Читать онлайн «История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц». Страница 16

3. Историческая школа — развитие эпоса шло от исторической песни к былине по пути мифологизации (эстетизации) содержания.

4. Сравнительно-историческое литературоведение — развитие литературы шло путем «самозарождения и (или) заимствования сюжетов» по мере развития быта (общества) от жанра к жанру.

5. Историко-типологическое направление — развитие эпоса шло по мере появления и развития «идей» в обществе.

Каждое из этих «мнений» исходило из возможности поступательного «развития» эпоса в том или ином виде, то есть предусматривало его историзм. Некоторые идеи, главным образом 6-го, историко-социологического направления, которое исходило из положения о развитии эпоса в соответствии с развитием общества, были отвергнуты преждевременно, без их серьезной отработки.

Историографический обзор показывает, что процесс исторического изучения развития социальной практики в отечественной науке только начинает нарастать. В историческом обосновании эпических материалов заинтересованы не только историки, но и представители всех остальных областей науки, в сферу интересов которых входит эпос. Проблема «антиномии факта и его отражения» в былине мешает всем ученым без исключения, поскольку резко сужает поле исследования. Вместе с тем наличие исторической информации в эпосе игнорировать невозможно:

1. Известный период бытования эпоса не показывает существенных изменений, он изображает социальную практику, которая сложилась ранее. Если учесть, что ранние упоминания эпических песен с именами богатырей (письмо Кмиты Чернобыльского) датируются XVI в., а цитаты из былин имеются в «Слове о Полку Игореве» (XII в.), то эпос отражает реалии Киевской Руси.

2. В эпосе имеются вполне отчетливые следы дохристианских воззрений в форме, очень напоминающей «мифы»;

3. Русские былины в ходе своего формирования испытали влияние стран Востока и Запада;

4. Эпос заключает в себе целый ряд «исторических» сведений, которые находят свои аналогии и географические соответствия в реальной (летописной) истории;

5. Былины отражают определенную стадию в развитии социальной практики — речь в них идет о правлении князя, а не царя;

6. В эпосе в особой форме отражены идеи, актуальные для общества, которое его сохранило: единство государства, борьба с захватчиками;

7. В эпосе есть привнесенные сказителями позднейшие элементы, частью очевидные (трубочки подзорные), частью требующие тщательного анализа (неясно, являются ли «Голи» (кабацкие) позднейшим влиянием в былинах, поскольку «голытьба» и «корчмы» были на Руси еще до введения «кабаков»). Однако в целом методика выявления исторических напластований уже разработана в рамках методологии «устной» истории.

8. Эпос сохранялся социумом и, следовательно, развивался в соответствии с его потребностями, отражая общественное развитие.

У былинного материала своя специфика:

1. Отсутствует письменная фиксация, относящаяся к тому периоду, о котором он повествует, что не позволяет в полной мере задействовать наработанные текстологией методики изучения информации летописей и т. п. письменных источников.

2. Летописи и эпос представляют собой разные взгляды на события, что обусловлено различием в ценностно-ориентационной системе традиционной и письменной (церковной) культур. Для летописца крайне редко были актуальными те же события, что и для сказителя. Поэтому найти «точки соприкосновения» летописей и эпоса, за исключением быта и логики восприятия повседневности, крайне трудно.

Заложенная в летописях и эпосе информация часто не может иметь точного соответствия в принципе, поскольку отражает социальную практику различных групп населения, которые имели разный объем прав, обязанностей и, соответственно, особые взгляды на ситуацию. Таким образом, то, что интересовало летописцев, проходило мимо внимания сказителей былин, и наоборот.

Например, нужды «мирского» населения не всегда были актуальны для церкви — она не платила налогов при Батые, в то время как для светских людей «пошлины» были непосильными.

Вместе с тем, сказители также не могли отразить полностью всю социальную практику своего времени, поскольку присутствовали в основном на престижных массовых мероприятиях по итогам конкретного события или периода — почестных пирах. Соответственно, их кругозор ограничивался полученной на пиру информацией (слухи), дальнейшее отражение которой в народной среде было обусловлено рамками восприятия сказителей. Непосредственными участниками большинства событий кроме пиров они, по всей видимости, не были, поэтому, скорее всего, завязка сюжета и происходит обычно на пиру. Исходя из этого, действительно, можно согласиться с мнением Ф. И. Буслаева: «хвастовство богатырей на пиру составляет основное содержание наших былин[273]» — поскольку остальные мотивы социальных действий, имевшие место вне пира, сказители наблюдать не могли.

Таким образом, нет оснований для принципиального недоверия к эпическим материалам. Надо лишь суметь выявить в них историческую информацию и атрибутировать ее к тому или иному периоду. Преодоление этого барьера (точная атрибуция эпоса к конкретным периодам русской истории) позволяет ввести в научный оборот корпус исторических источников о социальной практике Древней Руси.

В наше время устная историческая традиция приобретает еще большую актуальность, поскольку письменные источники, по которым проводились исследования истории Киевской Руси, в основном изучены. Реалии социальной практики, отраженные в эпосе, историками исследованы в меньшей степени. По этому поводу В. Л. Янин выразил сожаление, указав на причины данного явления: «… историку средневековья приходится постоянно преодолевать не только трудности, связанные с малочисленностью источников. Эти источники, кроме того, отражают прошлое односторонне. Летописцы совершенно не интересовались многими вещами, волнующими современных историков. Они отмечали лишь те события, которые были для них необычными, не замечая привычной глазу и уху бытовой обстановки, с детства окружавшей их. Медленно развивавшиеся исторические процессы, хорошо видимые только с большого расстояния, проходили мимо их внимания».[274]

Этот огромный комплекс исторической информации изучался лишь поверхностно. Именно непонимание причин, породивших различие между эпическим и летописным отражением событий, вызывало наибольшее недоверие исследователей к эпосу. По всей видимости, существовало некое «табу» на использование в летописях прямых цитат из эпических произведений, аналогичное тому, благодаря которому в летописях почти нет имен языческих божеств.

Впрочем, сами летописцы, как отмечал еще А. А. Шахматов, нередко пользовались народными преданиями и эпическими материалами как историческими источниками, перерабатывая их в традиционную форму летописного повествования.[275] Совпадение многих летописных и былинных данных о социальной практике до XI в., как отмечает Е. А. Мельникова, убедительно это доказывает.[276]

Только впоследствии, когда источником информации о ней служили уже не общеизвестные сведения «устной исторической традиции», которые замолчать невозможно, отражающие мнение народа, а «официальное» видение ситуации летописцами — монахами, которые рассматривали ее сквозь призму христианской традиции в изображении социальной практики летописями, появились отличия.

Летописцы, как неоднократно указывал Д. С. Лихачев, зачастую подменяли древнерусскую социальную практику подходящими «типическими местами» из священного писания. Это можно наглядно представить при сравнении «Повести временных лет» и «Третьей книги царств».[277]

Таким образом, эпос и летописи использовали разные знаковые системы для изложения событий древнерусской социальной практики. «Штампы» священного писания не являются равноценной заменой описанию реальной социальной практики Древней Руси, зачастую они были вынужденной мерой, обусловленной как идеологически, так и социально.

По роду занятий клирики были вынуждены ограничивать свое участие в социальной практике (пирах, увеселениях, и пр.), а потому не могли запечатлеть ее в полном объеме.[278] Это можно отчетливо увидеть при анализе средневековых «поучений» и «вопрошаний». Зачастую священнику вменялось в обязанность встать и уйти с «бесовских игрищ», а мирянину рекомендовалось не употреблять более трех чаш хмельного в течение пира (Слово о тропарных чашах). Как отметил Е. В. Аничков: «Что церковь прежде всего преследует пиры, песни и игрища, это бросается в глаза и при самом первом и беглом знакомстве с литературой наших древних поучений».[279] Соответственно реалиям социальной практики и былины показывают священников на пиру лишь в исключительных случаях.