Читать онлайн «Метаэкология». Страница 4

Его младший современник Чарльз Дарвин юным романтиком отправился в кругосветное путешествие, которое привело его, правда, не к отцу, а к деду Эразму, первому английскому эволюционисту. К этому путешествию я еще вернусь.

Не сразу удается понять, чем по сей день привлекает нас история столичного щеголя, отвергшего любовь провинциальной девушки с тем, чтобы позднее увлечься ею и в свою очередь быть отвергнутым. Но вспомним, что сей щеголь из высшего света низвергся в глушь степных селений по призыву старшего родственника, которого не застал в живых; что данное им влюбленной девушке обещание братской любви вместо любви половой имеет высоко почитаемый прототип; что совершенное им беспричинное убийство друга есть дань древней традиции, идущей от Геракла (Онегин и Ленский были «лед и пламень», то есть зеркальные двойники. Их конфликт разрешился по традиционной схеме: один из двойников отправил другого в загробное странствие. Место его, однако, пустовало недолго. Идеальная возлюбленная, осваивая духовный мир героя по прочитанным им произведениям и обращая при этом внимание на «отметки резкие ногтей», ассоциирующиеся с аналогичными отметками — личным знаком первобытного человека на стенах пещеры, превращается в его двойника и проходит восходящую часть пути, поднимаясь от бессмысленного прозябания в глуши селений к самоотверженной жизни в высших сферах).

Эпигоны романтизма тиражировали роман-путешествие, не задумываясь о его сокровенном смысле. Дети капитана Гранта странствуют и подвергаются лишениям в поисках отца (то, что цель состоит в спасении отца, а не их собственном — допустимая в рамках жанра перестановка). Независимо от намерений автора, привлекательность подобных сюжетов объясняется их генетической связью с мистическими путешествиями «сыновей», неразрывной духовной связью между поколениями.

Самые яркие литературные явления нового времени — это парафразы солярных путешествий у Достоевского, Булгакова, Пастернака, Платонова, Маркеса (Дванов, вырвавшись из ада Чевенгура, сошел с седла в воду в поисках той дороги, по которой когда-то прошел отец в любопытстве смерти. Путь другого соляроида, полковника Аурелиано Буэндиа, начался посещением бродячего цирка, куда привел его отец, пролег через ад тридцати двух развязанных им и проигранных войн, несостоявшуюся смерть, безумие власти, чуть не стоившее жизни Другу, и завершилось — с приездом бродячего цирка — у старого каштана, под которым уже столько лет ждал его призрак отца).

Эти примеры иллюстрируют необычайную живучесть древней метафизики. В ее основе лежит отождествление личности со Вселенной, охраняющее от колдовства и обеспечивающее бессмертие. Образ хранителя с крестообразно распростертыми руками, летящего над бездной, вызывает чувство защищенности, приобщенности, сопричастности всему, происходящему в природе.

Если метафизическая система распалась, новая складывается из ее обломков, приобретая разительное (и не всегда желательное) сходство со своей предшественницей. Духовный наследник обладателя нового слова, воплотивший последнее в исторических реалиях отдельно взятой, избранной страны, спустился из привилегированных слоев общества на самое дно, испытал унижение ссылки, изгнание, предательство и принял мученическую смерть, чтобы стать живее всех живых. Верный ученик — в данном случае Иосиф, а не Петр — стал тем камнем, на котором воздвиглось нерушимое братство народов, идущих по завещанному пути и т. д. Нетрудно заметить множество совпадающих подробностей вплоть до жесткого регулирования половых отношений.

Подобие последовательных, как и параллелизм, одновременных метафизических систем определяется устойчивостью основных духовных потребностей, которые переходят без изменений от одного поколения к другому, как, впрочем, и основные материальные потребности, связанные с питанием и размножением. Прагматический жизненный опыт обращен к внешнему миру, погружая его феномены в сознание в виде неких объяснений, метафизика — к внутреннему миру, открывая феноменам духа выход наружу в виде неких событий.

Вечно живая, метафизика тоже следует по солнечному пути, то погружаясь в бездну, то воспаряя ввысь. Внизу создание духа научается есть, пить, общаться с ворами, мытарями, проститутками. Метафизика вмешивается в питание и размножение, заставляя поститься и рекомендуя воздержание. В то же время под влиянием прагматического опыта метафизические идеи обрастают силлогизмами, доказательствами, фактами, все более изощренно и безраздельно подчиняя сознание.

Историю западной цивилизации можно представить как чередование метафизических и прагматических периодов. Метафизические идеи возобладали в эллинистическом мире, на смену которому пришел латинский прагматизм с тем, чтобы уступить торжествующей метафизике Средневековья. После Возрождения прагматизм победно шествовал по пепелищам гугенотских и других столь же священных войн, и сейчас находится на гребне волны.

Любая развивающаяся система имеет цель — некое предсказуемое состояние, к которому она стремится, подчиняясь общим законам развития. Достижение цели — например, возобновление вида — гарантируется генетическим механизмом, точность работы которого позволяет безошибочно предсказать, что из утиного яйца вылупится утенок, а не лебедь (впрочем, было время, когда философы распространяли свое недоверие к целенаправленности в природе на всю генетику, причисляя ее чуть ли не к оккультным наукам). Разумеется, природная система не размышляет о своих целях и неспособна произвольно менять их. Но не то же ли можно сказать и о человечестве?

Система задает цель своим компонентам, и пока человек был частью природной экологической системы, ему незачем было заботиться о смысле существования. Беспокойство, ощущение пустоты жизни и необходимость определения ее смысла пришли с отделением от природы и начавшимся процессом формирования новых систем, все более подчинявших себе физическое существование человека. В связи с этим впервые появилась потребность разобраться не только в окружающем, но и внутри себя, т. е. духовная жизнь. Для поддержания этой последней формировалась метаэкологическая система, развивающаяся автономно, хотя и уподобляемая внешней системе мироздания. Метафизика возникла на основе такого уподобления как символическое воплощение внутреннего мира.

В этот ранний период был заложен фундамент метаэкологической системы. Краеугольным камнем в нем был образ Солнца, космического очага, как субстанциональной основы единства мироздания, который дополнялся и частично замещался Логосом, родственной интеллектуальной субстанцией. Свойства этой ионийской субстанции, её непрерывность и дискретность, порождали объединяющие и конфликтующие начала, представления о единице и бесконечно малом, преломленные в боге и человеке, о тонких атомах души и плотных атомах тела. Мироздание приобретало Структуру, основанную на гармонии чисел или подобии атомов. В этой системе состоялось разделение внешнего мира вещей и внутреннего мира сущностей. На долю нового времени выпала рационализация этих идей, перевод первичных метафор, называемых мифами, на упрощенный язык вторичных метафор, называемых философией.

В предыдущей и последующих главах я принимаю традиционную интерпретацию мифических сюжетов или предлагаю собственную, если она кажется мне более убедительной. Ключ к символике мифов дает сравнительная мифология, обнаруживающая повсеместный параллелизм мифотворческих процессов. Мифы, родившиеся в тропических джунглях, на просторах тундры, говорят, на разных языках, об одном и том же — то внятно, то туманно, и в этом смысле дополняют друг друга, помогают заполнить пробелы и расчистить позднейшие наслоения. Мифотворческий параллелизм свидетельствует о единстве первичных духовных потребностей человечества, отраженных в древнейших метаэкологических системах.

Если рассматривать миф как изложение каких-то, пусть даже отчасти или целиком вымышленных, событий, то нетрудно обнаружить в нем отклонения от элементарной логики. Словно мифотворчество руководствуется какой-то своей, особой логикой. Однако логическая структура мифа проявляется не в житейском, а в метафорическом значении описываемых событий. В процессе духовной эволюции метафоры претерпевали определенные изменения (например, олицетворение родовой сущности утрачивало зооморфные черты и приобретало антропоморфные; путь души пролегал не по звездному небу, а по каменистой земле). Соответственно вносились поправки в их событийное оформление (супругом Европы становился уже не бык, а Зевс, принявший облик быка; созвездие Девы заслоняла девственная жена плотника), постепенно утратившее всякое правдоподобие. В этом, по-видимому, и заключается секрет мифопоэтической логики, которая, как утверждают многие — и особенно настоятельно Я.Э. Голосовкер в «Логике мифа» — не имеет ничего общего с формальной.