Читать онлайн «Чудо-оружие СССР. Тайны советского оружия». Страница 22

Но карьера партаппаратчика не привлекала Лемишева, а может, начались склоки. Во всяком случае, он покидает Одессу и едет в Киев. Там Лемишев в 1922 г. закончил школу авиационных мотористов, затем поступил в авиационное училище в Москве, где познакомился с Павлом Гроховским, также начинающим изобретателем, который прошел аналогичный пути Лемишева путь под началом другого командарма — Павла Дыбенко.

Гроховский оказался то ли способнее, то ли пробивнее, и карьера его резко пошла вверх, а Лемишев так и остался комиссаром-воентехником, скитаясь по различным секретным базам Красного Воздушного Флота. За ним, правда, числилось несколько довольно интересных изобретений, которые даже испытывались на полигонах ВВС РККА, но в разработку они не пошли. Это были всякие прицелы и артиллерийские дальномеры для устанавливавшихся на бомбардировщиках и штурмовиках по методу Гроховского полевых орудий, а также некоторые оптические и механические приспособления, сигнализирующие экипажу самолета об атаках сзади и снизу. На том, вероятно, и закончилась бы изобретательская карьера Лемишева, но в 1937 г. судьба свела его с выпускником Московского авиационного института — молодым инженером Александром Васильевичем.

Сильванский — весьма загадочная фигура в нашей довоенной авиации. Известный авиационный историк В. Б. Шавров именовал его «Остапом Бендером от авиации». В Интернете фигурируют сведения, что «Сильванский был зятем первого наркома авиационной промышленности М. М. Кагановича, который самым натуральным образом пробивал и расчищал дорогу своему бездарному родственнику».[42]

Сильванский и Лемишев приступили к опытам по созданию «невидимого самолета». Базовой машиной стал легкий моноплан (авиетка) АИР-4 конструкции А. С. Яковлева. Все эксперименты проводились в обстановке чрезвычайной секретности, и отчеты о них до сих пор не попали в руки исследователей. Поэтому бытуют две версии.

Согласно первой версии крылья и фюзеляж у АИР-3 были выполнены из прозрачного материала — целлулоида или каких-то тонких пленок, а моторы и другие непрозрачные конструкции покрыты «серебрянкой». Однако эта простая версия не выдерживает очевидной критики — такой самолет все равно будет достаточно заметен, особенно под разными ракурсами.

Вторая версия была опубликована в 1965 г. в филадельфийском издании «Журнал для отдыха». Там вышла статья некоего Мориса Канна под названием «Самолет-невидимка: прорыв к технологиям будущего?» В предисловии говорится, что Канн записал рассказ очевидца испытаний необычного самолета, происходивших поздней осенью 1937 г. на одной из секретных авиабаз советских ВВС под Вологдой. В статье рассказчик фигурирует под псевдонимом Иван Петров. Это бывший старший авиатехник базы, который в 1940 или в 1941 г. сбежал на Запад и долго сотрудничал с американскими конструкторами в области военных технологий. После довольно краткого предисловия шел рассказ самого Петрова, и вот он почти целиком:

«На базу самолет привезли ночью. Сильные прожектора возле КПП осветили большой гусеничный тягач, многоколесную платформу-прицеп, а на платформе — зачехленный фюзеляж и отдельно крылья в деревянных колодках, также полностью зачехленные. Стойки шасси, колеса, оперение, лопасти винта — все было обернуто плотно брезентом. От пыли или дождя самолеты, даже экспериментальные, так тщательно не укрывают, а это значило, что машину чехлы защищали именно от чересчур любопытных глаз. И близко к этому самолету никто подойти не мог: мотоциклисты, сопровождавшие платформу, не подпустили к ней даже меня, помощника дежурного по части.

Судя по общим размерам и формам, прорисовавшимся под брезентом, это был легкий моноплан, с высоко расположенным крылом на подкосах — так называемый „парасоль“, с тонким ферменным фюзеляжем и, по-видимому, с маломощным мотором-звездой воздушного охлаждения. Наверняка, подумал я тогда, самолет не боевой и не скоростной, а учебный или связной, доработанный и приспособленный для каких-то испытаний…

Ворота распахнулись, тягач потащил платформу по широкой расчищенной просеке и дальше — через летное поле к опытному ангару в полукилометре от прочих аэродромных служб. В этом ангаре работали бригады, присланные с заводов и из конструкторских бюро, подготавливая всякую экспериментальную технику к полетам. Что там делалось, знало только командование базы.

Утром в нашей части появился довольно молодой товарищ, для которого вот уж с неделю как освободили целую комнату в комсоставском общежитии. Фамилия его была немного странная — Алевас, имя, кажется, Сильвестр, а отчество неизвестно. Впрочем, по фамилии его никто не называл, он потребовал, чтоб его называли просто „товарищ конструктор“, и всё. Был он лицом гражданским (это я выяснил быстро, и не только по манере его поведения), но привез его к нам „бьюик“ с армейскими номерами, и шофер был из округа, к тому же не рядовой, а с „кубарями“ в петлицах. Оставив в комнате чемоданы, они сразу же поехали к штабу. В тот же день связисты провели в комнату Алеваса полевой телефон, доставили лучшую мебель, цветы, ковер во весь пол. Повесили дорогие шторы и развесили на стенах красивые картины. Комфорт, одним словом!

За территорией военного городка была гостиница, в номерах „люкс“ которой надолго останавливались всякие замнар-комы и командармы, посещавшие нашу базу, но все эти номера „люкс“ не шли ни в какое сравнение с теми удобствами, какие устроили новоприбывшему конструктору.

Приближалось время испытаний. „Товарищ конструктор“ с нами не общался, но вовсе не по причине строжайшей секретности, просто он все время был занят — то пропадал в ангаре, то выезжал на своем „бьюике“ из части неизвестно куда. Опытный ангар жил особой, скрытой от непосвященных жизнью, но все же база была единой войсковой частью, и постепенно все ее службы захватила ясно ощутимая возрастающая напряженность. Никто вроде бы никому ничего определенного не передавал, но каждый чувствовал: приближаются какие-то важные события. И когда настал день испытания, на краю летного поля собрался весь мало-мальски свободный личный состав. Да, понятно, секретность… Но если машина уже в полете, то как ее скроешь?

22 ноября выдался ясный солнечный день, секретный самолет вывели из ангара, и сопровождать его в полете должны были два истребителя И-16. Один из них был двухместный, „епарка“. В переднюю кабину „спарки“ сел кинооператор со своей кинокамерой. По сравнению с истребителями таинственная машина и правда выглядела обычным небесным работягой, вроде какого-нибудь связного, санитарного или для первоначального обучения, — если б не ее ярко блестевшая под солнцем обшивка. Это мог быть отполированный металл, но до войны такую полировку если и применяли, то редко. Летчик, поговорив с механиком, занял свое место. Приехало начальство, военное и гражданское, и с ними Алевас. „Товарищ конструктор“ долго говорил о чем-то с механиками и пилотом. Несколько раз он выгонял из кабины пилота, сам залезал в нее и производил какие-то манипуляции с рычагами управления. Наконец все, кроме одного из механиков, отошли от самолета на приличное расстояние, и Алевас дал сигнал на запуск мотора.

Необыкновенное началось сразу же, как только заработал мотор. Этого ждали: слух, что ждать надо именно запуска мотора, уже прошел по базе, поэтому зрители запомнили все детали. Донеслось, как полагается, ослабленное расстоянием „От винта!“ и „Есть от винта!“, потом из патрубков по бокам капота вырвались синие струи первых выхлопов, и тут же одновременно с нарастанием оборотов самолет начал… исчезать из виду! Он начал истаивать, прямо-таки растворяться в воздухе! Что самолет разбегался, оторвался, набирает высоту, можно было определить уже только по перемещению звука к лесу и над лесом. Следом немедленно поднялись оба истребителя: один стал догонять „невидимого“, а со „спарки“ это снимали. Съемка велась и с земли, одновременно с нескольких точек.

Но погони не получилось. Истребители потеряли невидимку, и зрители его потеряли, то есть несколько раз над полем, над городком, в совершенно пустом и ясном небе медленно прокатывался близкий звук его мотора, а истребители в это время из соображений безопасности метались совсем в другой стороне.

Так продолжалось что-то около получаса, пока наконец все не убедились в бесполезности „погони“. Истребители сели и быстро отрулили с полосы. Летчики подошли с докладами к командиру базы, возле которого стоял сияющий Алевас. Как стало известно, и съемка с земли ничего не дала — операторы наводили объективы на звук, все небо обшарили, но ни в одном кадре потом не обнаружилось ничего, кроме облаков. Даже тени того самолета не оказалось…

Вскоре „невидимка“ тоже сел. Слышно было, как он катился по бетонке, как остановился невдалеке от группы командования и развернулся. За бетонкой полегла трава под воздушной струей невидимого винта. Затем обороты упали, мотор стал затихать, и самолет опять „сгустился“ на полосе, как джинн из арабской сказки…»