Читать онлайн «Повседневная жизнь римского патриция в эпоху разрушения Карфагена». Страница 16

Пифей был родом из Массилии. И вот Сципион задумал узнать там о нем подробнее. Но напрасно он, по словам Полибия, расспрашивал буквально всех массилиотов о Британии: никто не мог удовлетворить его любопытство. Сципион и тут не отчаялся. Он продолжал свои расспросы по всему Нарбону (Polyb., XXXIV, 10, 6). Увы! Как и предсказывал Полибий, все было тщетно, и юноше пришлось отказаться от своей мечты.

Вероятно, вскоре после возвращения из путешествия к Сципиону неожиданно явились послы из Македонии. Они просили, чтобы он немедленно поехал к ним и помог им уладить какие-то внутренние дела (Polyb., XXXV, 4,10–11). Нас может удивить, что македонцы вручили судьбы своего государства молодому, никому не известному человеку. Между тем ничего нет естественнее. По римскому обычаю, который Ф. Ф. Зелинский называет рыцарственным, полководец, покоривший Риму какую-нибудь область, становился ее патроном. Отныне он обязан был заботиться о том, чтобы те, кого он сделал подданными римского народа, ни в чем не терпели нужду. Эмилий Павел выполнял свои обязанности с такой строгой щепетильностью и с такой искренней добротой, что македонцы давно привыкли смотреть на него как на своего спасителя и защитника. Теперь же они надеялись, что обязанности отца возьмет на себя его сын.

Впрочем, я думаю, что дело тут не только в Эмилии Павле, но и в самом Сципионе. Недаром послы обратились именно к нему, а не к его старшему брату Фабию. У нас есть два разительных факта — в 151 году до н. э. македонцы приглашают к себе Сципиона, а четыре года спустя, в 147 году, греки присылают на помощь римлянам целый боевой флот, как они официально заявили, из дружбы к Сципиону! Каковы же причины такого необыкновенного расположения? Надо думать, эллины и македонцы видели от Публия очень много добра. Действительно. Плутарх сообщает, что Сципион оказывал грекам тысячи услуг из любви к Полибию, а потом еще и к Панетию Родосскому (Plut. Praecept. polit., p. 814 С). Мы знаем, как добр он был к бесправному заложнику Полибию. Но в Риме были сотни людей, оказавшихся в таком же положении. Многие из них были личными друзьями Полибия. Легко себе представить, что названый отец приводил к Публию всех этих греков и они находили неизменно ласковый прием в этом милом и гостеприимном доме. Он помогал, как мог, и ахейцам, и родоссцам. А в 150 году добился наконец для ахейских заложников разрешения вернуться на родину. И, конечно, эллины, возвращаясь домой, рассказывали о великодушии и удивительной сердечности этого римлянина.

Поездка в Македонию показалась Публию чрезвычайно заманчивой. Она была и лестной, и почетной и, главное, очень интересной. Ведь можно было вновь посетить Грецию, где он был всего один раз совсем мальчишкой. Итак, он стал собираться. А между тем в Риме произошли неожиданные события.

Началась война в Испании. То есть, собственно говоря, она, то тлея, то вспыхивая, горела не переставая последние 50 лет. Сейчас же она грозила разрастись в настоящий пожар. На сей раз мятеж подняли три испанских племени, среди которых первое место занимали беспокойные и всегда враждебные Риму араваки. Консулу Марцеллу, командовавшему в Иберии, как будто удалось их успокоить, и он, утомленный суровой и мучительной войной, предложил Риму заключить мир. Но это намерение привело в ужас все союзные Риму испанские племена. Они клялись и божились, что поведение араваков не более чем лукавство, что стоит Риму вывести из страны армию, как их сметут с лица земли, вырежут поголовно, и умоляли римлян продолжать боевые действия.

Квириты были в мучительных колебаниях. Мнения разделились — одни настаивали на мире, другие были за войну. Наконец победили последние. Решено было послать в Иберию новое большое войско. Среди тех, кто голосовал за войну, был и Публий Сципион (151 г. до н. э.) (Polyb., XXXV, 2–3,4,8).

Тем временем римляне были повергнуты сначала в смущение, затем в ужас. Дело в том, что Рим столкнулся с совершенно новым для себя видом войны — с партизанской борьбой в дикой горной стране. Полибий называет такую войну огненной. «Огненную войну начали римляне с кельтиберами, — говорит он, — так необычны были ход этой войны и непрерывность самих сражений. Действительно, в Элладе или в Азии ведомые войны кончаются, можно сказать, одной, редко двумя битвами… В войне с кельтиберами все было наоборот. Обыкновенно только ночь полагала конец битве… Зима не прерывала войны. Вообще, — заключает историк, — если кто хочет представить себе огненную войну, пускай вспомнит только войну с кельтиберами» (Polyb., XXXV, 1).

И вот в Рим стали приходить страшные известия об огромных потерях и трудностях войны (ibid., XXXV, 4,2). Все знали, что даже консул Марцелл бледнеет, говоря о войне в Испании, и вдруг всеми овладел панический ужас. Дошло до того, что молодежь стала уклоняться от набора. Чтобы оценить значение этого явления, надо вспомнить, что римляне были самым воинственным народом на свете, что мир казался им скучен, что храм Януса, который запирался, когда кончались войны, был закрыт только один раз за всю их историю — а именно при добром царе Нуме, наследовавшем Ромулу, что, когда объявлялся набор, на каждую должность приходила целая толпа людей, и вообще, они нуждались не в хлысте и шпорах, а в узде. И вот теперь эти самые римляне уклонялись от набора!

Ни доводы, ни угрозы не помогали. И вот, когда отцы буквально сгорали от мучительного стыда, в сенат неожиданно явился Публий Корнелий Сципион. Он спокойно и твердо заявил, что пришел записаться в набор и готов поехать в Испанию в любой должности.

— Правда, — сказал он, — для меня лично было бы безопаснее и выгоднее ехать в Македонию, однако нужды отечества значат больше, и всякого, жаждущего славы, они призывают в Иберию.

Сенат был поражен, услыхав такое предложение, да еще из уст человека, которого все считали далеким от общественной жизни. Разумеется, он тут же был зачислен офицером в испанскую армию.

И самое удивительное — Сципион совершенно изменил настроение в Риме. «Велико было восхищение Сципионом… с каждым днем оно становилось все больше… Молодые люди, робевшие раньше, теперь из боязни невыгодного сопоставления одни спешили предложить свои услуги военачальникам в звании легатов, другие целыми толпами и товариществами записывались в военную службу» (Polyb., XXXV, 4).

Итак, книги, рисунки, стихи, астрономические сферы были брошены. Публий ехал на войну в дикий край. Верные Полибий и Лелий, которые считали, что их судьба неразрывно связана с судьбой Сципиона, последовали за ним в Испанию[32].

Римлянин на войне. Почетные венки. Дипломатия и переговоры. Дисциплина. Осада и штурм.

Испания мало изменилась со времени Великого Сципиона. По-прежнему то была суровая страна с диким населением, придерживавшимся жестоких обрядов, вплоть до человеческих жертвоприношений. По-прежнему в этой мрачной пустыне, словно оазисы, поднимались приветливые греческие города побережья и римская колония Италика, основанная Публием Африканским Старшим. Наш герой и его друзья быстро убедились, что в зловещих слухах, которые ходили об этой сумрачной стране, не было ни капли преувеличения. Варвары уходили в горы, унося с собой продовольствие и угоняя скот (Арр. Hiber., 52–53). Римляне шли по печальной пустыне. От непрерывных трудов, дурной пищи и напряжения они выглядели усталыми и осунувшимися. Уже много ночей они не смыкали глаз (ibid., 54). Вот в какой угрюмый и неприветливый край судьба забросила того, кто еще так недавно казался всецело погруженным в служение музам и далеким от нужд обыденной жизни!

Но не это тяжелым камнем лежало на сердце Сципиона. Он, которого когда-то называли ленивым, вялым и лишенным римской энергии, мог выносить холод, палящий зной, ветер, дожди, голод, бдения и всевозможные лишения с таким спокойным, неколебимым мужеством, что поражал даже видавших виды солдат, а его отвага вызывала изумление и у врагов, и у друзей. Нет, он мог бы вынести во сто крат большие беды. Дело было в другом.

Консул Лукулл, под началом которого он служил, был никчемнейшим человеком — бездарным, наглым, алчным и лживым[34]. В Испанию он приехал, привлеченный слухами о ее сказочных богатствах. Он мечтал разбогатеть и надеялся, что в дикой стране, далекой от цивилизованного мира, ему все сойдет с рук. Рассказывают, что он без всяких причин начал войну с испанским племенем ваккеев. И ужаснее всего — с помощью самого бесчестного обмана он захватил неприятельский город и перебил множество жителей. «Лукулл, — пишет Аппиан, — покрыл имя римлян позором и поношением» (Hiber., 51–52). Отныне никто из иберов им не верил. На мирные предложения они отвечали язвительным хохотом и спрашивали, неужели римляне полагают, что кто-нибудь еще не знает, как поступили они с ваккеями. Вот что нестерпимым стыдом жгло сердце Сципиона.