Читать онлайн «Дворец в истории русской культуры. Опыт типологии». Страница 51

Важнейшей ценностной сферой советской культуры следует считать массовую творческую деятельность, организация которой лежала на дворцах культуры, дворцах спорта, дворцах пионеров, дворцах молодежи. Имя дворцов наиболее прочно связано с этими учреждениями.

Не менее важной ценностью советской культуры была советская власть, власть трудящихся как форма настоящей демократии, которая мыслилась результатом творческой активности всего населения. Дворцы советов – правительственные здания, как и Дворец Советов, главное здание страны, были вариантами типа универсального общественного здания.

Во второй половине XX века мир вступил в новый этап развития, который получил название постиндустриального или информационного. Постиндустриальная культура не приходит на смену индустриальной, но пронизывает последнюю как новая ось социокультурной стратификации. В известном смысле каждая смена культурных эпох может быть представлена подобным образом: новые социо-культурные отношения рождаются и вызревают внутри предшествующего исторического типа культуры. Особенности нынешнего этапа заключаются в том, что постиндустриальная культура предполагает возможность управляемого развития общества, управления социальными процессами посредством интеллектуальных технологий. Сама возможность управляемого развития обеспечена знанием о культуре, накопленным гуманитарными науками, оно же составляю основу власти=знания, политического ресурса постиндустриальной культуры.

Политическая сфера постиндустриальной культуры характеризуется расслоением власти на реальную и номинальную, что ведет к трудностям различения топосов политического. Общие особенности постиндустриальной культуры и постиндустриальной политической сферы свойственны России рубежа XX–XXI века в той же степени, что и другим странам и регионам мира.

В период с 1985 по 1990-е гг. в нашей стране произошли изменения революционного характера – кардинально изменились отношения собственности и политическая власть [780] .

В отношении анализа причин революции существует две основные позиции. С точки зрения первой из них революция была вызвана внутренними причинами – политическим кризисом советской власти и экономическим кризисом социалистической системы хозяйства. СССР был «колоссом на глиняных ногах» и конец его был неизбежен [781] . Характер изменений носил «естественный» характер, то есть цепь событий выстраивалась в зависимости от конкретных ситуаций, от личных свойств политиков, воспитанных в советской «командно-административной системе». В процессе частичных реформ власть, переключаясь с экономических реформ на политические, убедилась в невозможности реформировать социализм. Переход от провозглашенного курса на обновление социализма, на построение «социализма с человеческим лицом» к формированию «реального» капитализма считается доказательством несостоятельности социалистической системы в целом и исторической правоты западной (капиталистической) модели развития.

Эту позицию разделяют главные герои реформ, «архитекторы» и «прорабы» перестройки. Она является важнейшим аргументом тезиса о «всемирной либеральной революции» и эволюционной неизбежности мировой победы рыночной системы. Как писал Ф. Фукуяма, «Универсальной Истории, ведущей в сторону либеральной демократии» [782] .

Другая позиция решающее значение придает «внешнему фактору». Процесс реформ выглядит результатом умелого использования действительных проблем советской системы в целях, отвечающих интересам определенного слоя, занявшего «внешнюю позицию» по отношению к народу, населению страны. Сторонники этого объяснения событий не отрицают глубоких проблем в советской экономической и политической системах. Но для них неочевидна исчерпанность социалистической модели развития и необходимость перехода к капитализму.

И.Я. Фроянов убедительно показал, что последовавшие в ходе перестройки изменения отношений собственности, демонтаж советской государственной системы, дискредитация советской идеологии и установление президентской демократии западного образца представляют собой скорее осуществление тщательно спланированной программы разрушения советской системы власти и советской модели экономики, чем хаотичные попытки реформирования. Ситуативный момент, конечно, имел место, но не был решающим. Это была революция, проведенная в целях «включения России в мировую капиталистическую систему в качестве полупериферийного «партнера», имеющего в экономической и финансовой конкурентной борьбе неравные шансы со странами «высокорганизованного пространства» и потому обреченного на подчинение и зависимое положение со всеми вытекающими отсюда колоссальными потерями для россиян» [783] .

А. Дугин, сторонник евразийской концепции российской цивилизации, считает, что это был этап цивилизационной войны «талассократии» против «теллурократии», в которой первая одержала победу. Цивилизационный характер конфликта предполагает не конфликт идеологий, казалось бы исчерпанный вследствие перемены строя в Российском государстве и принятием идеологии свободного рынка, но уничтожение России как цивилизации и русского народа как ее субъекта [784] .

«Внешний фактор» может быть понят не только как план по уничтожению советской антисистемы, выношенный в капиталистической миро-системе, но и как проблема постановки двойных целей «новым классом» советского общества, аналогичным западному «новому среднему классу» или «новой техноструктуре». В результате «в России сформировалась хорошо известная в экономической литературе и широко распространенная в слаборазвитых странах Африки и Азии модель, для которой характерно резкое социальное неравенство, концентрация богатства в немногих руках и нищета большинства населения» [785] .

Для этой модели характерно: ослабление государственного суверенитета и формирование политики, ориентированной на одобрение «мирового сообщества»; массовый вывоз капиталов за границу; приоритет отраслей, ориентированных на внешний рынок, перед отраслями, ориентированными на рынок внутренний; добыча и транспортировка на внешний рынок невосполнимых энергетических ресурсов, продукции энергоемких и «грязных» производств; разрушение научно-производственного и интеллектуального потенциала; свертывание системы социальных гарантий. Подобная модель экономики не отвечает интересам населения страны, но согласуется с интересами транснациональных корпораций и крупного международного капитала.

С точки зрения постиндустриальной концепции власти первый вариант трактовки событий выглядит слишком архаичным. Второй – гораздо более вероятным.

Развитие событий с 1985 года вполне могло быть чредой спектаклей, результатом деятельности постиндустриального типа, «новой оси социальной организации и стратификации». События революции – введение «гласности», кровопролития в Тбилиси, Вильнюсе, Москве, августовский путч 1991, вспышки этно-национальных конфликтов могут быть поняты как «высокостоимостная продукция», несерийный интеллектуальный высокотехнологический товар [786] . Восприятие произошедших событий как «естественных» можно считать следствием применения информационных технологий, широко использованных в ходе событий 1985–1991 года.

Из бывших республик Советского Союза образовались новые государства, репрезентирующие свой национальный суверенитет дворцами парламентов, президентскими дворцами, дворцами наций . Чаще всего в этом качестве выступают бывшие дворцы и дома советов, здания республиканских партийных комитетов (Киев) или дворцы культуры (Вильнюс) [787] . Огромное строительство развернулось в Астане – новой столице Казахстана, которая по праву может претендовать на славу Чандигарха и Бразилиа, символов освобождения от колониальной зависимости. Уже стоит президентский дворец и дворец парламента , идет строительство дворца наций , где планируется разместить Ассамблею народов Казахстана и национально-культурные центры [788] . В столицах новых суверенных государств появились национальные библиотеки, национальные музеи. Чаще всего это совершается путем переименования бывших республиканских и краевых библиотек, музеев, академий наук, университетов.

В целом, репрезентация власти на постсоветском пространстве строится в парадигме идеологем индустриальной эпохи. Однако, механизмы деятельности постиндустриальной власти, описанные в теории и подтвержденные практикой, ставят под сомнение реальную власть официальных политических структур [789] . В ситуации «страшноватого спектакля с переменой ролей политики и неполитики при сохранении фасадов» [790] правительственные дворцы могут на поверку оказаться симулякрами.