Читать онлайн «Средневековая Европа. Восток и Запад». Страница 50

Напомнив о боях за Казань, и о пленении многих татар и черемисов, и о «низвержении» «древней злобы», Сильвестр возглашает: «Ныне убо собнови Православный Царь град сей, Казань, Христианским законом, а Огорянский попра»; Казань теперь украшена церквями, в ней совершается литургия, царство Казанское царь вручил тебе, дабы его блюсти и хранить от врагов – как «Господь преда Моисею Израилтян». Сильвестр многословно призывает адресата просить у бога помощи и мудрости, соблюдать послушание, чистоту души, заповеди милосердия и проч., приводит как пример для подражания Иосифа в Египте, после чего, наконец, обращается к теме устроения религиозной жизни в Казани: «Еще воспомяну ти, любимче: вручи тебе Благочестивый царь сие Казанское Царство великое, и все Христолюбивое воинство, и многоименитый народ, верни и невернии, також и град Казань, со окрестными веси, в нем же святыя, божественныя церквы и освященный собор, и все Христоименитое исполнение Христианскаго праведнаго закона утвердити и укрепити во благочестии, и во исправлении»[456]. Но что же именно предполагается делать? Воевода должен следить за тем, чтобы церковное благочиние «исправлялось бы» по уставу (по соборному уложению, а книжка есть в Свияжске, пишет Сильвестр). Воеводе же сообщается, какими качествами должен обладать епископ города, и разворачивается целый ряд пространных поучений о богоугодной жизни адресата, в том числе долго и возвышенно говорится о праведном суде. И лишь в самом конце обширного и красноречивого рассуждения о суде Сильвестр формулирует, наконец, процитированный выше весьма абстрактный призыв молиться об обращении «агарян» и «черемис» и «просвещать» их «святым крещением».

Еще более релевантна также упомянутая выше правительственная инструкция, данная первому казанскому архиепископу Гурию[457].

Восемью годами позднее, в послании ногайскому хану (бею) Исмаилу, доставленном из Москвы от имени Ивана IV, мы находим еще более выразительную и удивительную идеологическую и в каком-то смысле «теоретическую» формулу отношения к исламу и мусульманам. «А у насъ в книгахъ крестьянскихъ писано николи не велено силою приводити к нашей вере; но хто какову веру захочетъ, тот такову веру и веруетъ. А тому Богъ судитъ в будущей векъ хто веруетъ право или не право; а человекомъ того судити не дано. А у насъ в нашей земле много мусулманского закону людей нам служитъ, а живутъ по своему закону»[458].

Добавим, что знаменитая «Казанская история», составленная в конце XVI в., известная по сотням списков и повествующая о казанских походах и взятии города в 1552 г., дает иногда противоположные оценки казанским татарам. «В некоторых частях повествователь обнаруживает горячее сочувствие к казанцам, которое, впрочем, легко соединяется с осуждением их же»[459]. Давно замечено сходство «Казанской истории» и «Повести о взятии Царьграда», так что русские оказываются поставлены в параллель с «агарянами», берущими Константинополь, а казанцы соответственно исполняют противоположную функцию.

Таким образом, «язык нетерпимости» русских текстов времени «Казанского взятия», с точки зрения сопоставления с характерными и общеизвестными западнохристианскими аналогами, весьма причудлив, и если нетерпим, то не в том смысле, в каком обыкновенно принято говорить о религиозной нетерпимости. Есть ли основания квалифицировать этот язык как язык «крестовых походов» и программы насильственного обращения «агарян» в православие? Этот вопрос нуждается в более подробном и именно компаративистском анализе, который предстоит проделать в будущем.

Важнейшая сторона дискурсов христианской терпимости/нетерпимости – отношение церкви, духовенства, мирян, государства к иудеям и иудаизму. Вопрос об эвентуальных различиях между «православным» Востоком и «латинским» Западом Европы был поставлен в центр международного исследовательского проекта, осуществленного в 1997–2005 гг.[460] Оказалось, что широко распространенное мнение, будто православная традиция в Средние века была по меньшей мере столь же нетерпима к иудаизму и евреям, как и западнохристианская, не находит подтверждения в источниках. Ни в Византии, ни в православной части Балкан, ни в восточнославянских землях на протяжении всего Средневековья и даже долгое время после XV в. (до второй половины XVII в.) мы не встречаем крайних проявлений антисемитизма, свойственных «латинскому» Западу[461]. Православному Востоку, судя по всему, не были знакомы ни «химерические» формы[462] антисемитских представлений (убеждение в том, что евреи используют кровь христиан в ритуальных целях и потому похищают и убивают христианских детей; что они оскверняют похищенный из христианских храмов освященный для причастия хлеб; отравляют колодцы, распространяют чуму, готовят заговор против христиан, выступая тайными наемниками антихриста и врагов христианских государей, и т. п.), ни религиозная мотивация физического преследования и насильственного обращения евреев. В православной культуре украинско-белорусских земель в XVI – первой половине XVII вв. и даже в годы погромов середины XVII в. отсутствуют достоверные следы «химерического антисемитизма» и развитой христианской мотивации насилия в отношении евреев, в том числе призывов к их принудительному крещению[463]. Очень характерно, что в украинско-белорусской православной религиозной полемике «химерические» обвинения против евреев впервые появились у киевского ученого монаха Иоанникия Галятовского и были заимствованы им из польских и западноевропейских источников[464]. Историкам еще предстоит объяснить причины этой асимметрии в отношении к иудаизму на западе и востоке христианского мира. Пока же можно предположить, что истоки таких различий лежат, скорее всего, в области именно богословских (и конфессиональных вообще) особенностей восточного христианства, т. е. в том, как с собственно религиозной точки зрения в византийско-православной и западнохристианской традициях осмысливалась проблема терпимости и нетерпимости в отношениях между христианами и иудеями.

Как государство, церковь, элиты и широкие слои общества Московской Руси относились к католицизму и «латинству»? Насколько Московская Русь в XV–XVII вв. была знакома с «латинской» культурой?

Чаще всего и в исследованиях, и в обобщающих трудах и очерках, и в учебниках утверждается, что Московская Русь была едва ли не полностью отрезана от латиноязычной западной культуры и с последовательной острой враждебностью относилась к католицизму. А. И. Соболевский констатировал в 1899 г.: «…у нас господствует убеждение, что Московское государство… боялось иноземцев и было как бы отгорожено от Западной Европы стеною, до тех пор, пока Петр Великий не прорубил в Европу окна. Трудно сказать, откуда взялось у нас это убеждение… А между тем фактов, говорящих против него, множество, и факты эти достаточно известны. Ведь кто же не знает, что едва окрепло Московское государство, как его правительство стало вызывать к себе изо всех земель запада всякого рода художников, мастеров, сведущих людей? Кто не знает, что оно продолжало их вызывать целых два столетия, не щадя ни хлопот, ни расходов, преодолевая препятствия со стороны Швеции, Ливонии и особенно Польши?». Далее Соболевский напоминает об отрядах иноземных солдат на русской службе и в Немецкой слободе и отмечает, что «борьба с господствующим убеждением не представляет большой трудности, и всякое специальное исследование… дает в результате длинный ряд крупных и мелких данных, указывающих на тесные связи Москвы с западом Европы задолго до Петра»[466]. Известный труд самого Соболевского[467], давший мощный импульс исследованиям, посвященным рецепции западной культуры в России, ясно показал, насколько противоречит действительности мнение о культурной изоляции России от Запада. Многое для изучения западных влияний на русскую культуру «московского периода» было сделано уже в первой половине XX в. В послевоенные годы, и особенно после 1985 г., благодаря исследованиям многих историков и филологов сложилась более полная, чем в эпоху А. И. Соболевского, картина отношения русской культуры к католицизму и «латинскому» миру.

Несмотря на это, до сих пор даже в научной и околонаучной литературе встречаются утверждения о замкнутости и «антизападническом» настрое русской культуры вплоть до эпохи Петра I. Разумеется, никто не отрицает выявленных филологами и историками фактов приобщенности элит Московии к «латинской» культуре. Спор идет лишь о том, в какой степени они влияли на интеллектуальную жизнь русского допетровского общества. А инструмента для определения степени влияния историки пока не изобрели. Поэтому – нисколько не пытаясь дать в кратком очерке обзор всего, что к сегодняшнему дню известно о влиянии «латинской» письменности на русскую культуру, – остается только напомнить о нескольких наиболее характерных фактах такого рода.