Читать онлайн «Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни». Страница 17

И все же среди будочников встречались отзывчивые люди. В противоположность утверждению Н. В. Давыдова, что к ним никто не обращался за справками, великий русский драматург А. Н. Островский один такой случай описал. Вот сцена из его первого литературного произведения, относящегося к 1843 г., «Сказания о том, как квартальный надзиратель пускался в пляс, или От великого до смешного только один шаг»:

«…хохол будочник сидел на скамейке и что-то мурлыкал. Меланхолия отражалась на его лице и во всех движениях. <… >

Женщина немолодых лет, покрытая красным платком по голове и в коричневом драдедамовом салопе, подошла к будке.

— Служивой!

— Що тоби?

— Не знаешь ли, голубчик, где тут живет чиновник Зверобоев? Ах, батюшки мои, замучилась, с самых вечерен ищу, с Зацепы шла.

Будочник. Та бог его знае, как его знать, чего не знаешь.

— Да скажи, пожалуйста, батюшка, уж так и быть, пятачка не пожалею, только бы найти бездельника.

Будочник. Та бог его знае.

— Чай, ведь видишь поутру, в присутствие-то ходят, такой маленький, плешивенький.

Будочник. Та как его знать, чего не знаешь.

— В серых штанах ходит.

Будочник. Да много их тут в серых штанах ходит. Как его знать, чего не знаешь.

— И в белой пуховой шляпе. Одна в Москве.

Будочник. Такого видал.

— Скажи же, голубчик, сделай милость, развяжи меня, с вечерен ищу, с Зацепы шла.

Будочник, почесывая затылок. Шляпа-то важная.

— Да говори же скорей, измаялась, вся душа изныла. — Толкает его под бок.

Будочник. Та що ты дерешься; не в указные часы по вулицам шатается, та еще и дерется, та еще, може, так, потаскуша якая.

— Нет, не потаскуша, а купчиха московская, мой муж-то две медали имел.

Будочник. Видали-ста мы вашего брата. Вот его фатера, — сказал он, с пренебрежением показывая на дом, — ступай соби».

Как известно, А. Н. Островский прекрасно владел искусством отражать через мельчайшие бытовые детали типичные явления окружавшей его действительности. Выходит, «будочник-хохол» для Москвы 40-х гг. XIX в. — вовсе не экзотика. Остается только понять, почему не коренные жители, а выходцы из Малороссии охраняли порядок на московских «вулицах»?

Ответ содержит циркулярное предписание Министерства внутренних дел от 11 ноября 1831 г. «О запрещении определять в полицейские команды туземцев и местных жителей». Этим документом до губернских властей была доведена воля Николая I: «…принять за правило, дабы нижние чины, состоящие в службе менее 20 лет и поступающие во Внутреннюю стражу, были определены в батальоны инвалидных команд не тех Губерний, из коих присланы на службу, а других; равномерно и в полицейские команды; прослужившие же 20 лет, могут быть переведены и определены на родину, если того пожелают»[27].

По всей видимости, причиной этого запрета послужило начавшееся годом раньше восстание в Польше, в ходе которого польские войска и местная полиция, нарушив присягу, выступили против власти русского царя. Чтобы подобного не повторилось в других местах, Николай I и приказал комплектовать внутреннюю стражу и полицию из уроженцев отдаленных краев.

Стоит отметить, что циркуляр МВД вызвал смятение среди московских властей. Обер-полицмейстеру Муханову даже пришлось через посредство генерал-губернатора обращаться к министру графу А. А. Закревскому за разъяснением: «…распространяется ли означенное Высочайшее повеление на чиновников в Полицию определяемых, и подходят ли под оное те чиновники и нижние чины, кои уже состоят в штате полиции?»[28]

Три месяца, пока шла переписка с Петербургом, служащие полиции из числа москвичей с трепетом ожидали своей участи. Наконец министр со свойственной ему прямотой ответил:

«Сообразив представление исправляющего должность Московского Обер-полицмейстера с означенным Высочайшим повелением, я с моей стороны полагаю:

1) Что под именем Полицейских команд, в изъясненном Высочайшем повелении упоминаемых, подлежит разуметь нижних служителей в командах находящихся, на чиновников же полиции оное Высочайшее повеление не распространяется, и 2) Что поелику всякий издаваемый закон, восприемля силу свою со времени издания оного, обратного действия иметь не может, то и означенное Высочайшее повеление, воспрещающее впредь определять в полицейские команды туземцев и местных жителей, должно быть приводимо в исполнение не иначе как на общепринятом о силе и действии законов основании»[29].

Интересно, что в том же ноябре 1831 г. Николай I выразил «совершенное свое благоволение» за найденные в Москве «отличное устройство и порядок». По этому случаю царь объявил, что нижним чинам полиции «жалует по рублю, по фунту рыбы и по чарке вина на человека»[30]. Награжденными оказались 4140 человек: 3277 полицейских служителей, 298 жандармов и 565 казаков 7-го Уральского полка[31]. С учетом того, что закупка рыбы обошлась по 21 p. 75 к. за пуд («с уступкой по 8 коп. с рубля»), а «вино хлебное» по 8 р. за ведро, вмещавшее 84 чарки, всего казне пришлось раскошелиться на 5569 р. 28 к. ассигнациями[32].

А спустя четверть века уже император Александр II удостоил московских будочников своей первой милости — в 1856 г. специальным указом алебарды были сняты с вооружения и заменены тесаками. Ходили слухи, что музейное оружие вызвало ироничные замечания со стороны иностранцев, приглашенных на коронацию, и царь поспешил исправить положение, чтобы не выглядеть посмешищем в глазах просвещенной Европы. Но и в 50–60-е гг. XIX в. по-прежнему на улицах Москвы можно было встретить рядового полицейского с характерным малороссийским говором. У героя рассказа A. M. Левитова будочника по прозвищу Фаламошка Зуй сослуживцем был «седой хохландец».

Вскоре после отмены крепостного права преобразования затронули и московскую полицию. Вместо солдат, набранных по рекрутской повинности, среди низших полицейских служителей заметно больше стало принятых по вольному найму. Чтобы вынудить стажей порядка не сидеть сутками напролет на одном месте, а почаще обходить улицы и пресекать безобразия, было объявлено об упразднении 53 будок.

Правда, вскоре выяснилось, что в «упраздненных» будках продолжают обитать по два, три, а то и четыре полицейских служителя. Фактически руководство полиции стало использовать караульные помещения в качестве жилья для городских стражников. При этом остался невыясненным вопрос: куда уходили сэкономленные таким образом «квартирные» деньги?

Видимо, не разбираясь в экономических тонкостях содержания полицейской стражи, С. Натальин пытался подойти к проблеме существования будок с точки зрения здравого смысла:

«Будки имеют совершенно другое назначение, они должны служить местом, куда бы всякий городской житель, которому встретится в этом надобность, мог бы обратиться за полицейскою помощью, уверенный, что всегда найдет там готового оказать ее ему полицейского агента. Будка должна также служить местом убежища, на некоторое время, для поднятых на улице бесчувственно пьяных, для тех, с кем случится удар на улице, наконец, и для людей подозрительных, уличенных в воровстве. Вот настоящее назначение будок. Что оно не достигается — это другой вопрос. Кому из нас не случалось дожидаться в будке градского стража, в котором чувствовалась скорая, настоятельная потребность? Несколько дней тому назад пишущий эти строки увидел на улице извозчика, лежавшего в своих дрожках без чувств; толпа окружала его и по обыкновению, осматривала с напряженным любопытством. Пишущий эти строки взял под уздцы лошадь извозчика и повел ее к Петровским воротам, в надежде дорогой встретить городового унтер-офицера, на попечение которого можно было бы сдать несчастного. Городовой встретился не ближе, как у самых Петровских ворот; он объявил, что отправит извозчика в частный дом с подчаском; подчаска в будке не оказалось; городовой бегал отыскивать его. <… >

— Что тебе?

— Я пришов пыздравыть ваше благородые — я нынче меныннык. (кар. из журн. «Развлечение». 1864 г.)

Чертеж фасада и план Ширяевской будки в Лефортовской части.

В городе есть большие площади, которые требуют большого присмотра, нежели улицы и переулки, так как стечение народа в них бывает всегда значительнее. Кроме того, есть там отдаленные глухие местности, где ночью жители подвергаются опасности нападения и где необходимо усилить надзор. Вот в этих случаях и могут служить помощью будки, в которых отдыхают те из хожалых, которые сменяются с дежурства; здесь же должен помещаться один полицейский страж, который мог бы явится на помощь тотчас, когда его потребуют, или заменить дежурного хожалого, или принять от этого последнего какое-нибудь поручение, требующее немедленного исполнения. И так, вот, по нашему мнению, какая должна быть цель полицейских будок; они отнюдь не должны быть казармами городских стражей, но местом, где каждый житель имеет возможность всегда найти и получить помощь от полицейского агента; местом, где дается временное призрение к людям, с которыми случилось какое-либо несчастье на улице.