Читать онлайн «Критическая Масса, 2006, № 1». Страница 44

Однако, как показывает история, беллетристика не может оказать серьезного и длительного влияния на высокую литературу, ее потребителей и общество в целом. Эту же идею высказывает Ричард Андерсон: «большая часть популярного искусства фиксирует и подтверждает ценности существующего положения вещей, но не предоставляет эффективной технологии для того, чтобы определенные массовые формы искусства служили пропаганде».

* * *

В современном мире сложно определить различия между нациями, литературами, культурными вкусами и отдельными индивидуумами, более того, иногда их трудно даже обнаружить. Процесс осложняют многоканальные коммуникации и стратегии массового маркетинга. Компьютерные технологии позволяют изобретателям и исследователям искать новые идеи и бесконечно усовершенствовать конечный результат, стирая границы между оригиналом и уже переработанным материалом. Мастера гипертекста соединяют тексты в такие комбинации, что никто из авторов не мог даже предвидеть этого и уж тем более одобрить. Подобные явления имеют непосредственное отношение к эстетическим категориям: культурные границы исчезли, категорий highbrow и lowbrow больше не существует, ключевое слово современности — nobrow.

Взаимопроникновения высокой культуры и низкой всегда имели место в истории. Неудивительно, что попытки исследователей определить границу между низким и высоким, нащупать истоки стилей, школ или влияний зачастую заводят их в тупик. Безусловно, не вся массовая литература заслуживает похвал и пристального внимания. Однако среди жанровых текстов есть работы, достойные быть причисленными к литературному канону. В то время как академические круги до сих пор настаивают на том, что беллетристика не обладает ни общественной, ни эстетической ценностью и потому недостойна упоминания в истории литературы, многочисленные независимые исследования убеждают нас в обратном. Так, например, они свидетельствуют о том, что викторианский сентиментальный роман всего лишь следовал устаревшей жанровой формуле.

Литературные институции готовы принять развлекательную литературу прошлого, однако исключительно в ином статусе. Низкопробные комедии, игравшиеся под занавес для утомленных драматическим действом эллинов, сегодня считаются классической античной драматургией. Приключенческие мелодрамы для лавочников превозносятся как шедевры эпохи предромантизма. Элита отвергает массовые формы, пока на смену им не приходят формы новые. Именно в этот момент развлекательные форматы прошлого «легализуются» и постепенно проникают в копилку мирового художественного наследия. Примеры подобных трансформаций существуют и в наши дни. Так, например, Библиотека Америки, цель которой — сохранение американской классики от Эдгара По до Уильяма Фолкнера, недавно канонизировала Дэшила Хэммета, известного в свое время классика детективного жанра.

Чтобы уметь отличить хороший триллер от плохого, хорошую криминальную историю от плохой, необходимо принимать литературу такой, какая она есть в реальности. Необходимо выносить непредвзятые суждения и использовать адекватный времени набор инструментов. В конце концов, массовая литература, созданная для развлечения массового читателя, может быть столь же правильным форматом, как и литературный канон, может обладать художественной ценностью и эстетической преемственностью, способностью эффективно перерабатывать сюжеты, нарративы и характеры героев. И вполне возможно, что будущие поколения увидят в наших бульварных романах продукт высокого искусства.

* Питер Свирски (Peter Swirski) — профессор Университета Гонконга ( Hong Kong University) и автор книг A Stanislaw Lem Reader (1997) и Between Literature and Science. Poe, Lem, and Explorations in Aesthetics, Cognitive Science, and Literary Knowledge (2000). В своем новом исследовании From Lowbrow to Nobrow (Monreal & Kingston; London; Ithaca: M с Gill-Queen’s University Press, 2005) Свирски откликается на проблематику известной книги Джона Сибрука Nobrow, посвященной взаимосвязи « высокого » и « низкого » в культуре . Полностью книга Свирски в русском переводе выйдет в 2006 году в издательстве Фонда «Прагматика культуры». — Примеч. ред.

1

В своем знаменитом эссе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости», опубликованном в Париже в 1936 году, Вальтер Беньямин говорил о крахе традиционного понимания художественного произведения. Традиционный, с точки зрения Беньямина, взгляд на произведение искусства опирается на представление о подлинности, на идею оригинала. Оригинал — это неповторимый в своей единичности артпродукт, находящийся, присутствующий в определенном, конкретном пространстве свидетель и знак определенного исторического контекста и столь же исторических отношений собственности, объектом которых он является. Пространственное и темпоральное бытие оригинала наращивает вокруг него то, что автор эссе называет аурой. Из чего складывается аура, как бы сгущающаяся вокруг произведения? Из присутствия, наличия произведения «здесь и теперь», из физической дистанции, которую должен преодолеть зритель, и темпоральной дистанции, переживаемой реципиентом в ситуации максимального физического приближения к произведению. Традиционное произведение, по мысли Беньямина, сохраняет свою связь с культом, религиозным ритуалом, удерживает свою культовую ценность, на которой основано, с точки зрения критика, европейское поклонение красоте. Иными словами, присутствие традиционного произведения искусства в настоящем всегда окружено набором дистанций, которые не позволяют ему вписываться в современность. Подобное ауратическое наличие прошлого в настоящем подпитывает столь существенный для европейской культуры культ памяти, фиксирующей наличие разрыва и беспрестанно устремленной по направлению к подлиннику. Появление технических средств репродуцирования, по мысли Беньямина, радикально меняет эту ситуацию. Теперь присутствие оригинала подменяется множеством копий, словно вытесняющих подлинный, традиционный артпродукт, и соответственно разрушает, руинирует ауру традиционного произведения искусства. Как пишет Беньямин, «техника репродуцирования изымает репродуцируемый объект из сферы традиции» 1. Снятие пространственных барьеров, когда копия уничтожает значимость местоположения подлинника, и стирание темпоральных границ — поскольку теперь зритель может, не гоняясь за оригиналом, обратиться к копии, а точнее, может увидеть бесчисленное множество копий данного оригинала — оказываются определяющими для новой ситуации. Коллапс подлинности, коррозирующий через техническое репродуцирование качество исторического свидетельства и культового объекта, присущих традиционному произведению искусства, обретающемуся в определенных «здесь и теперь», позволяет вписать его в современность, точно синхронизировать произведение, подмененное копией, со временем и местом зрителя. Теперь не зритель, преодолевая темпоральные и пространственные преграды, ищет доступа к произведению искусства; отныне копии, репродукции идут навстречу времени и пространству зрителя, встраиваясь в его ситуацию. Современные копии вытесняют оригинал, элиминируя его присутствие и подлинность и как бы уничтожая саму структуру памяти. Такая конструкция предполагает, что прошлое и настоящее, традиция и современность оказываются радикально оторванными друг от друга, причем прошлое в его традиционном способе бытия как оригинала и подлинника — в силу собственной скопированности — предстает забытым, мертвым. Подобная ситуация характеризуется тем, что современность, тиражируя новый набор копий, реализуя снова и снова свой «репродукционный проект», беспрестанно вытесняет прошлое в небытие, в сферу забвения. Подлинное прошлое или остается притягательным и дистанцированным, будучи у нас под рукой, или, попадая к нам в руки, утрачивает свою подлинность в качестве прошлого. Парадоксальным образом присутствие для Беньямина неразрывно связано с дистанцированием, а репродукция, уничтожающая присутствие, — с исчезновением дистанции.

Руинирование традиции, основанной на культе оригинала и подлинности, связывается Беньямином с техническими возможностями тиражирования, длительный процесс развития которых приводит в конце концов к появлению таких стопроцентно «тиражных» феноменов, как фотография и кино, чье производство уничтожает само представление об оригинале и копии. Михаил Ямпольский, развивая мысль Беньямина об утрате присутствия и оригинала в ситуации репродуцирования, отмечает, что «в воспроизведении кинематографического типа оригиналом являются живые актеры, чья материальность, чье непосредственное присутствие утрачиваются на экране» 2. В случае кинофильма оригинал, — что и оказывается той радикальной инновацией, которую приносит с собой кинематограф, — вытесняется копией в самом процессе порождения произведения. Мир, запечатленный на пленке, изначально теряет свою подлинность, будучи только кинокопией самого себя, только репродукцией. Соответственно, репродуцируемость, по Беньямину, как бы ослабляет в фильме качество исторического свидетельства, связанное с подлинностью и присутствием. Это означает, что зритель, согласно логике Беньямина, видит прежде всего скопированность, которая — добавлю от себя — словно не позволяет ему обнаружить зазор между временем создания произведения и, соответственно, временем предметного мира фильма — и своим настоящим. Исчезновение мира, зафиксированного на пленке, и, как следствие, возникновение дистанции и регенерация ауры в данном случае просто не могут быть замеченными.