Читать онлайн «Русская литература и медицина: Тело, предписания, социальная практика». Страница 13

В контексте энвироменталистической теории истории культуры шаманизм представлен в сочинениях Гер дера. Гер дер в отличие от Радищева связывает шаманизм не с «чуством», а с «силой воображения». Сила воображения развита лучше всего «у тех, кто любит одиночество, кто живет среди дикой природы» [Herder 1989:300]. «Волшебники, маги, шаманы и жрецы обманывают непросвещенных людишек. Считается, что проблема решена, если назвать их просто обманщиками», но каждую из этих мифологий можно считать «философской попыткой души, охотно предающейся мечтаниям и желающей вернуться в детство» [Herder 1989: 301, 302]. Анализируя ветхозаветное видение Билеама в «геопсихологических» терминах, Гер дер делает вывод, что оно типично для «древних грубых народов» и «напоминает душу шамана»: «Стоит только прочесть путевые заметки тех стран, где еще существует это явление: с удивлением можно обнаружить, какой сильнейшей силой воображения они обладают. Их душа выходит из бездыханно лежащего тела, приносит новости из того или иного места, в котором она только что побывала. Этим пророчествам, в которые верит народ, иногда удивлялись самые умные путешественники» [Herder 1993:1136]. Фантазия способна только к «теневым образам» [Herder 1989: 303], при этом человек — сам по себе также являющийся тенью — зависит от этих образов до тех пор, пока чистый разум не проявит себя полностью: «Во всех лабиринтах воображения человек чувствует себя зависимым от этого воображения; его влечет к картинам, так как они создают ему впечатление о разных вещах; человек ищет и видит в самом густом тумане луч истины» [Herder 1989:304].

При сравнении позиций Гердера и Радищева становится очевидным, что оба автора антропологизируют шаманизм, считая чувство истинной познавательной силой. Вместе с тем позиция Радищева радикальнее: европейская философия культуры является, по его мнению, не чем иным, как плодом «поэтического воображения». Если Гердер не нарушает границы евроцентристской культурологической модели, то Радищев вообще отрицает их. Такой радикализм может быть связан только с его геокультурным положением — с Сибирью.

Пребывание на самой отдаленной окраине русской культуры — в Илимске — оказало решающее влияние на писательскую деятельность Радищева. Если просмотреть его работы, относящиеся к этому времени, то можно говорить о «фактографическом» этапе в его литературной биографии. Это позволило бы установить первенство Радищева среди целой череды писателей, фикциональное творчество которых было прервано насильственным переселением в Сибирь. Возможно, что жизнь в Сибири, маргинальной как в культурном, так и в социальном смысле территории, не способствовала конструированию фантастических, альтернативных миров потому, что сама являлась таким в определенном смысле «другим» миром. Ее не нужно было выдумывать, ее нужно было осваивать.

Стараясь преодолеть свое изгнание из европейской русской культуры, из света и из жизни вообще, Радищев высказывается против использования Сибири как места ссылки, называя ее докультурным, «блаженным» местом. Личный опыт ссылки приводит Радищева к фундаментальной критике европейского восхищения природой и экзотикой в философии XVIII века, которой недостает знания о предмете воображения и идеализации. В этом контектсе шаманизм оправдан прежде всего с религиозной точки зрения. По иронии судьбы, именно в Сибири Радищеву пришлось заняться врачеванием. В письмах к Воронцову он часто говорит о том, что он стал «эскулапом» и «лекарем». По рассказам сыновей Радищева, он лечил не только членов своей семьи, но и обращавшихся к нему за помощью тунгусов. Последние, конечно, могли бы назвать его шаманом.

Богданов 2005 / Богданов К. А. Врачи, пациенты, читатели: патографические тексты русской культуры XVIII–XIX веков. М., 2005.

Вернадский 1999 / Вернадский Г. В. Русская историография. М., 1999.

Гуковский 1998 / Гуковский Г. А. Русская литература XVIII века. М., 1998.

Екатерина 1901 / Екатерина II. Были и небылицы // Сочинения императрицы Екатерины II. СПб., 1901. Т. 1.

Лапшин 1907 / Лапшин И. И. Философские воззрения Радищева // Радищев А. Н. Полное собрание сочинений. СПб., 1907. Т. 2.

Макогоненко 1956 / Макогоненко Г. П. Радищев и его время. М., 1956.

Миллер 1999 / Миллер Г. Ф. История Сибири. М.,1999.Т.1.

Миллер 2000 / Миллер Г. Ф. История Сибири. М., 2000. Т. 2.

Мирзоев 1970 / Мирзоев В. Г. Историография Сибири. (Домаркситский период). М., 1970.

Михайловский 1998 / Михайловский Н. К. Теория Дарвина и общественная наука (1870) // Михайловский Н. К. Избранные труды по социологии: В 2 т. СПб., 1998. Т. 1.

Паллас 1786 / Паллас П. С. Путешествие по разным провинциям Российской Империи. СПб., 1786. Ч. 3.

Памятники 1969 / Памятники сибирской истории 18-го века. The Hague, 1969.

Радищев 1907 / Александр Николаевич Радищев: его жизнь и сочинения: Сборник историко-литературных статей. М., 1907.

Радищев 1941 / Радищев А. Н. Полное собрание сочинений. М.; Л., 1941. Т. 2.

Радищев 1952 / Радищев А. Н. Избранные философские произведения. М.; Л., 1952.

Семенников 1923 / Семенников В. П. Радищев: Очерки и исследования. М.; Пг., 1923. См.: [Kohl 1986:120].

Татаринцев 1977 / Татаринцев А. Радищев в Сибири. М., 1977.

Широкогоров 1923 / Широкогоров С. М. Этнос: Исследование основных принципов изменения этнических и этнографических явлений. Шанхай, 1923.

Штернберг 1933 / Штернберг Л. Я. Гиляки, орочи, гольды, негидальцы, айну. Хабаровск,1933.

Эткинд 2002 / Эткинд А. Бремя бритого человека… // Ab imperio. 2002 Вып. i.

Castren 1853 / Castren M. A. Reisen im Norden, aus d. Schwed. übers. v. H. Helms. Leipzig, 1853.

Dahlmann 1997 / Dahlmann D. von. Kalmücken, Tataren und Itelmenen: Forschungsreisen in Sibirien im 18. lahrhundert// S. Förster: «Barbaren» und «Weiße Teufel». Kulturkonflikte in Asien vom 18. bis zum 20. lahrhundert. Paderborn, 1997.

Flaherty 1992 / Flaherty G. Shamanism and the eighteenth century. Princeton, 1992.

Forster 1963 / Forster G. Werke: Sämtliche Schriften; Tagebücher; Briefe. Berlin, 1963. Bd. 7: Kleine Schriften zu Kunst und Literatur; Sakontala.

Георги 1797 / Georgi J. G. Geographisch-physi-kalische und naturhistorische Beschreibung des Rußischen Reiches, ihrer Lebensart, Religion, Gebräuche, Wohnungen, Kleidung und übrigen Merkwürdigkeiten. SPb., 1797.

Herder 1989 / Herder J. G. Ideen zur Philosophie der Geschichte der Menschheit /

Hrsg. von M. Bollacher // Herder J. G. Werke in zehn Bänden. Frankfurt, 1989. Bd. 6.

Herder 1993 / Herder J. G. Schriften zum Alten Testament / Hrsg. von R. Smend // Herder J. G. Werke in zehn Bänden. Frankfurt, 1993. Bd. 5.

Kohl 1986 / Kohl K.-H. Entzauberter Blick: Das Bild vom Guten Wilden und die Erfahrung der Zivilisation. Frankfurt, 1986.

Lachmann 2002 / Lachmann R. Erzählte Phantastik: Zur Phantasiegeschichte und Semantik phantastischer Texte. Frankfurt, 2002.

Lafitau 1987 / Lafitau J. F. Die Sitten der amerikanischen Wilden im Vergleich zu den Sitten der Frühzeit / Hrsg. u. kom. von H. Reim. Weinheim, 1987.

Porter 2000 / Porter R. Die Kunst des Heilens: Eine medizinische Geschichte der Menschheit von der Antike bis heute. Heidelberg; Berlin, 2000.

Steller 1998 / Steller G. W. Beschreibung von dem Lande Kamtschatka, Klassiker der deutschsprachigen Ethnographie. Bonn, 1998. Bd. 2.

Witsen 1975 / Witsen N. Witsens Berichte über die uralischen Völker, übers, v. Tibor Mikola. Szeged, 1975.

Перевод с немецкого Татьяны Ластовка.

Страх погребения заживо принято считать одной из базовых фобий человеческой психики. В медико-психиатрической литературе для его обозначения используется термин «тафофобия» (от греч. τάφος — гроб и φόβος — страх), включаемый в ряд других названий, указывающих на схожие психические расстройства — боязнь закрытого пространства (клаустрофобия), темноты (никтофобия), душных помещений (клитрофобия) и т. д. [Блейхер 1983: 77][40]. Именно поэтому с психологической точки зрения существование историй о мнимой смерти и погребении заживо не кажется удивительным. В них выражаются страхи, проистекающие из глубинных основ человеческой психофизики и в принципе не зависящие непосредственно от социокультурного контекста их трансмиссии[41]. Вопросы начинаются тогда, когда мы отвлекаемся от собственно психиатрической (или психоаналитической) теории. Почему страх перед мнимой смертью и погребением заживо обнаруживает в истории культуры неравномерную — по крайней мере, в количественном отношении — дискурсивную тематизацию? Почему европейская культура, будучи на протяжении столетий сравнительно равнодушной к страху перед погребением заживо, с особенной силой испытывает этот страх начиная примерно с середины XVIII века? Именно с этого времени, как показывают исследования последнего времени, рассказы о летаргии и заживо погребенных становятся чем-то вроде коллективной обсессии, будоражившей общественное сознание на протяжении последующего столетия и лишь к концу XIX века постепенно потерявшей свой массовый характер [Patak 1907], [Stoessel 1983], [Vogl 1986], [Helwig 1990], [Koch 1990], [Milanesi 1991], [Stein 1992], [Bondeson 2001][42].