Читать онлайн «Антология публикаций в журнале "Зеркало" 1999-2012». Страница 15

Разделение мира глубоким рвом холодной войны было очень долгим, и целые поколения душевно и физически состарились и преждевременно обветшали в этих противоестественных условиях. А еще больше людей было морально и психически искалечено жизнью сразу в двух ипостасях. То, как мы все жили при большевиках, было совершенно изнурительно и разрушительно, из-за чего мы все искали антистрессовые допинги. А возникшие семьи и дети сделали художников заложниками и рабами системы. Не все же, как я, решили, не уехав из страны, залезть на купола и кресты храмов, поближе к церковным галкам и воронам. Я их, злобных тварей, прикармливал, и они, на удивление прихожан, прилетали ко мне, и некоторые из них садились мне на плечо и даже на голову, царапая кожу своими когтями и вызывая у православных юродов подозрения в моей святости. Но я все равно не был выпавшим до конца из системы человеком – носил пиджаки со шлицами, ходил в кабаки, где пил водку под икру и семгу, имел красивых жен и любовниц, читал всю периодику, скупал книги и делал прочие мелкие гадости, свойственные своей подлой и сибаритской природе. Но социально я выпал из системы, никогда и нигде не сказав и не напечатав о ней ничего хорошего, вообще не участвовал в их выборах и страшно, чудовищно матерился по телефону, зная, что каждое мое слово аукается на Лубянке. Но я всегда завидовал людям, гораздо добротнее, чем я, выпавшим из системы. Завидовал, конечно, и Даниилу Андрееву. Тому же Володе Яковлеву ввиду его болезни было намного легче, чем мне, – он добротно выпал из системы. А Толя Зверев был полностью в системе, хотя и безобразно пил и хулиганил, – он очень хорошо разбирался в советских писателях, сожительствуя с их вдовами. Кроме Андреева, я знал еще одного чистого человека, выпавшего из системы, – это был Лев Федорович Жегин-Шехтель. Тот законспирировался в начале двадцатых годов и фактически игнорировал все ужасы советского режима. В юности я знал целый ряд катакомбников, тоже живших вне системы. И из них к искусству был близок мой наставник – коллекционер Валериан Владимирович Величко, воспоминания о котором опубликованы мною в католическом журнале “Символ”. У меня очень долго была дурацкая идея жить в советской стране, игнорируя большевиков, и мне довольно долго удавалось это успешно делать, но потом красные меня выучили, потаскав по камерам, где меня колотили за своенравие, и я на себе узнал вкус их подкованных сапогов. А Андреев не пил, не шумел, не волочился за бабами, он и на фронт пошел со своей портативной пишущей машинкой и так и простучал всю войну писарем в блиндажах, гордясь тем, что не убил ни одного немца. Сейчас те, кто причислил себя стану победителей в холодной войне, банкуют и снимают урожай, но он скоро кончится, и в сусеках уже видно занозистое дно. В разной степени мы все, несогласные и не любящие большевизм, были мелкой и большой разменной монетой на зеленом сукне мировой игры за океаны и базы, за нефть и газ, за страны третьего мира и за умы и послушание многомиллионных масс средних людишек, шарахающихся, как овцы, из стороны в сторону и могущих вслед за вожаками сигануть в пропасть. Этот акт мировой трагедии отыгран, начинается следующий, а за ним развернется и настоящая мистерия войн континентов и рас. Но очень многим людям весь этот спектакль не нравится и совершенно им чужд. Их интересуют не эти глобальные вопросы, а как попить чистой водички, как съесть капустки и морковки без химических добавок, как не обидеть окружающих их животных; они знают, что деревьям тоже больно и они могут разговаривать, их волнует, как оградить своих детей от телевидения и интернета, откуда льется насилие и разврат. Это все религиозное отношение к жизни, и люди, занятые этими вопросами, выпадают из системы. И для них Андреев, ходивший босиком и молившийся травам и деревьям, – близкая и почти что культовая фигура. Надо всерьез понять, что возникает новая контркультура, имеющая в прошлом аналоги в битниках, хиппи, русских и восточноевропейских диссидентах, которые, имея университетские дипломы, работали дворниками и истопниками, потому что, по словам Огурцова, “на большевиков работать стыдно”. Эта контркультура возьмет с собою не рыцарей-победителей в холодной войне, а людей, выпавших из системы, всех этих обоссанных и обосранных, избитых, замученных, сидящих по чердакам и подвалам или ходивших зимой и летом босыми, как Даниил Андреев. Вот сейчас в Москве есть культ слепого и безумного Володи Яковлева, который на мой вопрос в дурдоме, что принести ему поесть, сказал: “Павлина, попугая, индюка, страуса”. Конечно, я его полюбил после этого. Я сам еще духовно не вылез из окопов и землянок холодной войны, считая, что освобождение России от красной чумы еще не состоялось. Были же самураи японской императорской армии, не сдавшиеся американцам и только недавно выманенные из джунглей их бывшими командирами, отдавшими им приказ по всей форме. Таких “самураев” в России сейчас много. Они отсиживались при большевиках, отсиживаются и при их юридических преемниках. Семьдесят процентов населения России вообще не участвуют ни в каких выборах, а из армии призывники бегут тысячами. Кризис доверия существующему режиму усиливается с каждым днем, а если к этому прибавить пятнадцать лет отсутствия замен и профилактического амортизационного ремонта систем жизнеобеспечения, то гамбургер, где госворовство, общая техногенная катастрофа и каждодневная ложь СМИ, может стать смертельным для эрэфии, где каждый слой к тому же вместо соли посыпается толченым стеклом взаимной ненависти всех ко всем и ко всему. Самое поразительное для меня в произошедшем и происходящем – то, что нигде, ни в печати, ни по телевидению, ни по радио я не слыхал ни слова о плане выведения России из коммунистического ступора. Когда за уши вытаскивали Германию и Японию из послевоенной ямы, то там были и Маршалл, и наш Леонтьев, и Экхард, и еще черт знает кто. Сообща вытащили Европу из развалин, а в России... Невольно думается, что весь этот хаос и кредиты под хаос давались и даются умышленно. Я помню, как в квартире Лены Строевой на Васильевской улице, где я встречал и Володю Буковского, и Андрея Амальрика, и Есенина-Вольпина, и других, ныне живых и мертвых, все сокрушались об убийстве Джона Кеннеди, лидера свободного мира. Никто не знал тогда, что ирландское семейство глубоко завязло в черных деньгах мафии, и все очень в целом идеализировали Запад. Я помню, как наш с Гробманом приятель – колумбийский профессор Боб Белкнап всерьез уверял меня после бутылки водки, что комиссия Уоррена очень почтенная и что его отец-юрист хорошо знал Уоррена как кристально честного человека.

С тех пор свободный мир и Запад в целом подвергся диффузии и энтропийным процессам. Особенно это стало заметно после засорения югославских пашен радиоактивными стержнями американских бомб. И все это тоже приводит ко всякой всесторонней переориентации очень большого числа людей и их выпадению из системы. Огромное количество москвичей, петербуржцев (все равно он остался красным Ленинградом) и жителей других больших индустриальных городов уезжают в деревни и создают там небольшие замкнутые общины без алкоголя и наркотиков. Они там разводят скот и детей. Это очень здоровый, чисто клановый процесс, и вполне возможно, что беглецы от электронной цивилизации заменят вымершее русское крестьянство. Я бывал в таких общинах и видел на книжных полках рядом с Владимиром Соловьевым, Хлебниковым и всеми большими и малыми Эддами “Розу мира” Даниила Андреева. Ее любят и читают. Действительно, Андреев стал культовым автором, таким же, как для некоторых были Окуджава и Виктор Цой, тоже авторы не особенно изощренных текстов. Но Андреев более естественен, культурен и литературен, чем наработавший эти качества Окуджава.

Как проложатся окопы и водоразделы будущих войн двадцать первого века, никто не знает, это можно только предполагать и неуверенно прогнозировать. Но из будущих противостоящих систем и государственных формирований и союзов несомненно выпадет очень много неизвестных нам молодых людей. И они будут смотреть на стариков, в шестидесятые-семидесятые годы прошлого века начавших выпадать, с некоторым любопытством. Выпавший из системы Варлам Шаламов умер в доме инвалидов на почти тюремной койке, в окружении злобных санитаров. И ему некому было закрыть глаза. Конец сильно и несильно выпавших из системы нашего поколения тоже будет разным, большинство выпавших в шестидесятые годы уже давно “глину нюхают” по простонародному выражению. А уцелевшие или рассеялись по миру, или же пока сидят в московских и питерских норах и трясут жалами, как старые гады, на весь свет и утверждают, что именно они сильнее всех в свое время выпали из системы. Я помню некоторых выпавших из советской системы первых русских поэтов-авангардистов – они умерли духовно моложе нас, тогда совсем гладеньких и жадных до жизни. Но за теми стариками была старая, еще живая, не убитая сволочью Россия, а за нами только чернота убогого красного рейха и собственный опыт собственных шишек и травм. Но чтобы выпасть, надо или видеть кругом миражи, как постоянно видел их Андреев, или же никому и ничему не верить. Наше поколение шло вторым путем, а кое-кто продолжает идти дальше в темной комнате современности без единого лучика света, когда нет надежды, что кто-нибудь откроет окно. Девяносто первый вроде бы открыл окна, но за ними открылась дымящаяся до горизонта свалка, и кое-кто отправился шарить по ней и подъедаться отбросами чужих трапез. Название романа “Странники ночи” Андреева применимо и ко всем нам, оставшимся жить и умирать в России. Вспоминается и великолепный рассказ его отца Леонида Андреева об узнике, вышедшем из тюрьмы, затосковавшем на свободе и построившем напротив тюрьмы собственную камеру и нанявшем своего прежнего тюремщика. И гуляя вокруг настоящей тюрьмы с охранником, бывший узник восклицает: “Как прекрасна и величественна наша тюрьма на закате!” Вот и мне хочется воскликнуть нечто аналогичное, заменив слово “тюрьма” на “Россия”.