Читать онлайн «Пространство библиотеки: Библиотечная симфония». Страница 22

Молодые студенты занимались этими упражнениями по шести часов в день; и профессор показал мне множество томов in-folio, составленных из подобных отрывочных фраз; он намеревался связать их вместе и из полученного таким образом материала дать миру полный компендий всех искусств и наук; эта работа могла бы быть, однако, ещё более улучшена и значительно ускорена, если бы удалось собрать фонд для сооружения пятисот таких станков в Лагадо и сопоставить фразы, полученные на каждом из них.

Он сообщил мне, что это изобретение с юных лет поглощает все его мысли, что теперь в его станок входит целый словарь и что им точнейшим образом высчитано соотношение числа частиц, имён, глаголов и других частей речи, употребляемых в наших книгах.

Я принёс глубочайшую благодарность этому почтенному мужу за его любезное посвящение меня в тайны своего великого изобретения и дал обещание, если мне удастся когда-нибудь вернуться на родину, воздать ему должное, как единственному изобретателю этой изумительной машины…».

После Свифта возвратимся в конец XX столетия, к ещё одному занимательному проекту, связанному с созданием книги. Американский писатель, профессор университета Браун в Нью-Йорке Роберт Кувер в статьях «Конец книг» (The End Books) и «Гиперлитература: Рассказы для компьютера» (Hyperfiction: Novels for Computer) на страницах газеты «The New York Times» (1992. June 21; 1993. August 29) рассуждает о явлении, возникшем в Америке и распространившимся на Европу и Японию. Дело в том, пишет автор, что электронная форма представления текста с использованием гипертекстовой технологии даёт возможность читателю самому создавать многочисленные варианты и свои версии произведения, позволяет, другими словами, стать творцом текста. «Гипертекст, — формулирует Р. Кувер, — это электронный текст, написание и чтение которого осуществляется на компьютере, где не властен порядок типографской печати, его тирания и его ограничения, поскольку текст существует в нелинейном пространстве, создаваемом процессором. В отличие от печатного текста с однонаправленным движением вместе с перелистыванием страниц, гипертекст — радикально иная технология, интерактивная и многоголосная, которая утверждает плюрализм дискурса над строго определённой фиксацией текста»[119].

Скажу сразу: я не против гипертекста и считаю, что при автоматическом построении и анализе научных текстов он крайне полезен и просто необходим. Например, при реферировании, составлении личных конспектов и сводных рефератов-подборок по аспектам содержания, приоритетным для пользователя (методы, подходы, результаты, выводы и др.). Вопрос в том, захочет или не захочет обычный читатель использовать эти технологии, что принесёт ему такая свобода творчества? Чтобы не углубляться в комментарии, сошлюсь на мнение писателя Умберто Эко (я с ним согласен), которое он высказал в своей лекции в МГУ 20 мая 1998 г.:

«Я хочу окончить лекцию панегириком тому конечному и ограниченному миру, который открывают нам книги. Вы читаете «Войну и мир» и отчаянно надеетесь, что Наташа не примет ухаживаний этого жалкого негодяя Анатоля. Вы отчаянно надеетесь, что этот восхитительный князь Андрей не умрёт и что они с Наташей проживут долго и счастливо. Будь «Война и мир» на гипертекстуальном интерактивном диске, вы могли бы переписать сюжет и создать бесконечное число «Войн и миров», Пьеру Безухову удалось бы убить Наполеона или же, если ваши историко-политические симпатии иные, Наполеону удалось бы сразить Кутузова.

Но против книги делать нечего. Вам остаётся принять закон Рока и почувствовать неотвратимость Судьбы. Гипертекстуальный и интерактивный роман даёт нам свободу и творчество, и будем надеяться, что эти уроки творчества будут иметь место в школах будущего. Но «Война и мир» подводит нас не к бесконечным возможностям Свободы, а к суровому закону Неминуемости. Чтобы быть свободными, мы должны пройти этот урок жизни и смерти, и только книги способны передать нам это знание»[120].

И ещё одна непростая проблема для виртуального пространства: «… я не думал, — констатировал в 2001 г. писатель-фантаст Станислав Лем, — что мир будет развиваться такими темпами. Не учёл я и патологических изменений, которые может нести с собой прогресс… Нас заливает подлинный информационный потоп. В нём огромное количество пустого шума, информационного мусора. Несчастных читателей и зрителей стремятся заманить самыми различными способами… Например, появляется поток новых книг, которые вытесняют ранее написанные, пусть даже обладающие высокими достоинствами, на какое-то кладбище книг, обрекают их на забвение. Если кто-нибудь напишет произведение, которое окажется способным циркулировать на рынке в течение каких-то 40 лет, — то это почти живой классик!»[121].

Как в этой ситуации будет осуществляться учёт, пополнение и документальная проверка фондов, их списание? Опять повторяю свой один и тот же «наивный» вопрос: кем становится библиотекарь? Ответственным хранителем знания «без субъекта знания» или простым распределителем информации, диспетчером на сервере?..[122] Сделаю небольшое отступление.

Неоднократно спрашивал себя, какая черта нашей профессии не то что главная, а та, которая помогает нам выстоять, казалось бы, в безнадёжных ситуациях и не только выстоять, но и сохранить надежду на лучшее? Говорят, что мы, библиотекари, консервативны. Это правда, и это справедливо не только для России, но и для остального мира. Я в этом неоднократно убеждался. Но, перефразируя классиков ленинизма, есть консерватизм и есть консерватизм! Профессиональный библиотечный консерватизм изначально строится на идее сохранения накопленного веками книжного богатства, желании не причинить ему вреда, предохранить от разрушений и гибели, защитить от нападок дилетантства и некомпетентности. Или, более лаконично: консерватизм библиотекарей есть способ защиты от некомпетентности. Наша профессия формирует особый психологический тип работника: открытого, лишённого агрессивности, выдержанного, настроенного на диалог и желающего понять, что говорит и, главное, что хочет от нас читатель. Наш консерватизм — это сдержанная реакция на нововведения и вторжение в библиотечное дело новых технологий. Исторический опыт свидетельствует, что за этим стоят поиски места под одной крышей библиотекарей и специалистов других областей знаний, поиски оптимальных вариантов сосуществования разных носителей информации, повышающих, в конечном счёте, комфортность библиотечной среды.

Факт, который должен нас удивлять, если бы мы к нему не привыкли. Как получается, что существуют люди, считающие нашу профессию третьестепенной? Предполагается a priori, что большинство, посещающих библиотеки, занимаются, скажем, научной работой, пользуются услугами библиотекарей-библиографов и должны это понимать. И тем не менее, лишь немногие понимают важность нашей работы.

Библиотеко- и библиографоведение — точные гуманитарные науки. С этой точки зрения библиотечная практика сводится к очень надёжной памяти и безупречному вниманию. Каждый хороший библиограф, как шахматист, который при разыскании (это — искусство) и поиске обязан рассмотреть большое число комбинаций и все их держать в памяти. Если этого качества нет, то профессиональная библиографическая деятельность недоступна. Огромную роль играет и интуиция. Творить в нашей профессии — это уметь распознавать, уметь выбирать из множества вариантов единственный, который даёт надежду. Как не хватает в литературе воспоминаний, обмена опытом, впечатлений библиотекарей и библиографов! Кто в этом виноват? Повторю вслед за академиком Н.Н. Моисеевым: «И единственная вина России состоит в том, что она — другая»[123].

Когда виртуальная библиотека, по замыслу её создателей (как правило, почти не учитывающих мнения библиотекарей), окажется вместилищем текстов всего человечества и станет библиотекой планетарной, как в виртуальном пространстве будет разрешаться несоответствие личностного и библиотечного знаний? «Травматическое» ожидание читателем информации в условиях дефицита времени сохранится, и, думаю, станет даже более актуальным. Будет ли традиционное пространство текстов отмирать, а вместе с ним и национальные библиотеки? Где будут обитать книги в привычной форме, только ли в домашних библиотеках? А какова вообще судьба книг, журналов и особенно газет, уже переведённых в микрофильмы и цифровую форму? Что станет с оригинальными произведениями?

Интересна краткая история этого вопроса. Она свидетельствует о том, что судьба оригинальных текстов почти никого в прошлом не интересовала, все были поглощены достижениями техники и новыми её возможностями. «На заре туманной юности» микрофотографии Поль Отле искренне верил, что радио, рентгеновские лучи, кино, микрофильмирование, собранные вместе по особой программе, могли бы создать «механический коллективный мозг», своего рода «субстрат памяти», «внешний механизм и инструмент разума»[124]. В 1937 г. в Париже на Всемирном конгрессе по документации была организована выставка с демонстрацией новых технологий для библиотек, в частности устройства для микрофильмирования, разработанного в Чикагском университете. Демонстрация американской технологии произвела большое впечатление на Г. Уэллса. Он был убеждён, что в будущем могут появиться «библиотеки микрофильмов, где будут храниться и свободно предоставляться фотоизображения каждой значительной книги или документа со всего мира»[125]. И это действительно произошло.