Читать онлайн «Реанимация Записки врача». Страница 25

Гормоны-феромоны

Феромоны — специальные частицы, определяющие тягу полов друг к другу. Летучие эфирные масла позволяют им в самых малых консистенциях действовать на огромные расстояния.

Феромоны совершенно не обладают никаким запахом, но воспринимаются особыми клетками, расположенными на внутренней поверхности носа. Оттуда они передают сигнал в глубинные отделы мозга. Действие их одинаково почти у всех живых существ — от бабочек, акул и обезьян до человека. Самец бабочки-капустницы, учуяв одну миллионную частицу феромона самки, прилетит за сотню километров не задумываясь… Человек не так категоричен. У меня в юности был приятель, который, пригласив хорошенькую девушку на танец, осведомлялся, где она живет. И узнав, что дальше трех остановок от его дома, на второй танец уже не приглашал. Далеко! Правда, у него часто бывал насморк, может быть, он эти феромоны плохо улавливал?

У меня тоже был похожий случай. Мы только выехали на поезде из Москвы в Софию, как я тут же заболел. Насморком. Драматично. Фамильный еврейский насморк — это нечто. Распухли веки, слезились глаза, в носу чесалось так, что казалось, ершик для мытья бутылочек прохаживается внутри отечных носовых раковин. Туда-сюда. Тут уж не до феромонов.

1964 год — оттепель. Меня взяли в делегацию Минздрава, направляющуюся на конгресс в Софию. Народная Республика Болгария, Генеральный секретарь — Тодор Живков, друг СССР. Так смело и рубанул на райкомовской комиссии по выездам: «Курица — не птица, Болгария — не заграница». Этого вслух не сказал. Только подумал. Конгресс по моей специальности, но, кроме меня и еще одной милой дамы из кардиоцентра, все остальные делегаты, человек десять, никакого отношения к нашему предмету не имели. Тогда делегации таким манером формировались, чтоб специалисты не шибко выделялись из общего фона «советского здравоохранения». С нами был директор протезного завода, один чиновник соцстрахования, один физиолог из судебной психиатрии и один эндокринолог (!). Он же — парторг эндокринологического института. Всякой твари по паре. Тема конгресса абсолютно не соответствовала их интересам. И не надо. Они ехали просто проветриться. Тем более после Софии нас свозили на поезде на Золотые Пески («Златы Песцы»), Мы бродили опьяненные (в прямом и главным образом переносном смысле слова) по берегу осеннего Черного моря и восхищенно цокали языками, заходя в стилизованные ресторанчики «У рыбака», «Мельничный двор», «Пиратская таверна». «У рыбака» все было опутано сетями, в «Мельнице» посетители сидели на мешках якобы с мукой, а во дворе «Пиратов» скрипела на ветру виселица, на которой этих пиратов как бы вешали. Экзотика! Для нас-то, советских, идейно стерилизованных!

Я тоже цокал языком, но с явным гундосым оттенком — насморк не прекращался даже на морском воздухе. Вечером пошли в большой ресторан — хозяева устроили отвальную по полной программе. После обязательных тостов принесли какой-то фирменный жюльен, которым очень удобно было закусывать довольно средний коньяк «Плиска». Вообще, гадкий коньяк. Три звезды, но он тянул только на одну. С нашим армянским трехзвездочным того времени — никакого сравнения. Мы это обсудили с эндокринологом. Он был родом с Кавказа. Разбирался в этом деле профессионально. Предложил вечером в номере провести сравнительный анализ.

Но эта встреча не состоялась. Грянула музыка, начались танцы. Мы, отягощенные жюльеном и «Плиской», а я еще и соплями (пардон), снисходительно посматривали на танцующие пары. И вдруг «ударили» твист. Тоже для нас новинка. Зажигательно. В центре зала плотный болгарин согнул колени и так завертел увесистым задом, что мы поняли — наша страна безнадежно отстала от культурной Европы. Болгарин был известным биофизиком, имел много публикаций и считал себя учеником нашего замечательного ученого Николая Александровича Бернштейна. Солидный послужной список, и вдруг так страстно вертит задом! Тут мне вспомнилось: «Богу — богово, кесарю — кесарево». Я тоже был учеником (и сейчас остаюсь глубоким почитателем) Николая Александровича, но так танцевать не умел. Да еще и стеснялся.

Наша делегация с интересом поглядывала на танцующих и смущенно посмеивалась. А там уже заплясали все. Опять же, у бессмертного Булгакова: «…Как бы сорвавшись с цепи, заплясали оба зала… Заплясал Глухарев с поэтессой Тамарой Полумесяц, заплясал Квант, заплясал Жуколов-романист с какой-то киноактрисой в желтом платье. Плясали: Драгунский, Чердакчи, маленький Денискин с гигантской Штурман Джоржем, плясала красавица архитектор Семейкина-Галл, крепко схваченная неизвестным в белых рогожных брюках…» Здесь началось почти то же самое. В дружественной нам Болгарии заплясали физиологи и биологи, математики и лингвисты — все уже были знакомы с твистом. Кроме нашей делегации. Мы неловко поводили плечами, чуть-чуть приседали и смущенно улыбались. Один из наших старейшин, как мне тогда казалось, пожилой грузин, вынул из вазы с цветами красную розочку и вдел ее в петлицу пиджака. Вот и вся «дерзкая гулянка».

Но это длилось недолго. Из-за какого-то столика на середину зала буквально выпрыгнула маленькая дамочка. Травести-чертенок. Немка. Потому что от ее стола неслись какие-то немецкие восхищенные слова. Подбадривали и заводили ее. Куда уж больше! Она вертелась юлой, ее руки ввинчивались вверх, обнимали чью-то воображаемую шею, падали истомно вниз, а очень аппетитная попка вертелась точно по схеме 88 (это много позже, развившись интеллектуально, я узнал, что девушки вставляли в попу карандаш и писали цифру 88 — это очень повышало их рейтинг).

Теперь я понимаю, что от нее исходили очень мощные феромоны, которые действовали на мужиков без осечки. Первым встрепенулся грузин и прошел в танце пару кругов, поглядывая романтично на немочку. Он изобразил что-то вроде лезгинки, но был вскоре отодвинут вращающимся задом болгарина, тот им действовал как боксерской грушей. Потом не выдержал кавказец- эндокринолог (парторг, между прочим). Он закричал на чистом немецком что-то вроде «Гитлер капут» и бросился в гущу танцующих. Он удивительно страстно завертелся около немки, и стало ясно, что с этим танцем он познакомился не на партийном бюро. Очевидно, тайком от остальной монолитной организации эндокринологического института.

Немка с интересом поглядела на его недвусмысленные телодвижения и заскакала еще быстрее и многограннее. От нее четко исходил призыв, завуалированный танцем. Это было замечательно. Потом плясали чарльстон, и тут уж включились наши дамы, которые мало-помалу стали излучать феромоны. Они были очень скрытными, эти посылы, но до нас долетали. Физиолог из Питера (тогда Ленинграда), рослый спесивый болван (сейчас он дважды академик и директор чего-то), с мрачным видом схватил симпатичную кардиологиню и задвигал длинными рычагами-конечностями, как богомол. Она издала испуганный писк, на который я уже откликнулся и пошел ее отбивать. Отбить-то отбил и тоже немного поплясал, но мне уж очень мешал насморк. Правда, от жары и прыжков заложенность носа уменьшилась, и я со слабым пробуждающимся любопытством стал поглядывать на свою милую партнершу, но носоглотка, раздраженная, очевидно, феромонами, тут же произвела залп, и я снова залился слезами, соплями и даже кашлем. Даму я не уступил, я уже тогда был упертым мужиком, но радости никому не доставил — у меня начался чих. Но какой! Я аж подпрыгивал и загораживался огромной красной салфеткой, которую стянул со стола официантов. Приемник феромонов заглох.

Немочка совсем охомутала нашего Муслима — страстного дагестанца. Тот уже скинул свой кремовый пиджак с жестяными пуговицами, которым очень гордился и никогда с ним не расставался. Мы жили в одном номере, и я видел, как он за ним любовно ухаживал, сдувал пылинки, вешал на плечики, а отходя от шкафа, раза два оглядывался, ровно ли тот висит. А здесь бросил его на стул и занялся немкой серьезно. Заиграли танго, и он к ней прилип окончательно. Его стильные кремовые брюки стали неприлично топорщиться, и рядом танцевавшая женщина, которая оказалась матерью этой девушки и тоже была ничего себе, «отлепила» дочку и посадила за столик. Немножко остыть.

Муслим с грузином тут же в складчину (денег-то меняли всего тридцать рублей) послали немкам бутылку красного болгарского вина «Бычья кровь» («Какая гадость!» — сказал грузин), которую те без всякого напряжения выпили и благодарно помахали ручкой. Муслим воспринял это как призыв, подсел к столику, поговорил с ними какими-то глухонемыми жестами. Спросил их — «шпрехен зи дойч» — и довольный вернулся. Сообщил, что завтра рано утром она пойдет на пробежку по пляжу, а он будет ее догонять.

Мы вернулись в гостиницу, и я выслушал целую лекцию о темпераментных женщинах, которые встречались на его партийно-эндокринологическом пути. Потом мы заснули, вернее, заснул мой сосед, а я воевал со своим насморком и дремал между атаками чиха. Рано утром Муслим пробудился, натянул шорты-облипочку, которые подчеркивали абсолютно все его достоинства, и помчался на пляж. Его долго не было. Я решил, что он загнал-таки немку в наше Черное море. И спокойно отправился завтракать.