер.

По сторонам скакали хмурые, неразговорчивые киликийцы-телохранители…

Гай, Паппий и оруженосец Гордий ждали Митридата, как условились с вечера, возле развалин капища идолопоклонников, в сотне стадий от Синопы на старой дороге. Они выехали затемно, якобы в поисках оленьего стада, чтобы устроить облавную охоту. Но на самом деле им нужно было скрыть от соглядатаев туго набитые вьюки с теплой одеждой, продуктами и оружием.

Завидев друзей, Митридат осадил скакуна и посмотрел на обугленный молнией дуб в три обхвата, под которым стоял глубоко вросший в землю алтарь кровавого бога варваров. Там, среди голых ветвей, трепетал на ветру лоскут пурпурной ткани. Это был условный знак, означавший, что Диофант со своим небольшим отрядом уже здесь, притаился в засаде.

Митридат властным жестом остановил телохранителей, собравшихся как обычно, взять его в кольцо.

– Слушайте! – зычно выкрикнул он. – Вы останетесь здесь. Дальше я поеду с ними, – показал на друзей. – Разожгите костер и ждите нас с добычей.

– Господин, по приказу царицы мы должны сопровождать тебя везде, – лохаг, начальник телохранителей, тронул поводья и подъехал к царевичу.

– Я не привык повторять дважды, – Митридат холодно посмотрел в недобро прищуренные глаза лохага. – Вы мои телохранители и обязаны повиноваться в первую очередь мне.

– Мы присягали царице Понта и ее приказ для нас – закон, – с вызовом сказал лохаг.

«Видят боги, я хотел сохранить им жизнь, – с сожалением подумал Митридат. – Нити их судеб уже оборваны. Но они об этом, увы, не догадываются. Упрямые глупцы. Да сбудется предначертанное…» И царевич резко вскинул правицу вверх.

Из чащобы позади капища выметнулись всадники. Закованные в черные железные панцири, в гривастых шлемах с забралами, скрывающими лица, они показались суеверным наемникам божествами гор. Засвистели дротики, и два киликийца свалились на землю, сраженные наповал.

– Куда?! Назад! – вскричал, обнажая меч, лохаг, опытный воин, увидев, как ошеломленные внезапным нападением наемники стали поворачивать коней, чтобы спастись бегством.

Опомнившись, киликийцы сомкнули строй – нападающих было немного. Заскрежетали мечи, звонким эхом откликнулись скалы на удары по щитам – закованные в железо всадники молча обрушились на телохранителей.

Рубка была короткой, но страшной. Широко раскрыв глаза, Митридат следил за Диофантом; он узнал его по скакуну необычной, редкой в Понте масти – игреневой. Начальник царской хилии опрокинул одного наемника на землю вместе с конем, второго разрубил почти до пояса, а третьего оглушил ударом щита по голове.

Не выдержав напора железных всадников, киликийцы в страхе бросились врассыпную. И тут раздались зловещие посвисты – Гай, Паппий и Гордий, выбрав удобную позицию на пригорке, почти в упор расстреливали наемников из мощных, дальнобойных луков, чьи стрелы пробивали даже панцири катафрактариев[163].

Лохаг киликийцев, щит которого напоминал спину дикобраза, столько стрел впилось в трехслойную буйволиную кожу, поднял жеребца на дыбы и, увернувшись от меча Диофанта, в мгновение ока оказался возле Митридата.

– Умри и ты! – хрипло взревел он и молниеносно ткнул коротким персидским акинаком в грудь царевича. – Я поклялся отправить тебя в Эреб, змееныш, и держу слово!

Клинок распорол хламиду Митридата, но только скользнул по двойной кольчуге, скрытой под одеждами.

Царевич, возбужденный впервые увиденным настоящим сражением, оскалился, как волчонок, схватил притороченный к седлу топорик и метнул его, целясь в голову лохага. Киликиец успел поднять щит, и серповидное лезвие топорика, срубив несколько стрел, застрявших в толстой коже, только чиркнуло вскользь по скуле наемника. Обезумевший от ярости убийца поднял акинак над головой Митридата, но опустить не успел – кто-то из закованных в железо всадников на полном скаку выпрыгнул из седла и коршуном налетел на лохага. Они оба свалились под копыта коней; сверкнуло лезвие ножа, и торжествующий крик слился с предсмертным стоном.

– Хайре[164], Митридат, царь Понта! – сорвал с головы шлем спаситель царевича и поклонился.

Это был таксиарх Неоптолем, богатырского роста и телосложения юноша.

– Услуга, только что оказанная тобой, не будет забыта, – с достоинством сказал Митридат, огромным усилием воли стараясь сохранить невозмутимый вид и потушить внезапно вспыхнувший в душе огонь тщеславия – царь Понта!

– Посмотрите! – неожиданно вскричал Гай, указывая на дорогу.

Со стороны Синопы скакал отряд вооруженных всадников, сверкая ярко начищенными бляхами щитов. Их количество определить было невозможно – клубы пыли, поднятые копытами коней, скрывали едущих позади.

– Уходите в горы! – встревоженный Диофант подошел к царевичу. – До встречи, Митридат. Мы будем тебя ждать, – он поклонился. – Пусть Дионис хранит тебя.

– А вы как? – спросил царевич.

– У нас есть надежное убежище. Там нас не найдут. А к вечеру возвратимся в Синопу…

Усталые, загнанные скакуны едва плелись. Багровый закат уже зажег верхушки деревьев неярким осенним пламенем. Дул легкий ветерок, и Митридат с наслаждением подставил разгоряченное лицо под упругие воздушные струи. Его янтарные глаза с надеждой смотрели вдаль – там, за мрачными лесными дебрями, вставали фиолетово-синие громады гор Париадра[165].

Ковыльные степи Таврики[166] в месяце скирофорионе[167] напоминают хламиду бедного хейромаха[168]. Солнце выжгло в зеленом травяном покрове многочисленные рыжие проплешины, с высоты птичьего полета кажущиеся заплатами, наложенными на полуистлевшее рубище. Знойное безмолвие после полудня на человека, непривычного к «скифской равнине» (так называют степи жители Херсонеса), производит впечатление огромного нутра плавильной печи. Пышущий жаром небесный свод временами опускается так низко, что путник явственно ощущает его неимоверную тяжесть. Не шелохнется ни одна былинка, не подаст голос притомившийся жаворонок, длинноногий заяц не рассыплет свои торопливые следы по песчаным отмелям пересох-ших до самого дна речушек. Все живое и неживое затаилось, замерло в ожидании вечерней прохлады. Сколько видит глаз – равнина мертва, бездыханна.