Читать онлайн «Писать поперек. Статьи по биографике, социологии и истории литературы». Страница 40

Другой дистопией 20-х гг. можно считать роман А. Адалис и И. Сергеева «Абджéд Хевéз Хютти» (М.; Л., 1927), где изображено замкнутое высокогорное (на границе Средней Азии и Индии) государство с высокоразвитой техникой (на 10—15 лет опережающей технику западных стран) и политическим строем, представляющим собой «конец перехода к раскрепощению личности» (с. 141). Однако в результате оказывается, что за впечатляющей внешностью скрывается неожиданное содержание – это «республика прокаженных», собравшихся сюда из разных мест. Она «не имеет экономического смысла: правительство без народа, производство без труда, труд без производства, промышленность без вывоза, любовь без воспоминаний» (с. 146). В этой стране больные люди (и физически, и духовно – их мучает собственная неполноценность) ведут призрачное существование, их социальность (социальная организация) основывается на асоциальности – изолированности от всего остального мира.

Так антиутопическая тенденция в прозе 20-х гг. была вытеснена на периферию литературной жизни, а после высылки Е. Замятина за рубеж в 1931 г. сведена на нет. Как отмечают большинство исследователей, НФ между 1931 и 1956 гг. влачила самое жалкое существование, антиутопическое же направление исчезло вовсе: «…тема угнетения личности государством в литературе этого периода характерным образом отсутствует»270.

Подводя итоги, подчеркнем принципиальный характер исследованных НФ-образцов и отметим вместе с тем, какого рода проблемы, конфликты и условно-повествовательные формы их постановки и разрешения остались вне изученной сферы. Фактически мы имели дело с тремя группами литературных образцов. Тяготеющие к первому типу содержат радикальную культурную (в ряде случаев – социальную) критику наличного порядка, включая опровержение самой идеи его разового переустройства и усовершенствования. Они приобретают форму антиутопии. В этом смысле перед нами образцы самоопределения авангардных групп независимых интеллектуалов, видящих свою задачу именно в критическом анализе и обсуждении не только тех или иных вариантов общественного развития, но и самих принципов социального порядка как гарантий индивидуальной автономии. Характерно, что они, представляя вместе с «философской фантастикой» передний край литературных поисков пореволюционной интеллигенции, оказываются за порогом официально признанной (издаваемой, обсуждаемой, переиздаваемой и рекомендуемой для изучения) литературы (Замятин, Платонов, Булгаков). Второй тип – социальная утопия, характерная для первой половины 20-х гг. и во многом проникнутая идеалами «казарменного коммунизма» и вульгаризированными марксистскими идеями о характере общества будущего, о природе труда и капитала, о классовой структуре общества и борьбе классов как движущей силе общественного развития (Никольский, Окунев). Третий тип – техническая утопия, где будущее предстает образцовой фабрикой (давняя традиция социалистических утопий) (А. Беляев). Нарастание – в двух последних вариантах – однозначности в противопоставлении «мы—они», равно как и усиливающийся акцент на положительной оценке технических средств преобразования социального мира, социологически могут быть интерпретированы как сдвиг отождествляющих себя с нею общностей на периферию социальной системы – в область исключительно инструментального действия, чистого исполнительства. Соответственно, в этом последнем случае можно говорить об отождествлении с позициями тех, кто контролирует ситуацию в обществе и ее динамику. При этом НФ-образец принимает характер либо войны двух миров, либо технического приключения.

Примечательно, что НФ как рационализация условий и форм социального общежития практически во всех исследованных вариантах ограничивается выдвижением и обсуждением тех или иных содержательных моделей смыслового взаимодействия и общественного устройства, как бы они принципиально ни различались. Однако в иных условиях, по иным исходным основаниям и для иных задач проблемой могут оказаться (как, например, у X. Борхеса и его последователей) и сами принятые нормы рационализации смыслового мира – формы определения реальности, природа ее «естественности», границы воображения, порядок и средства синтезирования образа мира в различных культурах и т.п. Мотивировкой подобных ситуаций в литературе выступает столкновение с неведомым или небывалым, «несказуемым», в самом ли герое, в окружающей ли его обстановке («зона» у братьев Стругацких и др.).

В противоположность такого рода эпистемологии или антропологии воображения действие НФ обычно вполне постигаемо для норм обыденного мышления: обстановка легко опознается, мотивы героев предельно прояснены, движение сюжета нетрудно предсказать. При всей экзотичности мест и персонажей действия, невзирая на демонстрируемые технические новации, природа социального мира и действующих в нем существ в принципе не отличается от читательской повседневности.

Для уточнения специфики авторских групп, выдвигающих различные версии НФ, важны еще два комплекса вопросов. Первый – отношение обсуждаемых образцов к «литературе». Здесь примечательно отсутствие НФ в обычных институциональных каналах обсуждения и оценки текущей словесности: она чаще всего попадает к широкому читателю, минуя рецензирование и критику, и становится позже достоянием уже собственно историка литературы (а еще чаще – культуры). Это, собственно, и есть признак массовой литературы. В этом смысле логичен подход к НФ не от современной ей авангардной литературы, а от фольклорных архетипов или сказочных сюжетов: здесь весьма слабо развито понятие авторства, и это при неизменном требовании и демонстрировании технической изощренности в изображении изобретений и т.п. Случаи, когда НФ ориентируется на литературу и входит в нее, должны обсуждаться особо. В самом общем смысле функция элементов НФ в таких случаях – либо возможность обобщенной социальной или культурной критики наличного порядка (романтического отвержения мира), либо «расшатывание» (Крисмански) устоявшихся норм реальности и поиски иных мотивировок поведения действующих лиц, принципов художественной типизации, ниспровержение сюжетных стандартов. Целью здесь является или обнаружение и обсуждение нормативных границ общепринятой реальности через столкновение ее с символами иного, неведомого, ужасного и т.п., или собственно художественный автономно-эстетический эксперимент, разрушающий, например, рутинную жанровую и т.п. поэтику.

Второй – отношение НФ к истории. Дидактический инструментализм действия в НФ возможен лишь в полностью определенном – и лишь потому контролируемом – мире мысленного эксперимента: тогда возможны расчленение действия по оси целей и средств, оценка адекватности последних, взвешивание побочных следствий и т.д. Мир НФ абсолютно телеологичен, время в нем имеет конец – либо вечность, либо гибель мира. В этом смысле НФ (и утопия в целом) есть одна из многих попыток Нового времени вырваться из истории. Она противостоит формам исторического сознания, а выдвигающие и признающие ее группы – общностям, самоопределяющимся через осознание себя в соответствии с прошлым, иначе говоря, гуманитарной интеллигенции как традиционному носителю исторического сознания. Подобное упразднение истории как принципиального многообразия, вариативности и открытости приводит к ценностному пределу: если в технической утопии «время <…> редуцировано до ритма технологического усовершенствования и направлено в сторону этого усовершенствования <…> человек потерял сознание времени <…> становится ему посторонним <…>»271, то в художественных мирах Замятина и Платонова «настоящее – воплощенная вечность, совершенная и незыблемая <…> понятие свободной воли теряет смысл, как оно и должно быть с точки зрения государства»272. В этом смысле производство и распространение НФ можно понимать как процесс самоутверждения и поисков признания со стороны различных группировок новой естественонаучной и научно-технической интеллигенции, апеллирующей к однородной и слабо подготовленной социальной «массе». Вряд ли случайно, что значительное большинство создателей НФ – научные работники и технические специалисты (равно как и среди читателей НФ). Знаменательно и другое: выступая глашатаями социального и технического авангарда, авторы исследованной массовой НФ как бы перешагивают в своих поисках фундаментальных оснований жизнеустройства и средств его литературной конституции (способностей воображения) через исторические формы социальности и «авторские» традиции их воплощения к миру долитературной и доисторической архаики. Организация смыслового космоса НФ задана архетипической топикой мифа и ритуала (функционально близкую роль здесь играют биологические – генетические, евгенические и т.п. – метафоры). Это и понятно: задача авторов и стремление читателей – воссоздание не «утраченного времени» индивида, а неуничтожимой вечности «всех», символы которой и черпаются из сравнительной истории религии, фольклорных традиций и т.д.