Читать онлайн «Классики и психиатры». Страница 54

Автор Ирина Сироткина

25 Сикорский И.А. Антропологическая и психологическая генеалогия Пушкина. Киев: Изд-во С.В. Кульженко, 1912. С. 17, 8, 12–13.

26 Архив РАН. Фонд Н.К. Кольцова (ф. 450). Оп. 4/1001. Д. 26.

27 Кольцов Н.К. Родословные наших выдвиженцев // Русский евгенический журнал. 1926. Т. 4. N9 3/4. С. 142–143.

28 См.: Эйхенбаум Б.М. О литературе. Работы разных лет. Москва: Советский писатель, 1987. С. 311–312 и примеч. на с. 486–487.

29 Иванов-Разумник Р.В. История русской общественной мысли. Индивидуализм и мещанство в русской литературе и жизни XIX в. 3-е изд. СПб.: Изд-во Стасюлевича, 1911. С. 170–171; Бурлюк Д. и др. Пощечина общественному вкусу [1912] // В Политехническом. Вечер новой поэзии. Стихи участников поэтических вечеров в Политехническом 1917–1923. Статьи. Манифесты. Воспоминания. Москва: Московский рабочий, 1987. С. 315–316. Об истории литературы этого периода см., напр.: Struve G. Russian Literature Under Lenin and Stalin, 1917–1953. Norman: U. of Oklahoma P., 1971.

30 Розенштейн Л.М. Психопатология мышления при маниакально-депрессивном психозе и особые паралогические формы маниакального состояния // ЖНПК. 1926. № 7. С. 5—28; Ермаков ИД. Этюды по психологии творчества А.С. Пушкина (Опыт органического понимания «Домика в Коломне», «Пророка» и «Маленьких трагедий»). М.; Пг.: Госиздат, 1923. С. 174.

31 Минц Я.В. Материалы к патографии А.С. Пушкина // КА. 1925. Т.

1. № 2. С. 29–46; Талант И.Б. Эвроэндокринология великих русских писателей и поэтов // КА. 1927. Т. 3. N9 1. С. 43, 50. Этих авторов оценили современные патографы; переиздание упомянутой статьи Минца и статей Таланта см. в: Гиндин В.П. Психопатология в русской литературе. М.: Per Se, 2005. С. 133–150, 179–212.

32 Минц Я.В. Иисус Христос — как тип душевнобольного // КА. 1927. Т. 3. № 3. С. 243–252.

33 Binet-Sangli С. La folie de Jesus. 4 vol. Paris, 1910–1915; Acmaypoe Л. Реферат статьи Н.Н. Топоркова «Религиозные движения и душевное расстройство. Св. Франциск» // Вопросы психиатрии и неврологии. 1913. Т.2. № 1.С. 91.

34 Попов Н.В. К вопросу о связи одаренности с душевной болезнью (по поводу работ доктора Сегалина и других) // Русский евгенический журнал. 1927. Т. 5. № 3/4. С. 149.

35 Зиновьев ИМ. О задачах патографической работы // Памяти П.Б. Ганнушкина. Труды психиатрической клиники 1-го Московского медицинского института. Вып. 4. М.; JL: ГИЗ биол. и мед. лит-ры, 1934. С. 413.

36 См.: Ermolaev Н. Soviet Literary Theories, 1917–1934: The Genesis of Socialist Realism. Berkeley and Los Angeles: U. of California P., 1963. P. 56–66.

37 Названия статей И.А. Ильина, Г.П. Федотова и C.JI. Франка соответственно в кн.: Пушкин в русской философской критике. Конец XIX — первая половина XX в. / Сост. Р.А. Гальцева. М.: Книга, 1990. С. 328–355, 356–374, 375–379, 396–421.

38 Трошин Г.Я. Пушкин и психология творчества. Прага: О-во русских врачей в Чехословакии, 1937. С. 281, 292–293.

Глава 6 Гений в психоневрологическом диспансере

…Когда мещанская идеология загнала в тупик все эсте-тико-творческие порывы и инстинкты, когда искусство представляет из себя почти сплошное кликушество (в виде некоторых форм футуризма), назрел такой момент, когда с помощью вмешательства эскулапа должна быть создана эстетико-творческая медицина. Когда это будет сделано, тогда только возможно будет новое возрождение гениального творчества.

Г. В. Сегалин1

Послереволюционная Россия стала лабораторией, в которой опытным путем проверялись самые смелые из когда-либо существовавших утопий. Все затвердевшие формы социального мышления подвергались переплавке; дошло и до пересмотра человеческой природы. Мысль о создании Нового человека не придумана большевиками: идея обновления, возрождения, преображения человечества существовала в древних мифологиях и в мировых религиях. Но лишь в послереволюционной России эту идею задумали воплотить в массовом масштабе и с привлечением самого последнего арсенала науки и техники. Московский институт мозга, Центральный институт труда, Государственный институт психоанализа и другие были основаны с этой целью уже в самом начале 1920-х годов. Они возникли не как частные или чисто учебные учреждения, а как государственные организации с солидными штатами, масштабными планами и четкой целью — преобразования человека.

Появление в этом ряду проекта еще одного института — гения или гениальности — не должно нас удивлять. Мысль о гении как о высшем достижении человечества, идеале и цели его развития была высказана еще в эпоху романтизма и подхвачена Ницше. Она была близка и «ницшеанским марксистам» — так в предреволюционный период называли будущих главных идеологов «нового советского человека» Максима Горького, А.В. Луначарского, А.А. Богданова2. Как и любую сверхценность, гения нужно было беречь: он был редким, и тем драгоценнее, чем уязвимей. Мысль о том, что гениальный человек мало приспособлен к жизни в обществе, дала повод медикам назвать гения аномалией, почти душевнобольным и потребовать учреждения над ним опеки. Институт гениальности задумывался не только для исследования гениев, но и для контроля над ними и увеличения их «отдачи» в виде творчества. Вдохновленный теорией Ломброзо о родстве гениальности и помешательства и многочисленными патографиями знаменитостей, проект института гениальности был практическим завершением этих взглядов.

Психогигиена: советская власть плюс диспансеризация всей страны

Как мы убедились в четвертой главе, решающую роль в возникновении идей психогигиены и практической психологии сыграла теория дегенерации, или вырождения. В основе этой выдвинутой психиатрами середины XIX века теории лежала идея о том, что болезни накапливаются в поколениях одной семьи и ведут к патологии и вырождению как этой семьи, так и в конечном счете всего человеческого рода. Из признания того, что человечество вырождается, следовало, что каждый человек потенциально болен: либо в его наследственности уже есть какая-либо патология, либо он с большой вероятностью приобретет ее на протяжении жизни. Болезнь, таким образом, оказывалась вездесущей, граница между нею и здоровьем стиралась. Вполне вероятно, что психогигиена, как и некоторые области практической психологии, возникла отчасти в ответ на «растворенную в воздухе» угрозу вырождения3.

В статье «Вырождение и борьба с ним» (1908) В.М. Бехтерев, один из лидеров российских психиатров, возложил вину за то, что прогрессивное развитие человечества пошло вспять, на капитализм и его следствия — конкуренцию, бедность, деиндивидуализацию. Бехтерев надеялся, что эта эпоха уйдет в прошлое и «заблудшее человечество… увидит, что все — братья, и что между ними не должно быть борьбы за существование»4. После свержения монархии в феврале 1917 года многим показалось, что обещанные времена наступили. Но для прекращения вырождения нужно было еще много сделать — прежде всего остановить войну, которая забирала как человеческие жизни, так и энергию врачей-психиатров.

Психиатрический отдел Красного Креста не справлялся с потоком душевнобольных из армии. Тыловые больницы получали все меньше топлива, лекарств и продуктов; больных, чтобы те не умерли с голоду, приходилось отпускать на все четыре стороны. У Временного правительства было много забот помимо психиатрии, и врачам приходилось самим решать вопросы на экстренных съездах Союза психиатров5. Тем из них, кто не погиб на фронте или от голода и болезней в тылу и не уехал из России, пришлось пережить почти полное разрушение всей сложившейся системы психиатрической помощи. По сравнению с предвоенным временем, число пациентов всех психиатрических больниц России и Украины сократилось почти вчетверо (12 950 в 1923 году по сравнению с 42 229 пациентами в 1912 году).

Хотя в дальнейшем снабжение продовольствием стало постепенно улучшаться, положение в больницах оставляло желать лучшего. Из-за нехватки персонала и переполнения больниц вновь стали применяться смирительные меры, участились случаи насилия, в палатах появилась вооруженная охрана — словом, вернулось все то, с чем боролись земские врачи6. Пытаясь остановить разруху, Союз психиатров, также потерявший многих своих лидеров, пошел на сотрудничество с новой властью. В апреле 1918 года советское правительство учредило комиссию по психиатрии, которая с образованием Наркомздрава превратилась в его секцию. Сотрудничество с правительственными органами давало психиатрам возможность хоть в какой-то мере сохранить созданное до революции; но оно же лишало их прежней автономии (земская психиатрия была отделена от государства), полностью подчиняя государству. Еще за год до этого психиатры думали создать общественный орган, который бы координировал психиатрическую помощь в стране; теперь же им пришлось подчиниться политике Наркомздрава. В планы государственных чиновников, монополизировавших здравоохранение, не входило восстановление земской медицины.