Читать онлайн «Метаэкология». Страница 48

Итак, путь был пройден лишь наполовину. Завершить его предстояло другим шутам Фортуны — дословно повторенное, это определение теперь отнесено к безумному Лиру и нежной Корделии, одновременная смерть которых столь же ужасна, сколь и бессмысленна, абсурдна уже тем, что настигает не любовников, а отца и дочь. Если в эпилоге «Гамлета» звучит триумфальный марш, то «Лир» завершается похоронной процессией. Это, как сказано в трагедии, история, поведанная идиотом, полная шума и ярости, не имеющая никакого смысла. Это решение гамлетовского вопроса в пользу небытия — отказ от всего, что до сих пор составляло смысл жизни.

Быть в системе или не быть в ней — такой дилеммы на самом не существует. Человек — плод развития наложенных друг на друга в ходе эволюции биологической, социальной, метаэкологической систем (эстетической, этической и религиозной экзистенции, в терминах Кьеркегора). Освобождение от любой из них означает разрушение личности, а не ее созидание. Единственно доступная свобода в том, что человек принадлежит разным системам и ни одной из них полностью.

Так наши отдаленные предки, девонские кистеперые рыбы, освоив пограничные местообитания между водой и сушей, смогли избежать тупиковой специализации, сохранить эволюционную пластичность и дать начало нескольким стволам четвероногих животных.

Не столь отдаленные предки были приспособлены как к древесному, так и к наземному образу жизни. Их эволюция шла в сторону расширения ресурсной ниши, освоения новых местообитаний. Развивая социальные структуры, они черпали духовную силу в культе природы.

Интуиция не подвела наших предков: для устойчивого существования необходимы три опоры: природа, социум, духовный мир. Каждая из этих систем в отдельности может поглотить человека, как кит Иону. Так индейцы Амазонки слились с природой и остановились в своем социальном и духовном развитии. Древние египтяне слишком глубоко погрузились в метафизику. Древний Рим сделал своим фетишем величие государства. Более успешно развивались цивилизации, которым удалось сохранить равновесие на грани систем. Метафизическая идея равенства всех людей перед богом помешала осуществиться платоновской утопии тоталитарного государства. Киники и романтики, выступая против подавления личности социумом, искали опору в природе. На базе романтизма возникло природоохранное движение, противостоящее угрозе экологической катастрофы.

Искусство истории, по-видимому, заключается в поддержании подвижного равновесия между полярными концепциями свободы. Приняв платонизм как философию жизни, человек накладывает на себя разнообразные самоограничения. Философ заявляет об ограниченности чистого разума. Поэт втискивает любовь в прокрустово ложе сонета. Вельможа превращает жизнь в бессмысленный ритуал. В какой-то момент их дети должны отбросить весь этот хлам, иначе жизнь становится настолько предсказуемой, что и жить не стоит. Путь, указанный Платоном, привел к естественному завершению — закрытию просуществовавшей тысячу лет платоновской Академии.

Плачем мы, взойдя на эту сцену, полную шутов. Нас пеленают — свирепое и, в сущности, беспричинное лишение свободы, которое наложит отпечаток на всю последующую жизнь. Нас дисциплинируют в детских учреждениях. Нас женят, лишая свободы полового выбора. Мы попадаем в служебную колею, из которой нет выхода. Мы обрастаем долгами и едва успеваем (или еще не успеваем) расплатиться, как нас уже хоронят. Ну, разве не трагикомическая история, рассказанная идиотом?

Блажен тот, считал Пушкин, кто в двадцать лет был франт иль хват, в тридцать выгодно женат и к пятидесяти расквитался с долгами. До тридцати не спеши, советовал Гесиод, но в тридцать долго не медли. Лет тридцати ожениться — вот самое лучшее время. Этот стереотип сохранялся более двух с половиной тысяч лет (в Спарте подобная периодизация жизни была закреплена законодательно). Первая часть жизни отводилась на усвоение основных запретов. Затем следовал недолгий экспериментальный период относительной свободы. Все события классического романа укладываются в него и завершаются гибелью героя или его женитьбой. Зрелость, консервативная часть жизни, была посвящена выплате общественного долга. Романная роль отца семейства сводилась к контрольно-ограничительным и репрессивным функциям (запретам на скороспелые браки детей, лишению наследства и т. п.). Творчество как процесс, требующий свободы, естественно ограничивалось экспериментальным периодом и завершалось с наступлением зрелости (лишь отдельным гениям удавалось, подобно Сократу и Гете, продлить экспериментальный период до преклонных лет. В последнее время интерес к более зрелому герою знаменует расширение возрастных границ экспериментального периода, своего рода революцию в искусстве жизни).

В индивидуальном развитии человека сжато повторена историческая периодичность. 3. Фрейд выделил несколько пиков активизации сексуальной сферы, первый из которых приходится на младенческий возраст, когда человек ускоренно проходит природный этап своего эволюционного пути. Младенческая сексуальность распространяется на различные физиологические отправления. Даже позднее, во второй — подростковой — фазе сексуальность еще слабо канализирована и может быть легко извращена. В той или иной форме переживаются личные сексуальные революции, чаще всего происходящие до и после оптимального репродуктивного возраста (около 27-37 лет), т.е. в 20-25 и 40-45 лет. Социальная активность максимальна в 12-17 лет, когда в подростковых группах устанавливается иерархия, близкая к биосоциальной, и в 45-50 лет, когда человек приближается к кульминации своей социальной карьеры. Метаэкологическая периодичность, как правило, антиподальна по отношению к социальной, с более или менее отчетливыми пиками около 20-ти и после 50-ти.

В поисках равновесия обретают функциональный смысл дуализм и триединство человеческой души. Природный человек действует в сфере репродуктивных отношений, сменяя в течении жизни роли любовника, мужа, отца, деда (аналогичные им в женском варианте). Социальный человек осваивает ролевую структуру общественной системы. Метафизический человек строит пирамиду культуры и находит в ней нишу для духовной жизни. Искусство жизни, по-видимому, заключается в том, чтобы максимально реализовать потенции, заложенные в ее естественном ритме. Повторяемость периодов позволяет человеку быть поочередно платоником и киником, спинозистом и романтиком, изведать фаустовское ощущение повторной жизни.

Платоническая модель жизни должна быть уравновешена кинической моделью, в которой стремление к свободе, возрастающее с развитием человеческой личности, определяет цельность существования, соединяя все его компоненты — страдание, любовь, противостояние смерти.

Когда бы знали мы, из какого сора растут стихи, не ведая стыда, то, надо думать, потеряли бы интерес к поэзии. Но в том и заключается работа системы, что продукция на выходе имеет более высокую организацию, чем сырье на входе. Это справедливо как для экосистем, производящих живую материю из неживой, так и для эго- и метаэкосистем, создающих духовную жизнь, используя биологический материал. В этой главе будет показано, сколь сложные метаэкологические конструкции могут быть воздвигнуты на основе элементарных переживаний, связанных со страхом смерти и стремлением к продолжению рода.

Хотя духовное начало развивалось в противовес биологическому, именно исходные биологические различия все еще определяют фундаментальное разнообразие эгосистем. В частности, различия между полами в духовной сфере (казавшиеся философам древности столь значительными, что они вынуждены были ввести непорочное зачатие как условие духовной цельности) восходит к ролевой специализации в процессе размножения. Мужчина, чтобы продлить свой род, должен заботиться о женщине, носящей его ребенка. Женщина с той же целью должна заботиться о себе. Остальное вторично.

Однако значительное обогащение первичного материала, вплоть до утраты видимой связи с ним, происходит лишь в развитых эгосистемах, структура которых адекватна метаэкологической среде. При нарушении принципа адекватности, на ранних стадиях или вследствие искусственной задержки развития, продукция мало отличается от исходного «сора», а структура личности оказывается несбалансированной и, в сущности, неприспособленной к существованию в сложной социокультурной среде. Протезирование эгосистем с помощью стандартной духовной продукции, заменяющей личный духовный опыт, не предохраняет от духовного срыва, а лишь создает легко управляемые массы, суммарный творческий потенциал которых близок к нулю.

То, что в обиходе считается проявлением эгоизма — честолюбие, работа «на публику» — в действительности объясняется не гипертрофией, а неполноценным развитием эго, нуждающегося в постоянном самоутверждении, подпитке за счет других — своего рода эго-вампиризме. Как заметил Рамакришна, стремление облагодетельствовать миллионы чаще свойственно нищим. Для творческой личности борьба с собственным эго носит разрушительный характер и ведет к производству мортмассы, почти что в буквальном смысле слова (так Данте Россетти положил свои стихи в гроб рано умершей возлюбленной, полагая, что они предназначались ей одной, а отнюдь не миллионам; потом пришлось откапывать). На примере великих цивилизаций Востока можно убедиться в том, что последовательное упрощение («опрощение») и подавление эго ведет к омертвению некогда процветавшей культуры. Ведь культура в любых ее проявлениях — это и есть совокупный продукт эгосистем.