Читать онлайн «Мировые религии о преступлении и наказании». Страница 38

Из числа религиозных преступлений «сменили прописку» и попали в Уложение 1864 г. лишь два состава, образовавшие Отделение первое «О нарушении благочиния во время священнослужения». В ст. 35 предписывалось наказывать арестом либо штрафом «за нарушение благоговения в церкви, часовне или ином молитвенном доме непристойным криком и шумом или неблаговидными поступками, однако без оскорбления святыни».

В официальном комментарии Правительствующий Сенат предложил ограничительное прочтение закона лишь теми случаями, когда нарушение сопровождалось прерыванием либо остановкой богослужения по причине появления в церкви виновного в пьяном виде [216] . По другой статье (36-й) Устава преследовались общенародные забавы и увеселения или какие-либо бесчинства, препятствующие божественной службе, а равно открытие торговых лавок (за исключением просьб о продаже съестных припасов) в торжественные дни до окончания литургии.

4. Влияние христианского учения о преступлении и наказании на развитие антикриминального законодательства России XIX–XX веков

Во второй половине XIX века Россия вступила в эпоху глубоких социальных преобразований, рубежными политико-юридическими отражениями которых принято считать отмену крепостного права в 1861 г. и судебные реформы (процессуальную и институциональную) 1864 г. Вековая социальная структура, имевшая в своем эпицентре многомиллионное крепостное крестьянство – неподвижное по дислокации, забитое и сонное по духу, а потому слабопроизводительное в экономическом отношении, спорадически протестовавшее против гнета бунтами (наивными по своим политическим целям, но созвучными условиям жизни и кругозору самих недовольных – прикрепленных к территориальным общинам и знававших нужды только маленьких групп несчастных сотоварищей), и освящаемая в том числе духовенством, рухнула. Толпы обезземеленных, но юридически свободных общинников хлынули в города – гнезда разврата, успешно рушившие защитный слой патриархальной нравственности у новичков и служившие местами обучения коллективному сопротивлению. Страна познала рост различных скопищ и сообществ, пораженных социально-революционной пропагандой, а позже – и партий. Борьба с их антиправительственной деятельностью старыми методами уже не давала, да и не могла дать, результата: по выстраданному знаменитому изречению Н. С. Таганцева, смертная казнь была пригодна для эпохи династических переворотов, когда физическое устранение одного лидера останавливало смуту; но на смену индивидуальных эксцессов пришло время идейных или протестных движений, в борьбе с которыми частные приговоры, пусть и самые суровые, напоминали снятие одной головы у гидры, на месте которой непременно вырастали многие [217] .

«Сливки» общества и национальная бюрократия оказались не готовы к переменам (переходу к так называемому буржуазному строю, где надменная спесь, покоящаяся на происхождении, проматываемой наследственной массе, памяти об участии в боевых походах предков, близости ко двору по роду, титулам и знакомству с этикетом, уже не имела прежней цены и даже осмеивалась «новыми русскими» или успешными предпринимателями) и демонстрировали очевидную для всех несостоятельность.

Вот свидетельства от председателя правительства Российской империи времен ее «излета» [218] : «при освобождении крестьян весьма бесцеремонно обошлись с принципом собственности и нисколько в дальнейшем не старались ввести в самосознание масс этот принцип, составляющий цемент гражданского и государственного устройства всех современных государств»; а на этом фоне «большинство дворян в смысле государственном представляет кучку дегенератов, которые, кроме своих личных интересов и удовлетворения своих похотей, ничего не признают, а потому и направляют все свои усилия относительно получения тех или других милостей за счет народных денег, взыскиваемых с обедневшего русского народа для государственного блага, а не для личных интересов этих дворян-дегенератов»; «я никогда не имел никаких враждебных чувств к дворянству вообще и не мог их иметь, так как сам я потомственный дворянин и воспитан в дворянских традициях, но всегда считал несправедливым и безнравственным всевозможные денежные привилегии дворянству за счет всех плательщиков податей, т. е. преимущественно крестьянства»; между тем правители России «под различными предлогами устроили так, чтобы дворяне платили мене того, что стоит кредит (т. е. займы) самому государству»; благополучие титулованных дворян «связано с бесправием» нижних слоев общества и выражается в лозунге «не мы для народа, а народ для нашего чрева»; если отдельные представители правящего класса и были начинены прогрессивными настроениями, то «не пожертвовали бы ни одним вечером картежной игры для проведения той или иной либеральной меры»; нет сомнений, что «вся соль русской земли, вся будущность русской земли, вся история, настоящая и будущая, России связана если не исключительно, то главным образом с интересами, бытом и культурой крестьянства»; однако наши «дворяне… всегда смотрели на крестьян как на нечто такое, что составляет среднее между человеком и волом»; но «в конце XIX и начале XX вв. нельзя вести политику средних веков; когда народ делается, по крайней мере в части своей, сознательным, невозможно вести политику явно несправедливого поощрения привилегированного меньшинства за счет большинства»; к прискорбию, «наши салонные невежды» не разделяют того очевидного мнения, что народ «нужно сделать с точки зрения гражданского права персоною», а наша «государственная власть считала, что для нее самое удобное держать три четверти населения не в положении людей, граждански равноправных, а в положении взрослых детей (существ особого рода)», плюс правительство взяло на себя «роль полицейского попечителя»; худо той стране, чей «государь всю свою жизнь и по сие время никогда не открыл ни одной страницы русских законов и их кассационных толкований, да, наверное, и до сего времени не разъяснит, какая разница между кассационным департаментом Сената и другими его департаментами»; «наш государь Николай II имеет женский характер», а «царь, не имеющий царского характера, не может дать счастия стране… Коварство, молчаливая неправда, неумение сказать „да“ или „нет“ и затем сказанное исполнить, боязненный оптимизм, т. е. оптимизм как средство подымать искусственно нервы – все это черты отрицательные для государей»; долго «невозможен такой порядок вещей, при котором величайшая нация находится в вечных экспериментах эгоистической дворцовой камарильи»; в общем «где овцам плохо, плохо и овцеводам», в том числе и духовным, а также наоборот.

«Перед фактом растущей преступности», особенно политической, законодатель проявил «некоторую растерянность» [219] , вначале увлекся специализированными актами («Положение о мерах к охранению государственного по рядка и общественного спокойствия» 1881 года, последовавшее после убийства Александра II Освободителя), но позже понял и потребность обновления базового монографичес кого закона, каковым было разбалансированное, казуистичное «Уложение», с последующими дополнениями и изменениями.

Началась работа над составлением нового Уголовного уложения, к чему власть привлекла лучшие научные силы [220] с вполне доброкачественными наставлениями: 1) «комитет должен был сообразовывать свою работу с потребностями современного состояния государства, указаниями судебного опыта при применении действующего законодательства, а равно с положениями науки уголовного права и уголовным законодательством иностранных государств» [221] ; 2) «в отношении уголовных законов надо остерегаться двух крайностей: постановления их, с одной стороны, могут оказаться недостаточными для необходимого ограждения государства, общественного быта и прав частных лиц, с другой – могут слишком расширить область караемых запрещений и тем стеснить правильное развитие общественной жизни, направленной к достижению как духовных, так и материальных благ» [222] ;

3) «проектируемую систему наказаний» нужно «сообразить с точки зрения ее практической осуществимости» [223] .

Сам Комитет (позже переименованный в Комиссию) ставил перед собой и ту задачу, чтобы не повторить казуистики Уложения 1845 г., сконцентрировавшись на максимально кратких характеристиках преступных деяний по их существенным признакам [224] . В интересах настоящего исследования полезно также подчеркнуть, что в объяснительной записке к проекту Уголовного уложения 1903 года , помимо прочего, откровенно указывалось, что религия является «одним из тех основных устоев, на коих покоится государственная и общественная жизнь. Охрана религии вызывается интересами самого государства» [225] .

В итоге в утвержденном царем 22 марта 1903 г. Уголовном уложении оказалось 37 глав и 687 статей, а первая глава Особенной части была по старинной традиции посвящена «нарушениям ограждающих веру постановлений» (ст. 73–98).