Читать онлайн «Россия — Украина: Как пишется история». Страница 15

Четвертый подход состоит в попытках вписать национальную культуру в западный контекст с помощью средств искусства или через интеллектуальный дискурс.

Наконец, сторонники пятого варианта помещают Украину в центр Европы. Таким образом формируется специфический вариант «украинской европейскости», отличный от всех остальных.

О. Гнатюк суммирует свои наблюдения очень важным замечанием: «Выразителям всех концепций присуще ощущение чуждости европейской культуры, которое проявляется с разной интенсивностью. В пределах первой концепции речь идет об ощущении непохожести, не выраженном через ценностные категории, в границах второй, третьей и четвертой — о трактовке европейской культуры или как образца, или как объекта культурных устремлений, либо как меры собственного несовершенства. Что же касается пятой концепции — здесь мы имеем главным образом критическое отношение к европейской культуре — вследствие ощущения отвергнутых ею или разочарованных в ней» [86]. Стоит согласиться с мнением польской исследовательницы, что определяющей в каждом из упомянутых дискурсов является позиция относительно собственной культуры и перспектив ее модернизации [87]. Страх перед модернизацией провоцирует желание доказать особую историческую роль Украины или ее культуры и консервировать или воспроизводить те образцы, которые свидетельствуют об ее уникальности [88].

В процессе поисков разрешения «проклятой дилеммы» наблюдалось своего рода ее методологическое опошление, когда, по раздраженному замечанию А. Толочко, она стала превращаться в общее место. В то же время именно историки, вкусившие с древа познания «западной» методологии (в разных, в том числе транслированных, формах), решились на то, чтобы ступить на минное поле рассуждений о ней.

Интересно, что на достаточно высоком профессиональном уровне проблемой заинтересовались историки-медиевисты и те, что посвятили себя изучению раннемодерной истории Украины,— историки тех периодов, когда интерпретация этой метафоры предполагает постмодернистские вариации. Интересно, что в независимой Украине первое «воззвание» в духе «Украина как пространство пограничья» прозвучало из уст именно того историка, который по определению как бы принадлежал к адептам «национализированной» историографии. Львовский медиевист Я. Дашкевич, явно вдохновленный идеями В. Липиньского, довольно пространно высказался по поводу украинских земель как большого кордона «между Востоком и Западом». Говоря об Украине периода с середины XIII и до конца XVIII в., Я. Дашкевич идентифицирует здесь несколько важных природных и антропогенных «кордонов», которые, по его мнению, существуют и сейчас: «биологический или, как сейчас принято говорить, экологический — между степью и лесом с промежуточной полосой лесостепи; гидрографический — Большой европейский водораздел между бассейнами Черного и Балтийского морей; социально-экономический — между кочевничеством и оседлостью; этноконфессиональный — между славянами и тюрками-язычниками, позже мусульманами, и в результате этнокультурный — между, вообще говоря, культурой Запада и культурой Востока. При такой насыщенности кордонами можно целиком согласиться с мыслью, что по территории Украины проходил, в зависимости от политических обстоятельств, также Большой кордон, который, как уже упоминалось выше, прокладывают по всему земному шару» [89]. Эти рассуждения любопытны, помимо прочего, постоянным присутствием «Украины» и «украинцев» как данности в описываемый период — типичный прием «национализированной» историографии. Нетипичным является то, что Я. Дашкевич признает наличие антропологических, культурных и политических влияний «Востока» через зону Большого кордона на «Украину» и «украинцев». Для него Великий кордон — это не «санитарный барьер», а «зона разнообразных этнических контактов», зона этнокультурного обмена. Разумеется, такое понимание пограничья используется именно для утверждения идеи национального своеобразия украинской нации.

Интересно, что другой историк, не признающий некоего вневременного, трансцендентного присутствия «украинцев» и «Украины» во времени и пространстве, трактует пограничье также как контактную зону. При этом Н. Яковенко признает еще и наличие постоянно «плавающих» кордонов, которые могли быть внутренними, могли становиться и внешними, а потом вновь превращаться во внутренние. «Пространство, которое сегодня является территорией Украины, в течение многих веков расчленяли постоянно смещающиеся внутренние кордоны: между языковыми и этническими группами, государствами, религиями, политическими и культурными системами, ареалами кардинально отличающихся экономических укладов. Это сделало его ярко выраженной контактной зоной с весьма пестрым спектром социокультурных феноменов» [90].

Медиевиста и текстолога А. Толочко, также в некотором смысле оппонента Я. Дашкевича в плане национального «миллениума», метафора привлекла с точки зрения оценки ее инструменталистских возможностей в пояснительных схемах. По его мнению, популярность обращения к ней обусловлена инструменталистской универсальностью схемы. «Ее привлекательность,— писал он,— кроме всего иного, состоит в предполагаемой способности (благодаря метафорической формулировке) объяснять любые явления в украинской истории (от Киевской Руси до разочарования времен независимости) пограничным статусом Украины, ее несчастливым (или, наоборот, на редкость удачным, в зависимости от предпочтений) расположением между двумя цивилизациями, которое в конечном итоге привело к одновременной независимости от каждой из них. При этом такой способ мышления оставляет еще и простор для оптимизма — иллюзорной возможности для удачного синтеза the best of two worlds. Привлекательность идеи усиливается еще и тем, что она является очевидным контрастом по отношению к традиционной националистической парадигме украинской истории, которая делала ударение на извечной принадлежности Украины (в отличие от ее северо-восточного соседа, имя которого не будем поминанть всуе) к европейской цивилизации. Соответственно, концепция пограничности Украины все более становится манифестацией либерального видения украинской истории» [91]. Пример Я. Дашкевича свидетельствует о том, что националистическая парадигма вполне комфортно уживается с идеей пограничья, поэтому референция А. Толочко о ее связи с либеральным видением украинской истории является скорее пожеланием.

Процесс «национализации истории» в Украине завершился в конце 1990-х годов. История Украины в виде базового национального нарратива, канонической версии национальной истории стала неотъемлемой частью представлений общества о самом себе, способов презентации государства и нации как внутри страны, так и за ее пределами. Каноническая версия национальной истории отображена в образовательных стандартах, программах и учебниках. Казалось бы, существуют все предпосылки для ее «нормального функционирования» в качестве основы гражданского воспитания. Тем не менее в последние годы эта версия украинской истории вызывает все больше нареканий и претензий, иногда порожденных политической конъюнктурой, происками и спекуляциями политиков, иногда действительно гуманитарными мотивами, тревогой профессиональных историков и общественных деятелей за моральное состояние общества, в котором унифицированный вариант этнически эксклюзивной истории порождает культурную нетерпимость, ксенофобию и конфронтационные инстинкты. Тенденция последних лет, когда история все более превращается в элемент и фермент внутренней и внешней политики, является весьма тревожной — дискуссии по поводу тех или иных проблемных мест в прошлом экстраполируются в настоящее и приводят к разделению общества и даже к международным конфликтам.

Добрый вечер. Когда Борис предложил мне выступить с очередной лекцией, я сразу, даже особо не задумываясь, сформулировал тему. Не задумываясь, потому что знал, о чем бы хотелось поговорить. Заявленная тема волнует меня, я бы даже сказал «достает», в течение нескольких лет, и с каждым годом все больше. Но потом, когда я стал более конкретно думать, как и что я расскажу, я понял, что в каком-то смысле сам себе поставил ловушку.

Во-первых, то, что меня особенно «достает» в этом сюжете, касается, если так можно выразиться, «цеховых проблем» историков. Это, конечно, не всем здесь будет интересно, и я постараюсь об этих вещах говорить как можно короче и в самом конце. Но если кому-то из вас станет скучно в последние 15 минут, то я заранее прошу прощения. Это просто тот случай, когда «не могу молчать». Неисторики, отнеситесь к этой проблеме с антропологической точки зрения, посмотрите на то, что волнует историка, со стороны.