Читать онлайн «Герцоги республики в эпоху переводов: Гуманитарные науки и революция понятий». Страница 14

«При таком определении исторической науки вопрос исторического суждения занимает центральное место, потому что познание не может считаться истинным, кроме как при условии признания его таковым компетентными исследователями»[77].

Это обоснование объективности выглядит тем более соблазнительным для спасителей социальных наук, что оно берет свои истоки в идее социального характера репрезентаций.

Связь понятий коллективной истины и объективности вызывает ряд вопросов. Распознание истины профессиональным сообществом возможно только в том случае, когда имеется гарантия объективности ее членов. Конечно, можно, вслед за X. Патнэмом, положиться на научную честность коллег и встать на позиции «умеренной объективности». Однако в истории, особенно последнего столетия, найдется немало разочаровывающих примеров. Достаточно вспомнить о том, как работал принцип коллективной ответственности за истину в советской историографии или в суждениях западных «попутчиков» радикальных движений, свободных от идеологического насилия со стороны государства, чтобы усомниться в тождественности коллективной истины и объективности. К аргументу Манхейма об особой социальной природе интеллектуалов, делающей их свободными от идеологических пристрастий, казавшемуся вполне наивным и в середине XX столетия, в наши дни тем более трудно относиться всерьез. Независимость суждений интеллектуалов по поводу политически актуальных тем нуждается в более весомых обоснованиях. Хотя вполне возможно, что сегодня попытка найти опору понятию «объективность» в коллективном суждении остается единственным способом продлить его жизнь.

Автономность общины экспертов выступает гарантом сохранения научности для большинства новаторов, будь то социология оправдания Болтански — Тевено или аналитическая философия, антропология науки или когнитивные науки. Отрицание «глобальных схем» предшествующего этапа толкает к формулировке конкретных, узких, специальных исследовательских задач. Потребность в технической терминологии и специализированной проблематике возводится в исследовательский принцип. В результате дистанция между новаторскими направлениями и читателем-неспециалистом грозит стать непреодолимой. Аутизм предстает неизбежным следствием исследовательской программы новаторских школ.

Глубина разрыва между социальными науками и обществом была очевидна уже в период складывания прагматической парадигмы. Вот как передает эту атмосферу середины 90-х годов, летописец парадигмы Ф. Досс:

«Согласно представлениям, господствующим сегодня, французская интеллектуальная сцена кажется разделенной на два противоположных поля: с одной стороны, несколько медиатизированных философов, мнение которых без конца спрашивают по самым различным вопросам, и, с другой стороны, абсолютно автономная община исследователей, все более замкнутая, занятая обсуждением технических деталей и неспособная найти язык, который позволил бы заинтересовать их исследованиями общество и вовлечь самих исследователей в общественные дебаты»[78].

Помочь социальным наукам покинуть «башню из слоновой кости»[79] уже в эпоху складывания прагматической программы представлялось одной из ее важнейших задач. Но добровольный уход от мира длится и по сей день, а профессиональный жаргон и причудливость проблематики, понять которые можно, только приобщившись к традиции и истории данного направления[80], по-прежнему не способствуют росту популярности зачастую весьма оригинальных идей новаторов. Такая ситуация заставляет критиков (среди которых не последнее место занимают медиатизированные коллеги) говорить об аутизме социальных наук как о тяжелом симптоме, предвещающем их скорый конец. Даже Э. Винь, горячий сторонник прагматической парадигмы, не может не признать, что все возрастающая специализация словаря новаторов ведет к падению читательского интереса и негативно сказывается на количестве продаж[81], позволяя «эссе», этому «низкому жанру», отвоевывать читателя у «подлинной науки».

Принятие роли эксперта не только не решает проблем новой идентичности и легитимности социальных наук, но лишь обостряет сложившиеся противоречия. Эта роль заставляет возрождать устаревший интеллектуальный пафос ради сохранения видимости объективности и претензий на знание научной истины в период кризиса научности и утраты веры в объективность. Она требует замкнутости профессиональной среды и оторванности от мира как условий объективности познания в эпоху, когда общество готово утратить остатки интереса к социальным наукам. Объективности затворника-эксперта противоречит другая составляющая той же роли, а именно необходимость участвовать в публичных дебатах по вопросам, интересующим общество, но глубоко безразличным с точки зрения «фундаментальной науки». Положение эксперта предполагает медиатизацию социальных наук, которую многие исследователи, в том числе и новаторы, воспринимают как серьезную угрозу для своей научной работы. На сегодняшний день амплуа эксперта создает и исследователям социальных наук, и интеллектуалам гораздо больше проблем, чем помогает решить.

Превращение экспертизы по отдельным вопросам в главную задачу социальных наук не только требует решительного пересмотра их идеологической программы, но и ставит под сомнение их интеллектуальную идентичность. Социальные науки возникли как идеология интеллектуалов, обосновывая право последних на превращение в новую общественную группу, которой удалось навязать свои ценности и интересы обществу[82]. Неотъемлемой частью этой идеологии стала идея преобразования общества[83]. Именно вера в способность избавить общество от его пороков давала право социальным наукам врачевать его недуги; способность ответить на вопрос «Что нужно для совершенствования общества?» являлась главным гарантом их неизменной популярности, политической значимости, условием sine qua non их легитимности. Исчерпание революционной идеологии и прогрессистской уверенности в будущем, кризис объективности социального знания, выразившиеся в кризисе функционалистских парадигм, разрушили эти базовые уверенности, лежавшие в основании социальных наук. Без идеи управляемости социальных процессов, без идеи общественного прогресса, идущего благодаря накоплению знания о социальной реальности, наконец, без идеи поиска и воплощения в жизнь наилучшего общественного устройства — что останется от проекта социальных наук? Более не способные излечить общество от социального зла и указать путь к совершенному социальному строю, они рискуют полностью утратить свое право на существование.

Получается, что одним из препятствий на пути выхода социальных наук из кризиса является распад идентичности исследователя и интеллектуала. Не отсутствие переводов, не незнакомство с шедеврами другого континента, а радикальный слом представления о том, кто такой исследователь и интеллектуал и в чем состоит его роль в обществе, превратили поиск парадигм в безнадежное предприятие.

Конечно, было бы неверно пытаться свести все очевидные интеллектуальные трудности, встающие сегодня перед социальными науками при попытках объяснить окружающий мир, к проблеме идентичности «научной интеллигенции», к вопросу ее социального статуса или ее неспособности осознать свое место в меняющемся мире. Помимо социальных и институциональных факторов, подточивших древо познания общества, новые интеллектуальные условия ведут к исчезновению прежних практик, более или менее успешно существовавших на протяжении последних двух столетий.

Интеллектуальный кризис, частью которого стал распад идентичности интеллектуала, сопровождался проблематизацией социальных ролей и форм социальной организации академической среды. Поэтому внутренняя логика новых подходов и борьба стратегий саморепрезентации тесно переплелись между собой. Падение престижа интеллектуалов было сопряжено с появлением противопоставленных им академических стратегий. Новаторы, как мы видели, превратили отрицание интеллектуалов в важную черту своего самосознания. В отличие от интеллектуалов, претендующих на знание глобальной истины, равно применимой к различным сферам жизни, новаторов раздражает стиль «великого повествования». Предметы, которые их интересуют, весьма конкретны и прагматичны, а методы, которые использует большинство из них, приводят к легко верифицируемым результатам.

Но критика, которую адресовали интеллектуалам новаторы, основывалась на отрицании не столько медиатизированных интеллектуалов, сколько интеллектуалов «вообще». «Я не считаю себя интеллектуалом. Я — исследователь в области социальных наук или научный работник. Пьер Нора — это интеллектуал, Мишель Серр — это интеллектуал, но мы, мы работники, интеллектуальные труженики. Я презираю слово „интеллектуал“» — этими словами антрополога науки, пожелавшего остаться неизвестным, можно резюмировать их отношение.