Читать онлайн «Герцоги республики в эпоху переводов: Гуманитарные науки и революция понятий». Страница 7

— утверждает аналитический философ, на протяжении ряда лет занимавший пост директора CREA, Даниэль Андлер.

Эта критика, безусловно, отражает вполне реальные проблемы, от которых с давних пор страдает французская академия. Жесткая иерархия, огромная власть «мандарината», многолетнее безропотное подчинение ученика патрону структурирует мир парижских университетов и исследовательских институтов, издательств и научных школ. На сверхконцентрацию власти, жесткость и стагнацию академических структур французские «младотурки» часто указывают как на источник многочисленных недугов социальных наук, нередко забывая при этом, что те же формы организации научной среды существовали в 60–70-е годы, что «мандаринов» было не меньше и в пору подъема французских социальных наук и что даже устранение всех институциональных проблем не способно разрешить трудностей, вызванных упадком интеллектуального проекта.

Но среди приверженцев новой парадигмы есть и такие, по мнению которых о кризисе не может быть и речи. Причина в том, что они полностью отождествляют положение дел в социальных науках с оценкой перспектив развития собственного направления. Другие школы воспринимаются ими в лучшем случае как вчерашний день, а в худшем — как недостойная упоминания профанация. Такова достаточно жесткая позиция радикалов, например Бруно Латура, согласно которому в социальных науках нет никакого кризиса. Скорее, по его словам, в социальных науках все хорошо и ведется много интересных исследований, но только интеллектуалы эти исследования никогда не читают, потому-то они и говорят о кризисе, которого на самом деле нет.

Помимо простого отрицания есть несколько способов релятивизировать кризис. Например, сопоставление современного упадка с подъемом 60–70-х годов позволяет представить кризис скорее как нормальное состояние.

«1960–1970-е годы были периодом подъема социальных наук. По сравнению с этим то, что происходит сейчас, — не упадок, но и не подъем. Подъем ведь не может продолжаться бесконечно… Ну не могут же все стать социологами… Конечно, социология оказалась дисциплиной, которая интеллектуально разочаровала… В 1960-е годы была единая модель социальных наук, которая исчезла, распалась… Но что касается кризиса социальных наук, то в это я не верю…»

— говорит Люк Болтански.

Стремление уйти от вопросов о кризисе характерно не только для «новаторов», надеявшихся с помощью новой парадигмы вдохнуть вторую жизнь в дряхлеющие науки об обществе. С одной стороны, тема кризиса не может не вызывать законного раздражения уже хотя бы потому, что ее обсуждают без малого двадцать лет. В интервью в ответ на вопрос о кризисе коллеги могут напомнить известное высказывание Ф. Броделя о том, что кризис является перманентным состоянием социальных наук. С другой стороны, кризис пытаются представить как плодотворный момент, когда исчезновение великих работ и новых направлений рассматривается чуть ли не как особенность вытекающей из кризиса исследовательской программы.

«Мы находимся в периоде, когда системное описание, которое доминировало в 1970-е годы, больше не работает, поскольку само общество стало менее прозрачным. Теперь труднее мечтать о тотальной познаваемости общества, чем в эпоху триумфального прогресса welfare state здесь, коммунизма в России, тейлоризма в США. Ансамбль этих функционалистских моделей стал казаться все менее убедительным»,

— признает Ж. Ревель.

Свобода в выборе «методологии», которая в эпоху больших парадигм была существенно ограничена[46], выступает в качестве отличительной черты современного этапа. Поэтому период «меньшей уверенности», «поиска локальных решений», который пришел на смену универсальным догмам, подчас кажется более насыщенным творчески, более интересным. Его главная ценность, по мнению приверженцев данной точки зрения, состоит в открывшейся возможности предлагать идеи и теории, в истинности которых нет и не может быть, абсолютной уверенности и которые представляют собой лишь фрагменты объяснения отдельных фактов. Проблемы, которые неизбежно встают перед приверженцами такого «микроподхода» к задачам социальных наук (где меняется «масштаб» рассмотрения, но структура самих этих задач остается неизменной) особенно хорошо видны на примере микроистории, возникшей в середине 70-х годов. Разочарование в возможности изучения макросоциальных структур привело к переносу акцента на микросоциальные структуры (община, ремесленный цех и т. д.). Критика микроистории ясно показывает, что имплицитное сохранение макроисторических задач и проблематики неизбежно приводит исследователя к тем же методологическим тупикам, из которых не смогла найти выход макроистория[47]. При этом очевидные преимущества макроисторического подхода — глобальность рассматриваемых проблем и предлагаемых объяснений — оказываются полностью утраченными. Трудно не вспомнить меткое замечание Кристофа Шарля, сделанное им по поводу метода микроистории: нельзя построить дом из обломков даже самой красивой мозаики.

Последовательный отказ от глобального подхода, — а следовательно, и от объяснений общего характера, и от прогнозов, — вступает в конфликт с традиционным пониманием роли социальных наук. Их претензии на уникальную способность давать точное, научное объяснение общества, позволяющее прогнозировать и совершенствовать его развитие, обусловливало их особое положение в европейской культуре. Не является ли отказ от макросоциального анализа самым точным и бесповоротным определением кризиса? — так обычно реагируют на это критики социальных наук.

Точка зрения, на которой в большей или меньшей степени сходятся все — даже те, кто старается сгладить впечатление кризиса, — состоит в том, что одной из причин нынешней ситуации является кризис научности. Как мы увидим ниже, утрата веры в науку распространяется сегодня не только на гуманитарное знание: не в меньшей степени она затронула и естественно-научное познание, несмотря на неумолимо ускоряющийся бег технического прогресса. С точки зрения приверженцев диагноза кризиса, кризис социальных наук, как и кризис научности, был порожден глубокими внутренними трансформациями европейской цивилизации, и прежде всего распадом идеологии прогресса и революционной идеологии. Крах «коммунизма как системы и социализма как культуры», по словам Пьера Нора, скомпрометировал не только те ответы, которые могли дать социальные науки, но и те вопросы, которые они были способны задать[48].

С момента публикации книги Досса о прагматической парадигме прошло десять лет. Что стало с ее героями? Может быть, распад несложившейся парадигмы никак не отразился на развитии возглавляемых ими научных школ, и они продолжают процветать, пусть и не под единым знаменем?

Трагическая смерть Бернара Лепти в 1996 г. поставила точку на прагматическом повороте «Анналов» раньше, чем он смог оформиться в стабильное течение. Что касается остальных участников «парадигмы Досса», то, к счастью, большинство из них живы и здоровы. Посмотрим, как некоторые из них оценивают судьбу созданных ими течений.

Ни один из теоретиков прагматической парадигмы сегодня не считает, что направление, которое он представляет, находится в центре интеллектуальных дебатов или стоит у кормила академической власти. «Маргинальность» — таково наиболее мягкое слово, каким герои книги Досса характеризуют свое положение в парижском мире вне своего непосредственного профессионального поля.

«Доминирующая социология сейчас — это престарелая американская социология, которая господствует в комиссиях, это социология авангарда в кавычках, социология левых, бурдьевизм… Эта проблема возникла из-за Эколь Нормаль, поскольку все большие институты, все значимые места заняты ее выпускниками. И еще есть такие островки, вроде нас, затем латуровцы, этнометодологи, интерак-ционисты, или же те, кто занимается микросоциологией, но все они весьма маргинальны»,

— делится своими впечатлениями Люк Болтански.

Если кучке единомышленников удается уцелеть, то только на дне окопа — такие образы появляются у антрополога науки Бруно Латура, когда он размышляет о своем месте в мире[50]. Те, с кем еще совсем недавно связывали будущее, чувствуют себя на периферии научного мира Парижа. Наряду с «маргинальностью» излюбленным словом новаторов (как социологов оправдания, так и антропологов науки, как аналитических философов, так и представителей когнитивных наук) для описания своего нынешнего положения в более широком интеллектуальном универсуме является «блокаж». Представление о своей чужеродности французской почве, об отсутствии отклика на родине разделяется всеми новаторами. (Заметим, что, несмотря на безусловную известность Латура в Америке, его социология и там далека от того, чтобы считаться интегральной частью «mainstream».)