Читать онлайн «Образ России в современном мире и другие сюжеты». Страница 21

А. С. Ахиезер сопоставляет медиацию со сканированием – не есть ли это метафора парафраза?

Резюмируя, можно сказать: культурный парафраз – это культурогенный (семантический, грамматический и синтаксический) перевод-переход, переводящий одну культурную Инаковость в другую культурную Инаковость. Полагаю, что описанный механизм культурного синтеза можно обнаруживать и изучать не только на уровне конкретного произведения или корпуса творчества того или иного крупного художника, но и на различных уровнях процесса формирования цивилизационной «картины мира», образующей ядро идеального «тела». Если таковая «картина мира» существует, значит, формирующаяся цивилизация уже создала свой код, т. е. надличностную, «культурно-бессознательную» нормативность, сохраняющую ее целостность.

Исследования последних десятилетий аналитически доказывают существование латиноамериканской «картины мира», и это позволяет говорить о высоком уровне культурного синтеза идеального «тела» латиноамериканской цивилизационной традиции. Здесь прежде всего следует упомянуть имя уругвайца Фернандо Аинсы, его известную книгу «Культурная идентичность Ибероамерики в ее прозе»[69]. Ф. Аинса первым сформулировал особую и опережающую роль литературы в формировании цивилизационного латиноамериканского единства (разумеется, речь идет об идеальной сфере) и аналитически доказал существование общего для латиноамериканской литературы субстрата, обнаруживающего инаковость латиноамериканской цивилизационной целостности (общность тематических констант, типов героев, персонажей и т. д.).

Другой важный шаг в этом направлении сделал А. Кофман в книге «Латиноамериканский художественный образ мира»[70]. Он показал, что этот общий субстрат представляет собой структурированное единство, образованное систематической (и систематизируемой) сетью базовых мифологем, которые обнаруживают себя в различных комбинациях в творчестве большинства латиноамериканских писателей. Определив эту архетипную платформу «культурно-бессознательного» поля Латинской Америки как латиноамериканскую мифологическую инфраструктуру, он охарактеризовал ее как синтетическую. В очередной раз подтверждается формула Хосе Марти: «Подлинное – это синтетическое».

Но как образуется синтетичность? Когда в основу объяснения кладется принцип инверсии (по отношению к культурному исходному материалу), понимаемой как «кувырок», т. е. полярная смена значений, редуцируется самое понимание инновации, да и вообще представление о культуре. Так, скажем, если интерпретировать своеобразие соотношения «верха» и «низа» в латиноамериканской культуре как простую инверсию по отношению к европейскому варианту, создается тупиковая ситуация – перед нами уже не-культура. Видимо, все дело в медиативном процессе, в «снятии», в смещении меры, в дополнительности как необходимом элементе формирования нового качества и при инверсии. Вопрос остается открытым…

Предложенное профессором Мишелем Эспанем направление изучения транснациональных взаимодействий, известное как «культурный трансфер», на протяжении многих лет сотрудничества французских ученых с российскими на базе. Института мировой литературы (ИМЛИ) РАН вплоть до последних коллоквиумов проясняет свои смыслы и актуальность. Задача построения транснациональной истории формирования гуманитарного знания, истории литературы, истории культуры по важнейшей для Европы оси Франция – Германия – Россия (с XVIII в.) отвечает таким общим тенденциям современной науки, как универсализация и интегрирующий междисциплинарный подход во всех форматах.

Повторю важные выводы М. Эспаня: история литературы, эстетики, философии, замкнутая в национальных границах, устарела, на смену должны прийти более сложные конфигурации, отражающие реальность истории гуманитарного знания как сложного процесса перекрестной «гибридизации», обмена знаниями и открытиями, при встрече которых часто происходит рождение новых важнейших явлений гуманитарной науки. И далее: отдадим себе отчет в том, что началась гигантская стройка – необходимо анализировать гуманитарные науки как результаты многочисленных трансферов[71].

Одно из важнейших последствий нового подхода состоит в том, что базовые принципы культурного трансфера подрывают любые изоляционистские идеи в области истории культуры, представления об обреченно «центровых» и «периферийных» культурах, о развитых и «недоразвитых» культурах как слишком простые сегодня представления о влияниях и заимствованиях в духе старой «доброй» компаративистики, идет ли речь о сферах художественной или научной.

Наука, понимающая развитие культуры как процессы постоянного взаимодействия, трансформаций, выявляет то, что контекст восприятия благодаря переносу обретает «гибридность», но при этом оба контекста, исходный и воспринимающий, еще до всякого трансфера уже были «гибридными». Не существовало в некоем «начале» каких-то «чистых» этнических, национальных традиций, которые «потом» подверглись скрещиванию. Всякое этническое, национальное культурное образование есть результат предыдущих скрещиваний (первичных, вторичных и т. д.) различных культур, и более того, даже самые ранние культурные явления возникали благодаря взаимодействию на протокультурном уровне. В то же время динамичные и способные к активным адаптационно-трансформационным процессам культуры на каком-то историческом этапе достигают уровня зрелости и «перенасыщенности» собственного контекста и активно вступают в процессы взаимодействия. Такие культуры достигают на подобных уровнях состояния онтологической системности, обнаруживающей и сущностные особенности, и способность к иррадиации своих идей. Только не следует забывать, что к этому состоянию ведет путь предыдущих скрещиваний и трансформаций воспринятого в «свое-иное».

Другой вопрос, подлежащий разработке: понимание тех механизмов, которые определяют «технику» переносов. Это проблема выработки дифференцированного инструментария для изучения семантических трансформаций, которые происходят при переносе того или иного объекта из одного контекста в другой и «обратным ходом» – изменений, происходящих в посылающем контексте при возвращении в свое лоно собственного, но уже измененного объекта или порождаемых им новых объектов.

Очевидно, что различные области гуманитарного знания, научного дискурса, художественной литературы имеют различные уровни проницаемости и различные уровни возможности адаптации и трансформации «другого» в своем контексте. Здесь, конечно, важнейшее значение имеет вопрос перевода и переводимости. С. Н. Зенкин пишет: «Будучи частью научного мышления, теория – в отличие от литературы или философии в принципе <…> поддается достаточно адекватному переводу на другие языки, так что теоретическое течение, возникшее в той или иной стране, может эффективно интегрироваться в мировую научную мысль»[72]. Но даже в этой «сухой», казалось бы, наименее метафоричной области немало подвохов именно в силу кажимости отсутствия метафоричности в переводе научного дискурса. Вообще в ключевом вопросе переводимости – непереводимости содержится достаточно драматичная и вряд ли разрешимая проблема достижения полной смысловой гомогенности, т. е. переноса, даже научного «объекта», в другой контекст без всяких изменений. Налицо границы, лимитирующие возможность возникновения «гладкого» единого смыслового поля. Любой объект, даже научный, при переносе будет испытывать «давление» другого языка, научной традиции, другого смыслового поля. Вместе с тем, в этой проблеме заложен и ответ не просто о неизбежности, но и необходимости различий. Ведь дело не просто в переводе «слова», но в том, что переводимые слова, термины, категории, понятия в каждой культуре включаются в иное смысловое целое, в иной культурный «космос», где они или отторгаются им, или испытывают смысловые сдвиги, а в наиболее продуктивных вариантах – сдвиги, способствующие тому, что возникают условия для появления новых «объектов». Таких примеров множество, если не сказать больше: история культурного трансфера в своих высших примерах есть история продуцирования из исходных концептов, идей и т. д. – новых, других.

Так было, например, в один из самых плодотворных периодов развития русской литературы – в XIX в. Русская литература многое воспринимала из французской культуры (не только литературы), но французский опыт и художественную культуру, философию (от Руссо до Флобера) она воспринимала зачастую полемически, создавая в нередко молчаливой полемике свои культурно-художественные «объекты», которые затем (Ф. М. Достоевский, Лев Толстой) оказывали воздействие на западный культурный контекст.