Читать онлайн «Антропологический код древнерусской культуры». Страница 59

В промежутке между строительством этих двух самых крупных сооружений Московского Кремля (с 1479 по 1508 гг.) были заново отстроены стены и башни, а на его центральной площади, называемой ныне Соборной, выросли колокольня Ивана Великого (1508 гг.) и более скромные по масштабу, но не менее значимые сооружения – палата великокняжеского дворца (Большая, или Грановитая, 1491 г.) и домовые церкви митрополита (Ризоположенская, 1485 г.) и великого князя (Благовещенский собор, 1489 г.). Они-то и завершили оформление нового образа Московского Кремля. Если стены, башни, палату и две парадные лестницы возводили в основном итальянские мастера (Марко Фрязин, Антонио Фрязин, Алевиз Старый, Пьетро Антонио Солари, Бон Фрязин и др.), то домовые церкви строили псковичи, и лишь два портала с колоннами в Благовещенском соборе, необычными для Руси, выдают руку итальянских декораторов, привлеченных для украшения здания. Ансамбль в целом (как и белокаменный Кремль Дмитрия Донского за сто лет до этого), и в особенности Успенский собор, поражали воображение современников. Он, как камертон, задавал тон украшению других городских центров страны. В нем сочетались монументальность и камерность, акцентированные в каждом из составляющих его храмов, высота духа и любовь к человеку.

Созданные в ту пору небольшие московские храмы как бы воплощают образ русской души своей человечностью, мягкостью форм, стремлением к особым декоративным элементам – килевидным кокошникам, похожим также на силуэт огня горящей свечки. Особым теплом и любовью веет от Спасского собора Андроникова монастыря (ок. 1425–1427 гг.), Рождественского собора Саввино-Сторожевского монастыря (1405 г.), Троицкого собора Троице-Сергиева монастыря (ок. 1422 г.). В них достигнута абсолютная гармония внутреннего и внешнего, прекрасного и благого. Они как бы «подогнаны» под человека – не давят тяжелыми каменными массами, а покоряют своей задушевностью. Одной из таких построек была Крестовоздвиженская церковь, просуществовавшая в Кремле до середины XVII столетия. Она была построена в середине XV в. вблизи от Спасских ворот как домовая церковь Владимира Ховрина, гостя и боярина великого князя. По сохранившемуся изображению этой церкви на плане Москвы «Кремленаград» можно представить ее внешний облик, отличительной особенностью которого были два ряда кокошников под главкой. Килевидными кокошниками, скорее всего, были украшены и несохранившиеся Троицкий собор Серпухова и Успенский собор Коломны, созданные при Дмитрии Донском незадолго до Куликовской битвы.

Столь же «антропоцентричны», хотя и на свой лад, и новгородские храмы периода расцвета XIV–XV вв. Они не такие «мягкие», как московские, они грубее, жестче, в них меньше декоративности, больше острых углов и т. п., но они так же камерны, приближены к земле, как бы вырастают из нее. Новгородский тип храма, найденный еще в домонгольский период в церкви Рождества в Перыни, теперь получил свое полное развитие. Четырехстолпные, одноглавые, одноабсидные, с трехлопастным завершением фасадов, с аркатурными поясами, бегунцами, поребриком на барабане, рельефными крестами, карнизами и нишами на фасадах, стрельчатыми перспективными порталами, они как бы воплощали демократичный новгородский дух. Крепкие и простоватые с виду, напоминающие белые грибы, коренастые, с толстыми неровными стенами, как будто вылепленными вручную, они производили впечатление своей необычайной органичностью. Среди них следует назвать церкви Петра и Павла на Славне и в Кожевниках (1367 и 1405 гг.), Спаса на Ковалеве (1345 г.), Власиевскую на Волосове поле (1407 г.), Иоанна Милостивого на Мячине (1422 г.), Федора Стратилата на Ручью (1361 г.), Успения на Волотовом поле (1353 г.) и др.

Самым известным из новгородских памятников церковного зодчества эпохи расцвета стал, конечно же, храм Спаса Преображения на Ильине улице, построенный в 1374 г. на средства боярина Василия Даниловича Машкова и расписанный знаменитым Феофаном Греком. Огромное погрудное изображение Спаса Вседержителя в зеркале купола как бы довлеет над внутренним пространством храма. Под изображением по кругу идет надпись из Псалтыри с призывом к Господу услышать голос людей. Еще ниже помещены изображения четырех архангелов и серафимов, а в простенках между окнами барабана – праотцов. В апсиде был чин святителей, фрагменты которого сохранились до сего времени, а также «Евхаристия», «Благовещение» и др. На сводах и стенах располагались композиции «Рождества Христова», «Крещения», «Сретения», «Сошествия во ад», «Проповеди Христа апостолам». Система росписи канонична. Эти росписи вызвали ряд подражаний, в частности в церкви Федора Стратилата на Ручью и церкви Успения на Волотовом поле. Стиль работы и мастерство Феофана Грека, широко известное уже при жизни, восхищало современников, что явствует из письма Епифания Премудрого к Кириллу Тверскому. Самое главное, что следует из этого письма и что особо восхищает Епифания, это свободное отношение к образцу, отказ от слепого копирования чужих работ: «Сия же вся егда назнаменующу ему или пишущу, никогда же нигде же на образцы видящее его когда взирающа, яко же нецыи наши творят иконописцы, иже недоумения наполнишася присно приницающе, очима мещуще семо и овамо, не толма образующее шарми, елико нудяхуся на образ часто взирающее…».[421] Епифаний считает, что секрет творчества Феофана Грека в том, что сей «упредивленный» и «мудролюбивый» муж видит внутренним зрением, чувствами находясь в мимоидущем времени («ногама же бес покоя стояше, языком же беседуя с приходящими глаголаше»), а душою проникая в вечность («а умом дальная и разумная обгадываше; чювственныма бо очима разумныма разумную видяше доброту ся» [444]). При этом, как явствует из того же письма, Феофан Грек был «книги изограф нарочитый и живописец изящный во иконописцех» [444]. Он не только расписал более сорока церквей по всему миру, в том числе три в Москве, а также в Нижнем Новгороде и Великом Новгороде, но и писал светские картины. В частности, Епифаний упоминает изображение некоего града, панораму белокаменного Кремля, храм Софии Цареградской «незнаемою подписью и страннолепно» [444] в покоях великого князя и Владимира Андреевича Серпуховского, а также на книжных миниатюрах.

О расцвете культуры «Души» говорит и тот факт, что архитектурные памятники и их росписи не замыкаются в узкие рамки одного типа, направления, «чина». Они более-менее свободны, отражают личное предпочтение своих создателей, стремящихся выразить свою идею теми художественными средствами, которые они считают адекватными. Отсюда многообразие художественных стилей. В той же новгородской фресковой живописи мы встретим не только подражателей манеры Феофана Грека, но и совершенно иной стиль росписей, названный специалистами «иконописным» в силу статичности, мелкофигурности, графичности, многоцветия. К таковым относят росписи Спаса на Ковалеве, Рождества Христова на Поле, Благовещения на Городище, Михаила Архангела на Сковородке. Даже картины Страшного суда, написанные в стиле, названном Д. С. Лихачевым стилем «психологической умиротворенности»,[422] приобретают совершенно несвойственное им звучание. Наиболее наглядно это прослеживается на фреске Успенского собора во Владимире, принадлежащей Андрею Рублеву и Даниилу Черному. Специалисты давно подметили общее приподнятое настроение фрески, несмотря на сюжет, изображающий, как известно, и «Шествие праведников в Рай», и грешников, мучаемых в аду. В центре композиции показан Христос, вершащий суд, правая рука его поднята вверх и указует путь праведникам, левая опущена вниз и указует путь грешникам. Тема праведников перевешивает здесь тему грешников. Светлые спокойные лики участников процессии праведников, среди которых в первом ряду показаны апостолы Петр и Павел, затем пророки, святители, мученики, преподобные, праведные жены и миряне, наполняют композицию спокойствием и просветленностью. Замечательны тонкие фигурки двух трубящих ангелов на арке, они созывают на радостный праздник души праведных. В трактовке трубящих ангелов не чувствуется скрытой угрозы, которая явно ощущается в сценах Страшного суда в XVI столетии.

На протяжении всего XV столетия русское искусство развивалось под сильнейшим влиянием стиля «психологической умиротворенности». Вершиной его развития признается творчество Дионисия, которого ставят в один ряд с Андреем Рублевым и Феофаном Греком. Справедливости ради следует отметить, что Дионисий научился живописному искусству от старца Митрофана, имя которого далеко не так известно, как имя его выдающегося ученика. Вместе они расписывали в 1460—70-х гг. Рождественский собор Пафнутьево-Боровского монастыря. Уже тогда они были «живописцы …пресловущи тогда паче всех в таковем деле», как говорится в «Житии Пафнутия Боровского», составленном в 1505–1515 гг. ростовским архиепископом Вассианом Саниным.[423] Митрофан был «соборным старцем» московского Симонова монастыря, называли его и «иконником». Дионисий не был монахом. Он был намного моложе своего учителя, поэтому, видимо, в 1481 г. он один был приглашен духовником Ивана III Вассианом участвовать в оформлении Успенского собора Московского Кремля. Вместе с ним подобное приглашение получили поп Тимофей, Ярец и Коня. Эти мастера и создали иконостас, который, к сожалению, не сохранился. Зато сохранилась каменная алтарная преграда с изображением двадцати трех полуфигур преподобных (монахов-подвижников): Алексея Человека Божьего, Иоанна Лествичника, Моисея Мурина, Симеона Столпника, царевича Иоасафа и др. Сохранились и фрагменты росписи в алтаре, но в них нет явных перекличек с творчеством великого мастера.