Читать онлайн «Политическая полиция Российской империи между реформами. От В. К. Плеве до В. Ф. Джунковского». Страница 43

Человеку с «будущим», конечно, не пристало нуждаться в деньгах и ему назначают 1000 р. в месяц. Герасимов и здесь сама заботливость, и здесь великий образ «будущего Азефа» должен служить путеводной нитью вновь обращенному: ему советуют взять на своё имя ящик и откладывать туда свои «сбережения».

Но «наставления» не занимали всего времени. Иногда, для большого, очевидно, укрепления связи, для того, чтобы показать все утехи новой жизни, в которую вступает «сотрудник», Петрова «освежали» поездками в отдельные кабинеты модных ресторанов. В них, кроме Герасимова, принимали участие Доброскоков, «Еременко» (он же убитый Карпов). Освежения эти кончались под утро безобразнейшей оргией, в которой с восторгом принимали участие «наставники», забывая даже обращать внимание на самочувствие ученика.

Герасимов предвидел всё: хотя и свой уже, хотя и закуплен, а всё же может проснуться совесть-злодейка и поколебать благие решения. И Петрову даётся «гарантия»: выданных им боевиков вешать, конечно, не будут. Он будет выдавать их до совершения акта. Их будут арестовывать, но они будут отделываться лёгкими наказаниями, даже вероятно, простой административной высылкой, «если только они будут держать себя конспиративно, выдержанно, т. е. не будут открывать в тюрьме товарищам своей личности и занятий». Генерал Герасимов ничего против этого не имеет, ему важно лишь расстроить предполагавшийся акт, а они пусть живут — Бог с ними.

Когда было решено, что задачи достаточно выяснены и круг деятельности определён — Петрова решили отправить заграницу — на первых порах в Париж. Туда вскоре для сношения с ним должен был приехать некий «Вячеслав Михайлович», с которым он должен будет вести сношения, получать помощь и деньги. Этот «Вячеслав Михайлович» будет называться там — Виталий Дибич. Пока же «на расходишки» до приезда Дибича ему дали 500 р. да ещё 100 р.[78] на всякий случай, буде захочет заехать в Стокгольм на выставку.

На этом кончался рассказ, сделанный Петровым представителям Партии[79]. Он присоединил к нему лишь свое теперешнее мнение о том, что сделал. Оно было таково: «то, что я вначале считал единственно-правильным, целесообразным и необходимонужным, теперь я считаю глубочайшим моим заблуждением, непониманием, даже величайшей ошибкой». Он понимал всю «неприемлемость и недопустимость» своих действий, он понимал, что после этого он не может работать в Партии. Он просит только об одном: поверить в его искренность и разрешить ему, дать возможность искупить свою вину, доказать чистоту своих намерений — убить генерала Герасимова.

Представители Партии стали пред тяжелой дилеммой: с одной стороны Петровым «совершён поступок, противоречащий революционным традициям, недопустимый для революционера и наносящий существенный вред делу революции». Такой поступок формально запрещен партийными постановлениями и должен влечь за собой исключение из Партии и опубликование имени совершившего его. Но, с другой стороны, перед ними был человек, предыдущая деятельность которого известна им с самой лучшей стороны, рассказу которого они не имеют основания не верить, рассказу которого верят его ближайшие товарищи. Опубликование его имени было бы равносильно закрытию для него возможности искупить чем-нибудь совершённое. На это представители Партии не решились и поэтому, со всей твердостью отметив всю недопустимость действий такого рода, они разрешили ему то, что он просил, разрешили «обезвредить последствия своего поступка путём устранения одного из руководителей сыска в России». Для совершения акта Петрову была обещана помощь необходимыми техническими средствами, т. е. динамитом, оболочками и т. д.

Непосредственно в Россию Петров ехать не мог, хотя сам лично и очень хотел этого. Но, во-первых, после всего перенесённого он был в ужасно нервном, подавленном состоянии, и ему необходимо было прийти в себя, а во-вторых, надо было соблюсти декорум и таким быстрым возвращением не повлечь подозрения с «той» стороны. Его изолируют от всех и всего, что могло бы навести на какой-либо след практической работы в России, так как за ним могли следить и по нему — независимо от его желания — проследить других. Но вместе с тем с ним видятся представители Партии, от которых он, по предположению полиции, может узнавать много ценного. Он пишет Герасимову и «Вячеславу Михайловичу» письма под диктовку представителей Партии, где сообщает различные «важные» сведения об интересующих Герасимова лицах и планах. Он пишет ему, что дело проникновения к «центру» подвигается вперед и т. д. Герасимов и «Вячеслав Михайлович» с своей стороны шлют ему свои дружеские приветы, одобрения, советы и пожелания. Приезд Дибича задерживается болезнью Герасимова, о которой тот тоже сообщает в своих письмах. «Вот уж второй месяц я прикован к постели, — пишет он, — лежу в клинике в ожидании тяжёлой операции». Но даже в ожидании «тяжелой операции» генерал не забывает своего дела. «За Ваши сведения благодарю Вас, но они настолько кратки, что предпринять что-либо положительно невозможно» — жалуется он. И с своей стороны задаёт ряд «наводящих» вопросов: «Вы сообщили, что Борис (Савинков) с семьей живёт в России, но где именно, Вы ничего не сообщили и какая операция предположена им в первую очередь — неизвестно. Если Вам в центре нельзя узнать просимых сведений, быть может Вы могли бы получить какую-нибудь миссию по б[оевому] д[елу] в Россию?» Генерала Герасимова интересует всё. «Как Вы нашли наших друзей, богаты ли они?» «Не забудьте сообщить мне насчет Италии» (в связи с поездкой царя). «Читал в газетах, что в первых числах октября в Париже будут какие-то конкурсы аэронавтики, и мне пришла в голову мысль, не воспользуется ли наша братия этим новым изобретением для своих высоких целей? Как Вы думаете, сообщите?». Генерал ласков, очень ласков в своих письмах: — «дорогой мой» пишет он Петрову. Но сквозь бархатные лапы он нет-нет да и даёт почувствовать свои когти. О, он крепко держит жертву, которая попала к нему. «Вы должны быть совершенно откровенны, — пишет он, — и только при этом условии возможно Ваше самосохранение. В противном случае, не зная плана действий, с нашей стороны какой-нибудь неосторожный шаг может повлечь Ваш провал. Вот почему Вы должны оказать полное доверие, открыть все карты». Но, показав свои когти, генерал снова мягок и даже вдохновенен. «Да хранит Вас Бог. Будьте спокойны и мужественны, и тогда победа будет за нами!».

Вскоре в Париж приезжает и «Вячеслав Михайлович», он же Виталий Дибич. Петров сносится с ним — сначала в Париже, а затем Дибич приезжает к нему по первому его требованию, где бы он ни был. Дибич готов на все услуги для важного «сотрудника»: он подхалимствует пред ним в глаза и пытается шпионить и доносить «шефу» о поступках «сотрудника» за его спиною.

Наконец, осенью Петров выезжает для «свидания» с Герасимовым в Россию. И в Петербурге совершенно самостоятельно, без всякой помощи составляет план, делает все приготовления и в ночи с 8-го на 9-е декабря производит покушение. Герасимова он, очевидно, не мог встретить: убитым оказался его ближайший помощники заместитель, полковник Карпов.

Александр Алексеевич Петров искупил свою ошибку «единственно достойным» образом. Из наглой шайки, «за кулисами правительственного механизма» держащей в своих цепких руках Россию, выбит один из главарей. «Покупатели совести человеческой», генерал Герасимов и его присные получили жестокий урок. Но история Александра Алексеевича Петрова должна послужить тяжёлым уроком и тем революционерам, которые, увлекшись рисующимися перспективами, будут видеть вершину самоотверженности в планах, подобных его. И мораль этого урока мы лучше всего можем формулировать его же собственными словами, записанными им в конце его «заметок» пред отъездом в Россию. Это — слова человека, на себе выстрадавшего весь ужас положения, в которое сам поставил себя.

«Ни под каким видом, ни с какими целями входить с охранным в соглашение нельзя; подобный поступок не может быть оправдываем ничем, никакими расчётами пользы и выгоды. Малейший шаг в этом направлении наносит Партии и страшный вред — только вред, и противоречит традициям Партии и является поступком, недостойным члена П. СР. Входя в соглашение с Охранным, рискуешь не собственной только честью, как это я понимал некогда, а честью Партии и пожалуй главным образом именно честью Партии, а не своей.

Я заклинаю вас, товарищи, всем святым для вас, во имя для вас всего святого и дорогого, не позволяйте в своей жизни ничего похожего на то, что позволил себе я в своём ослеплении, надеясь извлечь из этого пользу, в своём глубоком заблуждении неправильно взглянув и односторонне поняв задачи и цели, какие я преследовал. Не делайте и даже не задумывайтесь над возможностью принести пользу Партии от соприкосновения, с Охранным, я заклинаю вас, я говорю, что лучше будет, если вы убьете себя в тот момент, когда только что придет вам в голову мысль о подобном решении. Или откажитесь от этого решения или убейте себя сейчас же! Ибо может случиться, что уже и смерть не в силах будет избавить вас от этой ошибки, что и смерть ваша не сможет примирить, не явится искуплением вашей вины!».