Читать онлайн «Русский Галантный век в лицах и сюжетах. Kнига первая». Страница 69

– писал Херасков, и Иван Иванович вполне разделял эти убеждения.

В последние годы жизни Елизаветы, когда она часто болела и больше стремилась к уединению, роль Шувалова усилилась: он стал при ней главным докладчиком и секретарем. Он нередко объявлял Сенату именные повеления; через него же подавались просьбы и доклады на высочайшее имя. Однако, в отличие от всесильной французской маркизы, которой были свойственны известный снобизм и изощренное интригантство, Шувалов всегда действовал бескорыстно, мягко и со всеми ровно и добродушно. Современник писал о нем: “Он выслушивал всякого и даже самых беднейших людей, к нему приходящих, не уподобляясь истукану”. Его равнодушие к богатству и титлам вошло в пословицу. Он наотрез отказался от предложенных ему императрицей графского достоинства, денежных пожалований и обширных поместий, не принял и предложения о чеканке в свою честь памятной медали. Говорили, что государыня приготовила для Шувалова сундук с драгоценностями и слитками золота и серебра. Но Шувалов отверг и этот подарок. “Могу сказать, что я рожден без самолюбия, без желания к богатству, честям и знатности”, – сказал он.

Шувалову был присущ философский склад ума, меланхолический темперамент и неторопливый ритм жизни, отразившийся в его любимой поговорке: “Потихоньку, мало-помалу”. Но при этой внешней медлительности Шувалов спешил делать добро. А, как сказала маркиза Помпадур, “чтобы делать добро, надо иметь ум; дураки на это не способны”. Иван Иванович и являл собой тип выдающегося интеллектуала, мецената, тонкого ценителя искусства и науки. Историк Сергей Платонов отозвался о нем: “На нем не лежит ни одного пятна. Напротив, это была личность замечательно привлекательная, представитель гуманности и образованности, лучший продукт петровских преобразований и украшение елизаветинской эпохи”.

Но елизаветинская эпоха ушла в небытие, и Шувалов потерял прежнюю силу. Предчувствуя опалу, он в 1763 году отправляется за границу, где живет 14 лет. И в Вене, и в Париже, и в Неаполе, в Берлине, и в Риме его принимали с великими почестями. Сам император Священной Римской империи Иосиф II возил его в своем экипаже. Иван Иванович был принят и при дворе Людовика XV, где первый принц крови герцог Орлеанский подарил ему табакерку с финифтяным портретом Петра I – драгоценность для россиянина! Он общался со знаменитыми философами французского Просвещения. Его приветствовали энциклопедисты Дени Дидро и Жан Лерон Д’Аламбер; Жан Франсуа Мармонтель слагал стихи в его честь. Все, кому доводилось говорить с ним, восхищались эрудицией и широтой взглядов этого русского. Особенно близко сошелся он с Вольтером. До нас дошел такой их диалог:

– Петр I и Екатерина II сблизили Россию с Европой, – обронил Вольтер.

– Нет, – парировал Шувалов, – просто они Европу приблизили к России.

И сам Шувалов, казалось, приближал к нам ценности европейской культуры и делал их российским достоянием. Он собрал коллекцию редчайших антиков, шедевров живописи, заказывал формы лучших итальянских статуй, которые передал потом в Академию художеств и Эрмитаж. А как благотворительствовал он русским художникам и ученым за границей! Поручались ему и деликатные дипломатические задания – Екатерина II доверила вести важные для России переговоры о замене папского нунция в Варшаве, что он с блеском исполнил.

В 1777 году Шувалов возвратился на родину и был встречен радушно. Екатерина II в честь его приезда устроила грандиозный бал. Она пожаловала ему должность обер-камергера, наградила высшим российским орденом – св. Андрея Первозванного – и вообще находила особое удовольствие в беседах с ним. Одами, эпистолами, посвященными меценату, откликнулись на это событие многие литераторы. Одно из стихотворных обращений к нему начиналось характерными словами: “Ревнитель росских муз, талантов покровитель…”.

Дом Ивана Ивановича стал средоточием интеллектуальной жизни страны. В нем собирались такие замечательные деятели культуры, как Екатерина Дашкова, Алексей Храповицкий, Осип Козодавлев, Иван Дмитриев, Александр Шишков, Алексей Оленин и другие. Шувалов с его безошибочным вкусом к изящному угадал в юном Гавриле Державине будущего великого поэта и всячески содействовал его известности. Заметил он и талант поэта Ермила Кострова, переводчика “Илиады”, которого даже поселил в своем доме. Многим обязаны ему писатели Денис Фонвизин и Иполлит Богданович. Но Иван Иванович покровительствовал не только дворянам; он ценил и выдвигал даровитых русских самородков – возвысил тверского крестьянина-самоучку Ивана Свешникова. Не оставил Шувалов и литературных занятий – издавал совместно с Дашковой журнал “Собеседник любителей российского слова” (1783–1784).

Увенчанный негромкой, но почетной славой, Иван Иванович ушел из жизни в 1797 году, уже при императоре Павле I. В последний путь его провожал весь Двор. У могилы в Александро-Невском монастыре слово о нем произнес известный тогда вития архимандрит Анастасий (А. С. Братановский-Романенко). “Жизнь Шувалова достойна пера Плутархова”, – произнес он в торжественной тишине. А император, проезжавший на другой день мимо дома Шувалова, остановился, снял шляпу и низко поклонился, отдавая тем самым последний долг его заслугам.

Гаврила Державин адресовал Ивану Шувалову следующие строки:

Память о Шувалове жива и сегодня. В МГУ им. М. В. Ломоносова учреждены именная стипендия и научная премия в честь его первого куратора. Именем Шувалова будет вскоре названа одна из проектируемых улиц в Западном административном округе Москвы.

И Шувалов, и маркиза Помпадур вошли в историю. Но Шувалов занял в ней особое место именно как меценат и деятель русского просвещения. И если современники находили в нем некую схожесть с маркизой и даже называли ее именем, было бы точнее аттестовать Шувалова Помпадуром русским. С поправкой на российские вкусы и черты, на российскую веру в себя и в свою великую культуру.

Сохранился литературный анекдот. При создании знаменитого монумента Петру Великому императрица Екатерина II настаивала на том, чтобы скульптор Этьен Морис Фальконе нарядил этого Медного всадника в русский костюм. Фальконе возражал; и в самом деле, это было бы вопиющим искажением истории: ведь именно Петр, заимствовав у Запада образцы европейской одежды, был рьяным гонителем русского платья. Оно олицетворяло для него ненавистную старину и противников реформ. За изготовление, ношение и продажу русских народных костюмов в городах в петровские времена карали жестоко (хорошо, если дело ограничивалось только денежным штрафом или кромсанием русских нарядов беспощадными цар евыми ножницами). В дв орянской и меща нской среде старо-русское платье воспринималось как пародийное, маскарадное. В него рядили и провинившихся гимназистов. Европейский же кафтан, помимо обычной функции одежды становился, по словам Александра Каменского, “двигателем просвещения и олицетворением петровского абсолютизма, он получал воспитательную значимость”.

В этом споре вокруг памятника возобладало соломоново решение – преобразователь России явился на постаменте не в русском и не в европейском костюме, а в простой древнеримской тоге. Возможно, потому, что в русском фольклоре царь предстает преимущественно как любитель самой простой одежды, а Екатерина, с ее подчеркнутым пиететом к Петру I, воспринимала образ великого реформатора исключительно по преданиям.

Продолжая курс Петра I на европеизацию (пункт 6 “Наказа” гласил: “Россия есть европейская держава”), Екатерина в то же время привнесла народные вкусы и черты в придворный костюм – как об этом сказал мемуарист, она “и в области моды хотела оставаться прежде всего русскою”. “Семирамида Севера” и создала свой неповторимый самобытный стиль в моде. При этом, в отличие от своих предшественников, она не навязывала под страхом наказания собственные образцы, а предоставляла их выбор воле подданных. Николай Карамзин отметил: “Петр, насильствуя обычаи народные, имел нужду в средствах жестоких, – Екатерина могла обойтись без оных, к удовольствию своего нежного сердца”.

Историк моды Федор Комиссаржевский свидетельствует, что основные формы костюма XVIII века создавались в Париже, и если “русские и другие народы вносили в одежды и “свое”, оно выражалось почти всегда только в деталях”. Однако в истории русской культуры такие “детали” обретают и смысл, и самостоятельное значение; они имеют и явный идеологический подтекст. А потому представляется важным проследить эти “детали”, воссоздавая шаг за шагом взгляды императрицы на моды и щегольство. В этом нам помогут собственноручные “Записки” Екатерины, охватывающие период с раннего ее детства до вступления на российский престол.