Читать онлайн «Ницше как предшественник фашистской эстетики». Страница 8

Это содержательное представление об уродстве современного человека делает ницшевскую полемику против декадентства очень интересной. Ибо как ни ложны его исходные пункты, его выводы, его цели и т. д., все же в своем многостороннем наблюдении симптомов декадентства он действительно вскрывает целый ряд важных черт, характеризующих идеологию нисходящего капитализма. Правда, меткость этих его полемических замечаний связана теснейшим образом как раз с наиболее реакционной стороной его философской позиции.

Мы уже отметили как характерную особенность Ницше то обстоятельство, что он в противоположность большинству романтических противников капитализма не создает утопий из «хороших сторон» капиталистического строя, а наоборот, защищает и прославляет последний, исходя из его «дурных сторон». В виду все возрастающей очевидности и непримиримости капиталистических противоречий, при полной невозможности надеяться на возврат патриархальных порядков, идеология либерализма и романтики старого типа становилась все более бесплодной, пустой и фразерской. Уже Шопенгауэр вступает на новый путь апологии капитализма, на путь косвенной апологетики, апологетики в форме общей критики бытия. Ницше (и уже до него Яков Буркгардт) дает шопенгауэровской философии исторический уклон.

Если Шопенгауэру все бытие представлялось бессмысленным хаосом, так что всякая особая критика капиталистического строя была бы с его точки зрения смехотворно мелочной затеей, то Ницше концентрирует свой пессимизм на проблеме истории. Общая бессмыслица бытия остается и у него в качестве метафизического фона, но в известные периоды человечеству все-таки удавалось, по его мнению, извлечь из этой объективной бессмыслицы какой-то субъективный смысл (Греция, Ренессанс и т. д.). Только в XIX веке, только после французской революции человечество приходит в полный упадок. Ницше призывает к борьбе с этим упадком. Сообщая пессимизму исторический характер, Ницше вместе с тем активизирует его в противоположность пассивно-аскетическим тенденциям Шопенгауэра.

Но где найти точку приложения для этого активизма? Так как Ницше не может и не хочет понять объективные причины наблюдаемой им деградации человека, то оторванный от своих общественных основ человек неизбежно превращается у него в мифическую фигуру. Преобладающему сейчас типу человека, декаденту, испорченному христианством, Сократом, Руссо и т. д., должен быть противопоставлен «новый человек». Не напрасно Ницше всегда с гордостью называет себя психологом. Вся его философия есть не что иное как мифологизированная психология его собственного развития — развития человека, который был сначала пленен современной декадентщиной (преклонение перед Шопенгауэром и Вагнером, иллюзии насчет бисмарковской империи), но потом осознал ложность этих тенденций и благодаря этому «выздоровел», «преодолел» декаденство.

Это собственное переживание психологического кризиса, приведшего к преодолению декадентства, Ницше расширяет в целую философию истории и культуры. Этот лично пережитый опыт сообщает его философии объективно-апологетической субъективный характер жизненности, подлинности и искренности. Объективно за переживанием Ницше скрывается лишь та иллюзия, будто противоречия действительного капитализма могут быть преодолены с помощью мифа о каком-то вымышленном капитализме.

Итак, суть мифологизирующего метода Ницше заключается в том, что противоположные исторические принципы превращаются у него в противоположные человеческие типы, и задача философа сводится к психологическому исследованию этих типов. Этот мифологический метод скрывает от Ницше противоречия в его собственном понимании и оценке капиталистической действительности. И тот же самый метод порождает на почве его агностицизма, переходящего в мистику, иллюзию реалистического понимания, иллюзию «научности» (мифологизирование дарвинизма, биологизма и т. д.). Наконец, эта мифологизация позволяет Ницше замаскировать капиталистический характер тех утопий, которые он выдвигает против капитализма. Так например, он отвергает капиталистическую конкуренцию; но в то же время он возводит борьбу за существование в некий мифологический принцип, греческий «агон» (состязание) — в мифологическую форму всякого здорового общества, не замечая, что он тем самым лишь противопоставляет, по старому романтическому обыкновению, «дурной конкуренции» «хорошую конкуренцию». Точно так же обстоит дело со сверхчеловеком и другими фигурами его мифа. Эта маскировка идет еще дальше: миф Ницше, остающийся по существу капиталистическим, кажется не только чем-то отличным от капитализма, но и чем-то исторически новым; защита капиталистического строя приобретает видимость радикальной атаки на современное общество, превращается в мнимо-революционную позу.

На этой-то психологически-мифологической почве и совершается ницшевское «преодоление» декадентства. Также как Ницше заблуждался насчет самого себя, думая что ему лично удалось преодолеть декадентство, точно так же он воображал, что с помощью его мифологизированной психологии истории декадентство может быть вообще преодолено изнутри, психологически. Этим объясняется его особое отношение к проблеме декадентства: он и не осуждает его сплошь, как ограниченные защитники более ранних стадий развития, и не чувствует себя благополучным в болоте декадентства, как опустившиеся рядовые литераторы. В противоположность тем и другим он видит в декадентстве неизбежную переходную ступень к «оздоровлению» человечества, И его путь заключается в том, что он последовательно доводит до конца противоречивость своих исходных философских позиций. Он хочет именно посредством усиления декадентства подняться над декадентством. Те самые элементы, которые в обыкновенном декадентстве разлагают и умерщвляют жизнь могут, если усилить их мощь, их энергию, перейти в противоположность декадентства.

«Это в конце концов вопрос силы: все это романтическое искусство какой-нибудь сверходаренный и могучий волей художник мог бы целиком перегнуть в антиромантизм или, употребляя мою формулу, в дионисизм, — совершено так же, как всякий вид пессимизма и нигилизма становится в руках сильнейшего лишним молотом и орудием для построения новой лестницы к счастью».

Во всем этом ясно обнаруживается глубокая связь Ницше с традициями романтической критики капитализма: Ницше борется против романтики, но так, что «дурной, декадентской» романтике он противопоставляет «хорошую» романтику, дионисийское начало. Правда, со стороны содержания метод Ницше противоположен методу старых романтических противников капиталистической культуры. Он — апологет «дурных сторон» капитализма.

Эта позиция дает ему возможность критиковать самым радикальным образом современную культуру, беспощадно (по видимости) разоблачить ее внутренние противоречия. И может показаться, что в этом пункте Ницше соприкасается с ранне-буржуазными «циническими» критиками капитализма. Но это так кажется только. Ибо эти последние (вспомним хотя бы Мандевиля) отдают себе полный отчет в объективно-революционном характере капиталистического развития, и это сознание великой исторической миссии их класса дает им смелость говорить прямо, с циничной ясностью, о грязном и кровавом, но исторически неизбежном пути этого развития.

Наоборот, Ницше предпринимает апологию капитализма, исходящую из его «дурных сторон», потому что он слишком проницателен, чтобы не видеть, что все прямые апологетические аргументы давным-давно уже выдохлись, что спасти капитализм можно только беспощадной (по видимости) критикой его деградирующих последствий, только с помощью «credo quia absurdum» (верю, потому, что это нелепо).

Именно ради идейного спасения капитализма Ницше и разоблачает всю жалкую низость его проявлений в области культуры; этому упадку он противопоставляет для защиты всей системы в целом всю низость своего исторического мифа, своей «белокурой бестии», своего «Чезаре Борджиа на папском престоле». Таким образом центральным ядром исторического мифа Ницше является миф о варварстве нисходящего капитализма.

Всеми охарактеризованными тенденциями своей философии Ницше кладет начало тому развитию буржуазной идеологии, которое в период послевоенного империализма завершается фашистской проповедью. Нет ни одного мотива во всей фашистской философии и эстетике, который не восходил бы к Ницше, как к своему главнейшему источнику. При этом важно не столько непосредственное сходство отдельных высказываний и оценок, сколько общий подход к вопросам культуры и искусства.

Социальная демагогия фашистов есть такое же продолжение ницшевской косвенной апологетики капитализма, как вся фашистская концепция «избранников» есть прямой вывод из ницшевской антитезы высших и низших людей, из его теории социальной злобы и т. д. Фашизм видит, стало быть, в Ницше с полным правом одного из своих важнейших предков. Но в то же время он относится, как мы уже отметили, несколько недоверчиво к отдельным чертам ницшевского метода и ницшевских выводов. И это вполне понятно: фашизм отделен от Ницше несколькими десятилетиями идеологического упадка буржуазии.