Читать онлайн «Образ России в современном мире и другие сюжеты». Страница 10

Еще во времена романтизма Ф. И. Тютчев написал знаменитое лаконичное credo в этом смысле:

Но вот в XX в. Уинстон Черчилль, вовсе не расположенный ни к романтизму, ни к России, пишет: «Россия – это загадка, завернутая в тайну и упрятанная внутрь головоломки».

Немало способствовало такому мистифицированному видению образа русского, России и тривиализированное восприятие отечественной классики, создававшее из таких авторов, как Достоевский, Толстой, Вл. Соловьёв, автостереотипы русского «экстремизма», «беспредельности», спасительной «соборной» миссии, затем превратившихся в идеи «всемирного интернационализма» (Бердяев связал «русский коммунизм» с различными специфическими особенностями русского типа). Знаменателен спор по поводу Достоевского между Миланом Кундерой и Иосифом Бродским. По мнению Кундеры, у русских нарушен баланс между разумом и иррационализмом, отсюда и «знаменитая» тайна русской души, как её глубина, так и жестокость. Бродский ответил Кундере, что его убеждение в исключительности того типа человека, что описал Достоевский, свидетельствует лишь о том, что Запад просто до сих пор не породил писателя, который бы передал всю глубину духовного смятения человека, маятником качающегося между безднами добра и зла[30]. Пытались «раскусить» русский орешек в XX в. и на основе фрейдистско-юнгианской, и в психиатрических терминах генетики (у русских есть одна «лишняя» хромосома!), и т. п.

В итоге во всех вариациях происходит возвращение к тривиальному стереотипному видению «русского», России по формуле бинарной антиномичности. Но классические универсальные антиномии мало что прояснят. Особенно теперь, когда русская этика, духовная сфера включены в мировые процессы, когда Россия в XX в. вышла из локальных измерений на всемирные пути, и особенно с 1990-х годов. В сознании русских произошли, видимо, необратимые изменения. Внутри советского общества шел процесс активного размывания традиционной ценностной системы; перелом, ввергнувший Россию в «новую Антиутопию» капиталистического, олигархического «рая», едва не превратил традиционные ценности в полную невнятицу, когда толстая золотая цепь с крестом на груди оказалась равной христианским ценностям. Переломное время подорвало одну из важнейших основ русской общественной этики – коллективизм, агрессивно противопоставило ему едва ли не биологический индивидуализм. Навсегда ли?

Скажу об еще одной вековой культурной парадигме. Русское самосознание прошло периоды и отчаяния от неспособности определить «русское» (Чаадаев), и этапы борьбы славянофильства и западничества, и апологии русского универсализма и мессианства, и тяжкие испытания, когда после революции 1917 г. Россия вошла в кошмар постреволюционной Антиутопии. В постсоветской России продолжают бороться под другими кличками и славянофильство, и национализм, и западничество, и евразийство. И если с причинами и эффектами русско-националистических комплексов или евразийства все вроде бы ясно, то сложнее обстоит дело с причинами и эффектом западничества. Западничество всегда имело двойственный эффект в России. С одной стороны, без приобщения к культуре Западной Европы не возникло бы и великой русской классики, но ведь она, эта русская классика, одновременно отталкивалась от западноевропейских культурных, ценностных ориентиров, противопоставляя свои этические ценности. И именно этим она была интересна Западу. Некритическое же восприятие западной культуры, интериоризация чужих ценностей, утверждение мифа Европы имело деструктивные последствия. История показала, что крайние формы западничества порождали множество не просто социальных издержек, но и трагедий, начиная с петровских времен, с революционаризма декабристов, так называемых «революционных демократов» и далее вплоть до социал-демократии и раннего коммунизма, переродившегося в большевизм, а далее – трагедии последних десятилетий, вместо выработки некоего «срединного» пути векторы развития снова расходятся по антиномично разведенным полюсам: народный мир и прозападный олигархически-бюрократический капитал. В 1990-х годах российских «демократов» и их последователей, несмотря на народническую риторику и имитацию заботы о народе, можно сравнить только с большевизмом, который, в конце концов, стал сливаться с национализмом. Не менее странный клубок представляет собою второе поколение российских «рыночников», соединившихся в трудно разматываемый клубок европеизма/атлантизма/национализма/евразийства. Такое сочетание чревато разными, пока не ясными вариантами развития. Этот клубок остается непонятным и Западу, не знающему, что можно ожидать от России, чего, как, видимо, не понимает и сама Россия. Современный период активизировал и словно вывел на крупном экране всю черно-белую клавиатуру основных формул идентичности. В условиях необходимости восстановления разгромленной экономики и социальной сферы, и противостояния агрессивности по отношению к попыткам России найти свой путь, укрепить свой суверенитет, трудно избрать такую линию движения, которая не привела бы к тенденциям изоляционизма, авторитаризма, ограничения демократии. Иными словами, в современный период «имагологическая ситуация» России, если прибегнуть к острому выражению, напоминает некую «культурологическую шизофрению». Налицо не просто двоение, но троение, умножение образа страны, «русского». Запад воспринимает часть русских как «чужих», часть как «других», часть как «похожих на себя», но все равно «чужих, как всегда нуждающихся в управлении», и в русском самосознании также противоборствуют «свои», «другие» и «чужие».

Переломным временам или «переходному периоду» всегда сопутствуют такие явления, как отсутствие прочной систематики, быстрая динамика, смена явлений и феноменов, множественность векторов развития, столкновение точек зрения и позиций. Все это напоминает наслоение зеркально-искажающих обликов. Похоже, что упоминавшиеся ученые А. Ахиезер, И. Яковенко, И. Клямкин при, казалось бы, твердости выбора «европейского пути», сами имеют немало сомнений, что следует из их противоречащих одно другому суждений. Достаточно странная идея – предложить «сменить России идентичность», как будто речь идет о пиджаке; в их понимании это возможно без утраты «отечественных форм, ни религиозной, ни державной». И далее: «Это будет уже другая державная идентичность внутри западной цивилизации, не претендующая на самобытную альтернативу»[31]. Противоречие налицо: в новой упаковке все та же современная западная установка на глобалистское «озападнивание» России. Но в финале авторы все-таки ставят знаки вопроса. Они пишут: «Приверженцы постсоветской почвеннической идеологии имеют возможность апеллировать не только к “имперской государственной традиции и ее самобытности”, но и к богатому интеллектуальному наследию русских критиков западной цивилизации, указывавших на ее несовершенство и предвидевших кризисы, с которыми Западу не справиться, – критика, которая совмещается с критиками западной цивилизации изнутри ее самой, полагающими, что в XXI веке Запад исчерпает ресурсы саморазвития». И далее: «Возможно, эти прогнозы и не беспочвенны. Но признание их таковыми ставит Россию перед дилеммой: либо начать, упреждая закат Запада, поиск иной, более перспективной модели развития, либо интегрироваться все-таки в западную цивилизацию и внутри нее встречать грядущие кризисы»[32]. Похоже, авторы забыли, что Запад, четко обозначивший границы Запада-Европы, никак не предполагает интеграции России, разве что только в роли «русской Албании» или чего-то подобного. Россия до сих пор интересует Запад «поневоле», в прагматическом плане – как сырьевой источник и как источник ядерной угрозы.

Финальные заключения авторов заставляют вспомнить знаковую фигуру «русского распутья», столь знакомое по отечественной истории: направо пойдешь, налево пойдешь, прямо пойдешь…

Возвращаясь к вопросу о специфичности строя русского/российского и, соответственно, их рецепции и репрезентации, повторим, что никакая однозначная характеристика не исчерпывает проблемы русской истории и современности, ни один из образов России не обнаруживает ее подлинного и единого лика. Абсолютизация одной из характеристик России всегда будет порождать контраргументы и имеющие свои основания контрдоказательства. В то же время идентичность России, естественно, нельзя определить простым сложением разных характеристик – органического качества такая операция не породит. Видимо, не исчерпывает проблемы и бинарно-инверсионная концепция. В постсоветский период парадигматика России и «русского» усложнилась. Речь теперь идет не об арифметической задаче с двумя членами, но о высшей математике, поскольку Россия – это полиполярная, поликультурная многосоставная страна, имеющая свой регулятивный механизм, поддерживающий ее сложное целое. Определим российский/русский мирострой как соположенность различных этнокультурных, исторических, цивилизационных традиций, создающую основания для взаимодействия, казалось бы, взаимоисключающих определений, которые по-разному представлены на разных уровнях – «этажах» объективной реальности России и, соответственно, русского/российского самосознания. В «русском» присутствуют различные механизмы культурообразования – не только бинарно-инверсионный, но и тернарный и какие– то иные, которым пока не найдено определения. Все вместе они обеспечивают сложноравновесную систему, которая восстанавливается, проходя через кризисы, на основе равнодействующей русской/ российской культуры.