Читать онлайн «Метаэкология». Страница 61

Отелло, парадигматический ревнивец, не был, по собственной оценке, ревнив от природы. Но Дездемона полюбила мавра, проникшись состраданием к его многотрудной жизни, и тем самым внушила ему ответную любовь. Уже в этом нелегком процессе уподобления содержались семена последующего медленного удушения. Отелло нашел свою Беатриче. А так как она, в отличие от прототипа, не умерла во младенчестве, то пришлось ее прикончить, «чтобы потом любить» без помехи.

Двойники не могут найти друг друга, но могут создать друг друга. При этом любовь и ревность получают новое измерение. В метафизическом плане любовь — это обретение цельности (для раздельнополых существ недостижимой в природе) и страх перед ее утратой. Потому что речь идет уже не о конкуренции гамет, не о половом отборе, не о собственности и не о социальном унижении (хотя все это остается). Уход двойника — событие настолько противоестественное, что его просто невозможно пережить, ведь он (она) — отражение моей уникальности, единственный(ая) на свете.

За словом «единственный» по крайней мере три с половиной миллиарда лет эволюции. Жизнь возникла как способность к размножению. Половой процесс развился как способ запасания питательных веществ, противостояния неблагоприятным условиям и позднее — компенсации врожденных дефектов. Любовь в зачаточной форме появилась как стимулирование энергетически затратного полового акта, преодоление конфликта между притяжением и отталкиванием, конкуренцией контактирующих особей. Оргазм как механизм отбора гамет был задействован в регуляции соотношения полов. Совмещение половых отверстий с ротовым, анальным, мочевыделительным способствовало сексуализации всех основных функций организма, характерной для младенческой сексуальности и проявляющейся в разнообразии полового поведения. Рекомбинация генов дала индивидуальную изменчивость — основу для полового отбора. Требования пола налагали правила и запреты, ставшие основанием этики. Преодоление конфликтности при сближении брачущихся достигалось с помощью видоспецифичных знаковых систем — первичных символических языков. Вторичные половые признаки стали первой сигнальной системой, которая дала начало эстетике как области семиотики.

Половые предпочтения — вторая стадия эволюции любви — способствовали развитию индивидуальности. Атрибуты половой привлекательности развились из редких аномалий, предпочтительный отбор которых первично связан с предупреждением близкородственные скрещиваний. Трансформация угрозы в привлечение дала начало эстетическому чувству с его диалектикой ужасного и прекрасного. Эстетизация распространилась от вторичных половых признаков к другим признакам, всему телу, от природных объектов, используемых как дополнительные средства привлечения — к природе в целом.

Инерция обогащенной половой любви (третья стадия) сохраняла супружеские пары после зачатия, на период заботы о потомстве, перевоплощаясь в родительскую любовь. Продление детства — периода зависимости потомства от родителей — стимулировало индивидуализацию как условие уникальности, незаменимости брачных партнеров. На базе половой конкуренции возникла биосоциальная система, скрепленная иерархической любовью, впитавшей элементы сексуальных и родственных чувств. Метафизика двуединого животворящего бытия бога и его женской ипостаси обогатила индивидуальный опыт любви и дала новое измерение земным чувствам. Человек начал оправдывать свое родовое имя Homo — единственный. Жизнь из заурядной комедии превратилась в высокую трагедию, так как гибель единственного невосполнима.

Жизнь — это странный процесс, в котором приговор вынесен и оглашен заранее, но исполнение отложено на какой-то срок (древние считали неопределенность окончательной даты подарком Прометея, нашего адвоката), а пока можно заняться повседневными делами и даже надеяться на оправдание. Правда, случаи полного оправдания исключительно редки и сведения о них носят скорее легендарный, чем протокольный характер. В них можно верить, но доказать ничего нельзя. Самое лучшее, что остается — по возможности затянуть судопроизводство.

Ничто не вечно, кроме парадокса смерти. За что всем нам вынесен смертный приговор? Не насмешка ли жизнь, если она аннулируется смертью? Правда, смерть цыпленка, сваренного в бульоне, не кажется такой уж парадоксальной. В конце концов, все живые существа служат пищей для других живых существ, умирают, чтобы сохранить жизнь как систему биологического разнообразия. Может быть, наша проблема в том, что мы находимся на самой верхушке экологической пирамиды. Не для того же мы умираем, чтобы служить пищей для червей.

Наших предков, служивших пищей леопарду, подобные вопросы не волновали. Может быть, потому, что единичная смерть чаще всего была случайной. Теперь же мы гораздо лучше защищены, а протезирование органов скоро сделает смерть от несчастного случая маловероятной — лишь для того, чтобы встал во весь рост парадокс запрограммированной смерти.

Кто помнит, как умер Авраам, Исаак или Иосиф? Сообщения о кончине библейских патриархов носят сухой протокольный характер — умер стольких-то лет отроду, и все. Другое дело смерть Геракла, Ахилла или Иисуса. Она затмевает саму жизнь, превращая ее в подготовку достойного финала. Ибо герой тот, кто не боится смерти, ищет ее. Целью арийского воспитания было вырастить героя, т. е. подготовить человека к встрече со смертью, в которой он проявит доблесть и стяжает посмертную славу, одержав тем самым победу над столь грозным противником.

Смерть в виде существа женского пола с косой восходит к древней арийской мифологии. Была Афина, богиня сражений. Были валькирии, они провожали души погибших воинов в Валгаллу. Была Маха, которая собирала, как желуди, отсеченные головы. Еще в сагах уладского цикла кельтских героев обучают боевому искусству некие демонические старухи. Но в первом, неискаженном, варианте была Дис, подстрекающая к битве, чтобы спариться с убитыми. От ее другого имени Хель происходит древнегерманское название ада. У римлян Дис (Дит) — одно из имен Плутона, владыки потустороннего мира. Созвучие «дис» и «деус», бог, указывает на родовую связь богов с демонами смерти и мертвецами (ср. Неl, hell, hölle — ад, helios — солнце, helig — цельный, святой). Отзвук дис-дита слышен в именах Дианы и Афродиты. Подобно богам, мертвые и умирающие наделены даром провидения, потому что им ведома последняя тайна — смерть. Так Гектор, дух испуская, смерть провещал Ахиллесу и услышал в ответ:

Вещая отрубленная голова перешла в русскую сказку из общеарийских мифов, отголоски которых — в виде голов Мимира и Брана — сохранились также в кельтских и скандинавских сагах.

Поскольку зачатие более или менее случайно и последующие события жизни также зависят от многих обстоятельств, то смерть — единственное неслучайное, что делает нашу свободу иллюзорной, ибо нет свободы от смерти. Ее неизбежность искушает человека. Если нам предложен готовый сценарий с предопределенным концом, то можно, по крайней мере, стать режиссером и сделать его не столь банальным. Героизм — это в конечном счете борьба с неслучайным, неизбежным. Вызов, брошенный смерти, позволяет взять судьбу в свои руки, в этом его привлекательность для всех смертных.

На низовом уровне тот же эффект дают курение, пьянство, наркомания, все саморазрушительные действия, смысл которых не удается постичь с помощью линейной логики. Трагедия смерти переводится в комедийный план, обыгрывается в бурлесках, каприччос, карнавальных представлениях, перешедших из оргиастического культа смерти у язычников в христианскую традицию пляски смерти накануне Дня Всех святых. Переживание смерти в виде фарса очищает от страха. Это катарсис, первичная функция искусства.

Мы понимаем, что умрем, но не можем в это поверить. Здесь расходятся пути разума и веры, начинается двойная жизнь: одна в ожидании смерти, другая — в предвкушении бессмертия. Смерть становится переправой между антиподальными мирами праха и духа.

Когда жизнь только зарождалась, угроза ее случайного уничтожения — какой-то катастрофы — была очень велика. Существовал лишь один способ обеспечить сохранение жизни: тиражировать ее бесконечным числом копий. Простейшие организмы размножались делением — умирали, чтобы дать начало двум таким же. С появлением полового процесса возник и новый вид смерти. Клетки сливались, чтобы появилась иная жизнь, тут же приступавшая к тиражированию. На этой стадии смысл смерти как условия обновления совершенно очевиден.