Читать онлайн «Cosa Nostra история сицилийской мафии». Страница 23

Ныне нелепость теории «криминальной антропологии» более очевидна, чем во времена Ломброзо. Итальянцы, граждане новообразованного и потому слабого государства, с самого объединения страны столкнулись с всплеском криминальной активности. В результате многие из них приняли теорию Ломброзо, из которой следовало, что Италия не виновата в разгуле преступности (биология – отличный козел отпущения). Предлагая читателям своего рода политическое утешение, «Преступный человек» (и его откровенно расистское продолжение «Женщина: проститутка и преступница») одновременно потакал вкусам публики иллюстрациями, на которых приводились «преступные» уши, «преступные» гениталии и так далее. А тем, кто собирался на его лекции в Туринском университете, Ломброзо – коротконогий и толстый, похожий на белку человечек – демонстрировал криминальные признаки на телах заключенных, которых специально привозили из местной тюрьмы.

Отношение Ломброзо к мафии сформулировано в его работах довольно расплывчато. Он приписывал возникновение мафии совокупности причин – расовой предрасположенности, погоде, «социальному гибридизму» (что бы это ни означало) и даже политике монашества, поощрявшего безделье бесплатной раздачей еды попрошайкам. У его теории нашлось множество противников, указывавших, что выкладки Ломб-розо противоречивы и не подтверждаются фактическими данными. Однако многие из этих критиков серьезно недооценивали мафию. Они полагали, что корни преступности следует искать в социальных проблемах. Бедность заставляет крестьян и рабочих формировать преступные сообщества. Мафия, следовательно, примитивна – с точки зрения социума. Она существует только потому, что Сицилия задержалась в средневековье. Некоторые левые мыслители называли фаварское «братство» древним прообразом профсоюза. Они считали, что экономическая модернизация и развитие рабочего класса вскоре положат конец всем проявлениям социальной отсталости, и мафии в том числе. (Эта иллюзия до сих пор продолжает будоражить воображение представителей левого крыла.)

В 1880-е годы в полицию пришло новое поколение, вдохновленное идеями научной криминологии и социального прогресса и приступившее к созданию новой системы противодействия преступности. Одним из этих полицейских был последователь Ломброзо Джузеппе Алонджи. В своей книге «Мафия в ее проявлениях и действиях» (1886) он уделил пристальное внимание этнической психологии сицилийцев. По Алонджи, им свойственен «бескрайний эгоизм», «чрезмерное самоуважение», «склонность к насилию, презрительное высокомерие и ненависть, не иссякающая до тех пор, пока не осуществится вендетта». Алонджи не верил, что подобного рода люди способны создать криминальную ассоциацию, живущую по четким правилам. Мафия, полагал он, – не более чем ярлык, кличка, которой окрестные селяне наделили разрозненные, самодостаточные cosche, и примером такой семьи может служить фаварское «братство». Возможно, Алонджи справедливо отвергал мысль о том, что мафия возникла централизованно. Однако он ошибался, отрицая гипотезу о том, что местные cosche являются частью широкой преступной сети.

Несмотря на свои ломброзианские предрассудки, Алонджи отличался острым зрением и подмечал все несообразности в поведении людей, населявших области острова, пользовавшиеся особо дурной репутацией. Он писал, что в деревнях вокруг Палермо деньги текут рекой. Мужчины носят дорогие шляпы, сапоги и перчатки, на шеях у них толстые золотые цепи, а на пальцах – золотые же кольца и перстни. Женщины по воскресеньям надевают шелковые платья и шляпки с перьями. В праздничные дни столы буквально ломятся от еды. Семьям врачей, инженеров, чиновников и не снился тот раблезианский размах, которым кичатся люди, стоящие ниже их по своему положению в обществе.

Алонджи также отмечал, что в этих деревнях очень успешно ведут свои дела ростовщики. Впрочем, как писал десятилетием ранее в своем меморандуме о cosca из Удиторе доктор Галати, по-настоящему богаты только мафиозные боссы. «Большинство безрассудно тратит плоды воровства. Они расточают неправедно добытое, проводят время в дебошах, обжорстве, пьянстве и самом мерзком разврате». Однако в словах и повседневном поведении «людей чести» эти «излишества» никак не отражаются.

«Они одарены богатым воображением и живут бурно; их язык своеобычен, сладкозвучен, полон образов. Но язык мафиози сух, трезв, рационален… Фраза lassalu iri («пусть его») имеет крайне презрительное значение, которое приблизительно можно истолковать так: "Дорогой мой, тип, с которым ты связался, – полный идиот. Выбирая его в качестве врага, ты теряешь достоинство"… Другая фраза, be' lassalu start («да ладно») кажется похожей, но имеет совершенно противоположное значение. Она означает: «Этот человек заслуживает, чтобы ему преподали урок. Но пока еще рано. Подождем. Потом, когда меньше всего будет этого ожидать, он свое получит…» Настоящий мафиозо одевается скромно, держится с братским радушием, говорит вежливо. Порой он выглядит наивным и внимает вам с открытым ртом. Он терпеливо сносит угрозы и побои – а вечером убивает».

Книга помогла Алонджи сделать умопомрачительную карьеру. Убежденность в том, что мафия – «банда дикарей», и тот факт, что он всегда скрывал свои связи среди политиков, полицейских и магистратов, вероятно, имеют определенное отношение к его карьерному успеху.

Трепетное отношение Италии к сицилийским «дикарям» нашло выражение и еще в одном сочинении, одновременно более снисходительном к мафии и куда более зловещем по своим последствиям. За четыре десятка лет до Первой мировой войны худощавый и высоколобый доктор Джузеппе Пит-ре объезжал Палермо и городские окрестности в видавшем виды экипаже, служившем ему передвижным кабинетом – все свободное пространство загромождали книги и бумаги. Питре собирал народные поговорки и пословицы, сказки и песни, изучал обычаи и записывал суеверия. Называвший себя «демопсихологом» (от греческого «демос» – «народ»), Питре составлял портрет народной сицилийской культуры. Результатом его изысканий стал богатейший архив исчезающей «первобытной» духовности. Почти все теории касательно сицилийского фольклора с конца девятнадцатого столетия восходят к этому архиву; в нем содержатся почти все стереотипы относительно сицилийского характера.

Вот как профессор «демопсихологии» определял в 1889 году мафию:

«Мафия – не секта и не ассоциация, она не имеет ни правил, ни уставов… Мафиозо – не вор и не преступник… Мафия – это осознание собственного бытия, преувеличенное представление о собственной силе… Мафиозо – тот, кто всегда выказывает уважение и получает его. Когда ему наносят обиду, он не прибегает к помощи закона».

Через год после публикации труда Питре состоялся оглушительный триумф оперы «Cavalleria Rusticana»; наверняка Питре ощутил свою причастность к этому триумфу. Опера, явившая миру миф о деревенском рыцарстве, основывалась на рассказе и одноактной пьесе ведущего сицилийского автора той поры Джрванни Верга, который многое заимствовал из исследований Питре. Пускай пропущенная через восприятие других Сицилия, воплощенная в музыке Масканьи, была во многом Сицилией Питре.

После публикации своего труда Питре надолго сделался талисманом сицилийских гангстеров и их юристов; данное им определение мафии цитировалось даже в середине 1970-х годов в суде внушавшим ужас боссом мафии Корлеоне Лучано Лед-жо. Маловероятно, что Питре состоял в мафии. Однако в год первой постановки «Cavalleria» (1890) он сотрудничал в Палермо с местным парламентарием, которого характеризовал как «истинного джентльмена… удивительно прямого и честного администратора». Этот «честный администратор» на самом деле был не кем иным, как самым знаменитым мафиози рубежа столетий, человеком, опровергшим все теории об «отсталости» мафии. Его звали дон Раффаэле Палиццоло. Когда сведения о деятельности дона Раффаэле стали достоянием общественности, последняя с изумлением выяснила также, насколько глубоко проникла мафия в итальянскую политическую систему – в то время, когда страна настойчиво убеждала себя, что «люди чести» – обыкновенные «дикари».

Дон Раффаэле Палиццоло принимал своих клиентов в собственном доме – Палаццо Виллароза на виа Руджерио Сеттимо в Палермо. Они приходили с цветами и подарками, а он встречал их в постели, с наброшенным на плечи одеялом. Одни пытались устроиться на работу от городского совета, другие, магистраты и полицейские чиновники, жаждали перевода, новой должности или повышения оклада. Третьи нуждались в разрешениях на ношение оружия или в защите от преследований полиции. Городские чиновники претендовали на теплые места в комитетах и комиссиях, школьники и студенты университета приходили извиняться за упущения в учебе.