Читать онлайн «В погоне за мощью». Страница 44

Размах регулируемой рынком деятельности, способствовавшей успеху европейской модели бюрократизации вооруженных сил, за те же десятилетия увеличился и вовлек новые миллионы азиатов, африканцев, американцев (да и европейцев) в более стройную систему согласованных производства и торговли. Даже Австралия до конца века стала частью евроцентрической экономики; только Дальний Восток держался особняком в силу проводимой Китаем и Японией государственной политики по ограничению (либо почти полному воспрещению) торговли с европейцами.

Экспансия подобных масштабов не могла не вызвать столь же значительных подвижек в раскладе сил в Европе. Окраинные страны – Великобритания и Россия – могли гораздо быстрее соседей, зажатых в центре континента, распространять свой контроль над ресурсами. Фактически, растущее превосходство молодых окраин над расположенными ближе к центру появления основных изобретений государств следует рассматривать как одну из старейших и проверенных моделей в историческом процессе( 3*) . Историю взаимоотношений ведущих европейских держав в XVIII в., таким образом, следует воспринимать как очередное проявление очень древнего процесса, не прекращающегося по сей день.

Европейская экспансия XVIII в. шла достаточно равномерно для того, чтобы ни одно государство не достигло подавляющего превосходства над всеми остальными. До восьмидесятых годов существовало приблизительное равновесие между Британией и Францией в их гонке за доходами от заморской экспансии. На востоке Австрия и Пруссия уступали (но крайне медленно) свои позиции в споре с Россией за обладание сухопутным рубежом континента. Таким образом, несмотря на ряд потрясений, политическое многообразие Европы сохранилось. В свою очередь, выживание множества конкурирующих государств поддерживало уникальность Европы в сравнении с цивилизациями Азии, где продолжали преобладать созданные в XVI-XVII вв. «пороховые империи»-иногда в процветающем состоянии, как в Китае, иногда в нарастающем беспорядке, как в Индии.

Вместе с тем военные и дипломатические союзы множества европейских государств сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой, создавая невиданную политическую путаницу. Заслуживает внимания предположение, что по завершении войны за испанское наследство в 1714 г. политическая система претерпела значительные изменения. Армии коалиции удалось предотвратить господство Людовика XIV над Европой, а французы направили свою энергию не на военный реванш, а на более созидательные цели. В последующие 40 лет они начали осуществление торговых предприятий на Карибах, в Северной Америке, Индии и Леванте. Успех купцов и плантаторов был грандиозным – заморская торговля Франции обогнала по показателям роста британскую. Однако разрыв от стартовавших веком ранее (и на более высоком уровне) англичан был слишком велик, и их показатели абсолютного объема торговли так и не были превзойдены( 4*) .

И без того острое соперничество между державами дополнялось монопольной торговлей в ряде портов и владений в Америке, Африке и на берегах Индийского океана. Подобные местные монополии имели опорой вооруженную силу (форт, гарнизон или поселенцев), средством снабжения и связи с родиной – суда, обладавшие пушечным вооружением, а в случае необходимости могли рассчитывать на поддержку боевых кораблей метрополии (с целью обороны либо расширения плацдармов империи).

Стремительно растущие британская и французская торговые империи стали протягивать щупальца своих операций к заморским владениям Голландии, Испании и Португалии, которые после 1715 г. не могли более обеспечить защиту своих колоний от молодых европейских сверхдержав. Тем не менее эти колонии уцелели – причем не понеся значительных территориальных потерь. Испанские, португальские и голландские колониальные власти (в рамках осуществляемой своими правительствами Realpolitik, либо по собственной инициативе) стали допускать британских и французских купцов в свои порты, дав Лондону и Парижу ощутить выгоду от торговли без бремени расходов на содержание колониальной администрации. В конце столетия ресурсы испанской короны в Америке даже начали расти. К 1650 г. полуторавековое сокращение численности индейского населения прекратилось (во всяком случае, в Мексике и Перу).

Вначале медленно, а затем со всевозрастающей быстротой население стало увеличиваться, обеспечивая возможность более полного использования местных ресурсов(5*). Бразилия и английские колонии Северной Америки также вступили в полосу подъема; в результате местные людские и материальные ресурсы позволили постоянно наращивать самооборону.

Рыночная экономика была основным организатором и движителем океанской экспансии, а доходы от торговли позволяли поддерживать и расширять заморские предприятия. В то же время прибыль была обеспечена надежной поддержкой вооруженных сил-уровень регулярной армии европейской державы гарантировал безусловное превосходство на всех остальных континентах. Кроме того, нигде, кроме Европы, управление войсками не находилось в руках правителей, которые как минимум сочувственно относились к проблеме обретения прибыли торговцами. Еще с XVI в. государственные деятели Старого Света оказались вовлеченными в торгово-финансовую систему организации деятельности своих подданных. Даже самые упорствующие и непонятливые монархи и их министры волею необходимости содержания армии и административно-командного аппарата государства в целом, скрепя сердце, воспринимали рыночную экономику как данность. Англия после 1640-х и Франция двумя десятилетиями позже отказались от борьбы против рынка в стиле Филиппа II Испанского и большинства его современников. Сотрудничество между политическим руководством и предпринимателями-капиталистами состоялось и стало обычным явлением.

Подъем заморских французских и британских предприятий засвидетельствовал и отразил относительно налаженное сотрудничество между предпринимательским мышлением и государственным управлением этих стран. В отличие от правителей других стран мира, рассматривавших частный капитал в качестве соблазнительно доступной конфискационной добычи, монархи Европы действовали по убеждению, что четко определенное и осуществляемое налогооб ложение служит росту как частного капитала, так и доходной части бюджета. Богатые купцы и ростовщики могли спокойно жить под защитой британского или французского законодательства в Лондоне, Бристоле, Бордо или Нанте, тогда как несколькими веками ранее им приходилось искать убежища в вольных торговых городах.

Проживание в сильном с военной точки зрения государстве для коммерсанта означало эффективную защиту даже в отдаленных уголках мира – о чем рассчитывавшие практически только на себя подданные слабых малых государств могли только мечтать. В свою очередь, короли и министры не ограничивали предприимчивых капиталистов, рыскавших в поисках прибыли по всему свету. Правители хорошо помнили, с каким трудом наскребались деньги на содержание армий в XVII в., и не собирались лишаться столь благодетельных налоговых потоков( 6*) .

Сотрудничество правителей и капиталистов выдержало испытание расстоянием. Вообще, основным секретом европейской торговой экспансии XVIII в. была сравнительно низкая стоимость эффективной защиты людей и товаров, что отчасти объясняется техническим превосходством европейских кораблей и фортов, а также доступностью и сравнительно низкой ценой железных пушек. Не менее (а может быть и более) важной составной успеха были организация, выучка и дисциплина европейских войск: за полмира от метрополии управленцы, офицеры и солдаты с неумолимым постоянством доказывали свое превосходство на поле боя.

Разумеется, немалой была роль регулярной муштры, превращавшей солдат в послушные и взаимозаменяемые составные военной машины. Какими бы недисциплинированными и плохо оснащенными не показались бы прибывшим из Европы офицерам их заморские гарнизоны, однако любая стычка с азиатским, африканским либо амери кано-индейским войском немедленно доказывала ошибочность первого впечатления. Например, когда между французскими и английскими предпринимателями началась гонка за обладание обширными территориями в Индии, малочисленные европейские контингенты определяли исход сражений-не столько ввиду качественного превосходства в вооружении, сколько благодаря беспрекословному выполнению приказов и маневрированию при контакте с противником( 7*) .

Характерное для европейских заморских начинаний XVIII в. сочетание передовых вооруженных сил и почти безудержного предпринимательства имело важные результаты. Жизнь сотен тысяч и, к концу столетия, миллионов жителей Азии, Африки и Америки изменилась в результате деятельности европейских капиталистов. Регулируемая рынком и направляемая кучкой жителей Старого Света деятельность постепенно разрушила старыс общественные структуры земель, легко досягаемых со стороны моря. Судьба обращенных в рабство африканцев, которых везли через Атлантический океан для беспощадной эксплуатации на сахарных плантациях, являет до крайности жестокий и наглядный пример того, насколько радикальными могли быть изменения, вызванные погоней за прибылью. Лишь несколько меньше пострадали общественный уклад и обыденный быт индонезийцев, принуждаемых местными князьками (в свою очередь, выполнявшими указания голландцев) к выращиванию пряностей. То же относится и к индийским ткачам, работавшим на Ост- Индскую Компанию. Табаководы и хлопкоробы средиземноморского Леванта и Северной Америки являют пример еще более высокого уровня личной самостоятельности во взаимоотношениях с купцами и посредниками, доставлявшими плоды их труда на международный рынок. Однако все эти народы объединяло то обстоятельство, что их повседневная жизнь стала зависеть от регулируемой европейцами всемирной торговой системы. Товарооборот, поставки, кредит, а также охрана вышеперечисленного зачастую непосредственно определяли физическое выживание людей, не обладавших ни контролем, ни даже представлением о коммерческой системе, в которую они оказались втянуты.