Читать онлайн «Пушкин и пустота. Рождение культуры из духа реальности». Страница 60

Люди, к примеру, получают от еды удовольствие и заочно не проклинают гастрономические вкусы соседей. Когда же дело доходит до выбора между культом Пушкина (обобщим славным именем классический корпус культуры) и поп-культурой, ссора разгорается нешуточная. При этом эффективность аргументации, базирующейся на запретах и угрозах, совсем невысока. Спорящие забывают, что оппонента не обязательно карать, иногда полезно услышать и чужое мнение. Глухота к позиции оппонентов, культурный фанатизм, убежденность в непогрешимости собственной точки зрения в одинаковой мере характерны как для консерваторов, так и для либералов.

Консерватор, как правило, является защитником имперского образа Пушкина как печки, от которой начинаются все наши танцы-пляски. Либерал верит в грядущее торжество потребительского общества, выступает за всеобщую приватизацию культуры от Пушкина до Буковски.

Писательство сегодня относится к маргинальным типам деятельности, часто философски ненужным и социально излишним, которые увлекают лишь неудачников.

Один из самых ярких парадоксов заключается в том, что писатель, чаще всего, повторимся, ненужный и излишний, по привычке продолжает вписывать себя в модель, по которой строились образы классиков культуры.

Девятнадцатый век создал галерею писателей-кумиров, основанную на феномене легендирования. Пушкин прославился не только стихами, но и дуэлями, и любовным списком. Лермонтов – неземной печалью и дуэлями. Достоевский – нечеловеческими страстями и страданиями. Толстой – дидактическим образом жизни, установкой на следование высочайшим идеям в собственной жизненной практике. Писатели, хотели они того или нет, становились легендами, в тексте которых объединялись культурное, бытовое, потаенно-человеческое, философское. Такова была модель мифологизации художника, сформированная культурой Запада на протяжении нескольких веков неспешной интеграции книги и ее создателя в легенду.

Наша современность не благоволит мифологизации писателя. На фоне действенных персонажей реальности он смотрится вяло и неубедительно. Просто он вышел из социальной моды. Как и военный. Как и крестьянин. Проникновенные разговоры о таинствах поиска слова, о ратной славе, о скромном трудовом подвиге мало кого интересуют.

Как хочется поморщить лоб… Поморщим!

Мы живем в эпоху рекламирования кумиров, продюсированием которых занимаются средства массовой информации. Раньше писатель мог совершить за всю свою жизнь десяток-другой литературных деяний, пяток раз оскандализироваться (и т. д.), и все это активно обсуждалось современниками на протяжении двух-трех поколений. В современном мире герой массмедиа совершает несравнимо больше саморекламных акций за один только ТВ-вечер. Новые кумиры ссорятся, откровенничают, провоцируют, говорят о себе, о вечном, и все это языком, понятным массе, что их ни в коей мере не уничижает, напротив, приближает к поклонникам.

СМИ изменили формат легендирования. Зрителю по нраву сюжет мгновенного возвышения людей: еще вчера мальчик-неизвестно-откуда становится героем экрана. Темы везения, настойчивости, дерзости, случая вытеснили архаические категории творческого труда и таланта.

На фоне певцов, медийных лиц, шоуменов современный писатель смотрится весьма неказисто, он продолжает морщить лоб, рассуждая о бесконечном, скучно и невнятно говорит о скучном и невнятном, давно ушедшем, приказывает любить это ушедшее. Плачет о гибели великой русской литературы.

Стон этот не может быть популярен в ситуации бесконечного ассортимента выборов и разнообразных предпочтений. Интересы сегодняшнего потребителя ТВ-информации включают в себя политику, экономику, развлечения, светскую жизнь. Все учительские интонации писателя, его разглагольствования о вечном, хмурый вид, грозные взоры не воспринимаются чем-то серьезным. Писатель очень хочет популярности, но при этом не собирается обучаться новым правилам игры, адаптировать свою высокую мысль к нуждам потребителя культуры. Напротив, с высоты самовоздвигнутого пьедестала он продолжает вещать, обличать, настаивать и приказывать. В этой позиции, несомненно, просматривается букет комплексов – от желания себя реабилитировать, вписаться в социальную мифологию до неполноценности.

Телевизор не может вместить всех высоколобых, на них отсутствует широкий социальный спрос, на ТВ только дюжина писателей получает свою долю легендирования. Они могут позволить себе иронично относиться к политике и экономике или демонстрировать предельно доходчивую аргументацию, находящую отклик в сердцах миллионов потребителей.

В позиции писателя – радетеля чистоты культуры и нравственности – наряду с искренностью присутствуют рудименты традиционного мышления. Будучи озвученными на ТВ, чей формат основан на плюрализме мнений, хрестоматийные лозунги приобретают весьма сомнительные коннотации.

Сегодня защищать русскую культуру в ее классических параметрах – совсем не смелость, а конъюнктурная, стократ повторенная легитимизация знакомого и не единожды слышанного, уставшего и давно уже нуждающегося в новых методах встраивания в современность. Утверждать приоритет духовного над прагматическим – вовсе не акт альтернативного мышления, это призыв к нелепой борьбе за мир во всем мире.

Куда востребованнее звучат рискованные посылы о стирании границ между традиционными категориями и актуальными переинтерпретациями, об инфицированности морали трансагрессивными явлениями самой культуры. Уже совсем не провокационны мысли о необходимости апологетических прививок самодостаточного смысла прагматическим сферам существования человека и т. д.

Сегодня от культового художника не требуется предлагать на рынок эксклюзивный проект, и он может быть скромным пролетарием художественного труда или высококвалифицированным исполнителем. Этого достаточно. Важнее другое: он должен тиражировать концепты. Достаточно обратить внимание на высокие рейтинги писателей-концептуалистов. Желаем мы этого или нет, рейтинг остается важнейшим знаком востребованности литературного продукта. При этом авторы настоящей статьи не менее других поклонников культуры осведомлены, что рейтинг – инструмент экономически-коммерческого расчета с рекламодателем, а вовсе не содержательный показатель.

Близкая грустная история произошла с современными писателями-реалистами. Писатель, к примеру, может ввести в свой роман реплики классического литературного контекста, усилив им животрепещущие темы, но это не означает, что они будут социально востребованы по причине традиционности их подачи, стилевой хрестоматийности, банальности концепций, лозунговости, которая вуалируется натужным экспериментом либо провокационными трюизмами.

Многие писатели пытались прибиться к современности, но как-то не результативно. Создавались грандиозные художественно-мыслительные проекты, втягивающие в свои истории классические идеи и образы. При первом приближении они заставляли поверить в амбиционные и качественные планы, а на поверку выходило, что их авторы заняты тем, что предъявляют повышенные претензии к современности и закатывают истерики по поводу утраты гражданами морали.

Задача писателя в современном мире не сводится к конструированию концептов, не к транслированию истин, правильных, звонких, не им добытых, а черпаемых из словаря патриархального цитатника. Она – не в декларативных апелляциях к божественной мудрости, не в писательском самоотчуждении в интеллектуальное графоманство, но в попытке прозрачно и убедительно описать потребное соотношение приватного и социального, процесс перехода человека из одного состояния бытия в другое, способы адаптации человека к принципиально бездуховным категориям, суть социального феномена подмены Бога посредством обращения к необъективированному.

В этом есть что-то неприличное и самозванческое, когда в современности, повергшей почти все мраморные репутации, писатель продолжает считать себя владельцем копирайта на все «русские вопросы», и конечно же на «русскую душу».

«…ангелочек-то мой. Улетел-с!»

Через сто лет после смерти Толстого, через сто лет нещадной эксплуатации идей, художественных приемов русской классической литературы можно подвести некоторые печальные итоги: русская классика забронзовела в своем праздничном величии, хрестоматийно выхолостилась в школьном исполнении, перестала быть модной для читателя, разъялась на идеи-хиты. Сейчас даже начинающему писателю (сценаристу, продюсеру) понятно – для того чтобы написать роман или пьесу, снять сериал по мотивам русских вопросов и русской души, необходим банальный суповой набор: обязательно жалкие герои со вселенской мукой в душе (традиция Достоевского), которые произносят нелепые по возвышенности монологи (традиция Толстого и Горького), при этом они пребывают в поисках Бога или чего-то трансцендентного (вот и вновь Достоевский и Толстой). Фирменным знаком развязки должно стать самоубийство одного из нелепых героев или массовый уход всех персонажей. Достаточно вспомнить пародию Макса Фрая на самые распространенные финалы произведений отечественной классики. Например, «Серые дни (русская классика). „Дни проходят, один за другим, а я все грущу понемножку, потому что нет со мною Настеньки. Не захотел жить с нами ангелочек-то мой. Улетел-с!“; Записки рыбака (русская классика). „Следующим летом я вернулся в Дубраву и узнал, что Степан помер, свалившись с лошади. Месяц промаялся, да потом помер. И Анюта его померла от какой-то неведомой хвори в Великий Пост. И дети их померли. Только младшенький Егорка остался, его взяли к себе сердобольные соседи. Впрочем, на следующий год, перед самой Пасхой помер и Егорка“».